Татьяна Назарова - Первые шаги
В клуб они приехали часов в десять вечера. В зале гремела музыка. Когда Серж снял со своих дам верхнюю одежду, Савина оказалась в костюме весны. По белому кружевному платью, одетому на розовый шелковый чехол, рассыпались гирлянды весенних цветов; такой же гирляндой была обвита золотистая головка. На груди огнями переливалось бриллиантовое ожерелье. Лицо Савина закрыла черной бархатной полумаской.
— Вы дивная! — шепнул Серж, снимая с нее соболий салоп.
Аксюта тоже была в маске. Но музыка, шум ее ошеломили, она дрожала.
— Возьми, Ксана, меня под руку, — шепнула Савина и, почувствовав дрожь, ласково успокоила: — Не волнуйся так, дурочка! Кроме меня и Сержа, тебя никто не знает.
Посередине зала стояла огромная, чуть не до потолка, елка, сияющая огнями и украшениями. Вокруг елки, рявкая, ходил «медведь». Он, видимо, уже не раз побывал в буфете. Вереница странных существ неслась хороводом, отплясывая краковяк. Здесь перемешались казахи и украинцы, паяцы и коломбины, звери и птицы…
«Медведь», заметив Савину, пошел навстречу, продолжая рявкать и расталкивая танцующих. Аксюта испуганно попятилась.
— Не бойся! Это купец Разгуляев, — шепнула ей хозяйка.
— А я ведь тебя, Калерия Владимировна, признал, — подходя, загудел Разгуляев. — Такого золота на голове ни у кого нет, как у тебя. Пойдем плясать, — беря за руку, предложил он.
Савина засмеялась: весна в объятиях медведя!
— Танцуй с ней! — приказала она Сержу, кивнув на Аксюту, и пошла с «медведем».
Аксюта беспрекословно подала руку кавалеру хозяйки. Постепенно общее веселье захватило девушку, она забыла про окружающих и радостно кружилась под звуки музыки.
После вальса и польки «медведь», сделав рупор из рук, заревел музыкантам:
— Играй «По улице мостовой»! Веселую хочу.
Музыканты заиграли плясовую. Калерия Владимировна, возле которой стояла молодая пара в боярских костюмах, тихонько вытолкнула на круг Аксюту. Уверенно, красиво поплыла Аксюта по кругу, выхватив из рукава белоснежный платочек. Пляска захватила молоденькую девушку.
— Ну и пляшут, черти! — восторженно кричал Разгуляев, притопывая ногой. — Чья она, Калерия Владимировна? Никак не признаю…
Савина смеялась. Ее выдумка увенчалась успехом. Молодую пару заставили сплясать «Камаринского». Разгуляев не выдержал и выскочил на круг.
— Айда со мной, девка, попляши! Больно хорошо у тебя выходит…
Аксюта взглянула на хозяйку, и когда та разрешающе махнула рукой, закружилась вокруг «медведя», ловко увертываясь от его протянутых рук. Скоро пляска стала общей, и девушка, выскользнув из круга, пробралась к хозяйке. Савин в костюме казахского султана, стоял рядом с женой и насмешливо кривил губы. Чего только Калерия не придумает! Горняшку, девчонку-переселенку, притащила в купеческий клуб…
— Нет, ты сними с нее маску-то. Хочу узнать, чья такая плясунья, — приставал Разгуляев к Савиной, за которую спряталась Аксюта.
— Еще рано! А хотите, она споет? — предложила Калерия Владимировна.
— Пускай поет. Музыканты ей подыграют, — согласился купец. — Какую?
— Велите играть «Я вечор в лужках гуляла…»
С помощью Разгуляева шум в зале стих, и оркестр заиграл народную песню. Аксюта пела, как во сне, и все ей казалось сказкой: будто жила она золушкой у злой мачехи, бившей ее по щекам, и вдруг мачеха стала феей, привела во дворец… Сказку о золушке ей недавно подарила хозяйка. Все свое волнение Аксюта передавала песней.
Когда смолкли звуки, в зале пошел восторженный гул.
— Пусть еще поет! — требовали гости.
— Маски снять! Прошу за стол. Наступает Новый год, — раздался голос распорядителя.
Мужчины кинулись срывать маски с женщин, зазвучал смех. Разгуляев сдернул маску с Аксюты в одно время с Сержем, осторожно снявшим маску с Савиной.
— Ух ты! — восторженно вскрикнул купец, глядя на Аксюту.
Глубокие темно-серые глаза девушки сверкали ярким блеском из-под черных густых ресниц, щеки горели румянцем… Аксюта в своем богатом наряде действительно выглядела сказочной царевной.
Савина прикусила губу. Из-за горничной никто не обратил внимания на нее.
— Ксана, отправляйся домой. За то, что хорошо плясала, костюм я тебе дарю, — раздраженно бросила она. — Можешь ложиться спать, не ожидая меня. Серж! Помогите ей одеться и скажите кучеру — пусть отвезет домой, — распорядилась Калерия Владимировна.
Аксюта, опустив голову, пошла к двери. Кровь медленно отливала от щек. Она кусала дрожавшие губы, чтоб не заплакать. Сказка кончилась!
Все удивленно смотрели ей вслед. Серж медленно шел за нею. «Собственно, мое положение ненамного лучше, чем у этой девчонки, — думал он. — Так же может и меня выгнать, когда надоем. Пожалуй, лучше ехать в степь доверенным. Можно больше заработать…»
— Это моя горничная, господа, — объяснила Савина, обращаясь к окружающим. — Девчонка поет и пляшет недурно. Я привезла ее, чтобы она повеселила нас. Удовлетворено ваше любопытство, Семен Данилович? — спросила она Разгуляева, улыбаясь, хотя голос еще звучал жестко — обида не забылась.
— Ну и учудила, Калерия Владимировна! — ответил тот, но подумал: «А все-таки хороша девка!»
В зале раздался хохот. Визгливо смеялись дебелые купчихи и их дочки.
Аксюта шла впереди Сержа с опущенными глазами. Над ней смеялись! Хотелось заплакать, побежать, но уже научилась сдержанности. Спокойными шагами вышла из зала и потом кинулась к раздевалке, выхватила пальто, подарок барыни, и выскочила на крыльцо. Когда кучер тронул пару холеных коней, она уткнулась в воротник пальто и заплакала облегчающими слезами. «Скорей бы пришла весна. Никогда больше не пойду к барыням», — думала с горечью и обидой Аксюта.
А в клубе рекой лилось шампанское. Разгуляев, которому Калерия Владимировна сказала, что у него волосы растрепались от медвежьей головы, закричал:
— Официант, шампанского! Буду мыть голову!
Молодец в красной шелковой рубашке, в мягких полусапожках угодливо подбежал с раскрытой бутылкой.
— Лей! — подставляя голову, приказал дородный купчина.
Другой лакей бежал с развернутой салфеткой.
Нрав Семена Даниловича все знали. Недавно, рассердясь, он побил зеркала, поломал мебель и пианино в клубе. На другой день швырнул пачку денег — и все…
Под громкий хохот присутствующих Разгуляев вымыл голову шампанским, вытер салфеткой, расчесал волосы и, приосанившись, стал перед Савиной.
— Ну как, красавица золотая, хорошо причесался?
— Очень хорошо, Семен Данилович! — покатывалась от смеха Калерия.
Гульба продолжалась до рассвета. Пьяные выскакивали из-за столов, плясали вприсядку, тут же валились на пол. Молодцы на руках выносили хозяев города в парные сани, тройки с колокольчиками.
Купечество провожало удачный год и встречало новый, суливший еще большие барыши.
Глава пятая
Неуемные апрельские ветры в союзе с горячими лучами солнца гнали зиму из Степного края. Она отступала днями, оставляя талые снега, возвращалась ночами, снова сковывая проталины и лужи. Речка Березинка — так называли свою речушку родионовцы, — сбросив ледяной покров, разыгралась в буйной радости, разлилась до самого горизонта. За селом сквозь прошлогоднюю траву начали пробиваться зеленые иголочки пырея.
Ребятишки с утра до ночи с шумом и криком бегали по выгону, занятые, как им казалось, важным делом: над зелеными иголочками они бережно выбирали омертвевшие стебельки, путами лежавшие на новых побегах, и под животворными лучами зацветали яркие бархатные щеточки. Ребята смеялись от радости: весна идет!
Взрослые приветствовали приход весны стуком — налаживали плужки, сохи, бороны, готовились к выходу на поля. Весенний день кормит год! Вот-вот матушка-земля просохнет, вспахать ее вовремя, засеять…
Кирюшка Железнов пошел к дяде. Что ему делать? Ни сохи, ни бороны, ни лошади у него нет. Сестры ушли из дома, мать, чудаковатая старуха, знай крутит веретенце.
— Нынче тебе, Кирюха, о пахоте забыть надо, — внушительно произнес чернобородый, плотный, как кряж, Кондрат Юрченко. — Люди целину поднимать будут. Клинья у всех большие, за пахоту тебя никто не возьмет на лето. Зиму я вас с матерью по-родственному прокормил, а теперь самому пора позаботиться…
Угрюмый, угловатый паренек молча стоял перед дядей. Для своих шестнадцати лет Кирилл был высок; смуглый, кареглазый и чернобровый, он был бы красив, как сестры, но постоянно хмурый вид, плохо залатанная одежда и худоба делали его на первый взгляд непривлекательным.
Сверстники дразнили Кирюшку молчуном. А с чего ему смеяться да радоваться? Дома слова теперь сказать не с кем. К товарищам пойти не в чем. Сваты не больно приветливы. Сестра Параська у Коробченко не переставая слезы льет: свекровь бедностью попрекает, поедом ест. Гальке живется лучше. Она хитрее младшей сестры, сумела понравиться семье мужа. Сестры к ним редко приходят, особенно Галька. Видно, стыдится их бедности. Думал, дядя поможет вспахать клин, а он вон что поет. «„Кормил по-родственному“! — усмехнулся горько парень. — А за что же я на него всю зиму батрачил?»
