Петрусь Бровка - Когда сливаются реки
— Пойдем поговорим, чего и сколько нужно от нас. — И председатель повел Алеся и Йонаса на хутор.
— Очень прошу зайти ко мне, — пригласил Йонас.
— А почему бы и нет? — оживился Мешкялис и запел вполголоса шутливую песенку:
Мы идем до дому
Ночью в поздний час,
Кто сегодня больше
Пропился из нас?
— Как раз для председателя песенка, — усмехнулся Йонас.
— А ну вас!.. Что ж, председателю и пошутить нельзя? Ну, пошли быстрее! — скомандовал Мешкялис.
Наступила та предвечерняя пора, когда все вокруг затихает. Ветер стих, на дубах, ольхах и орешнике застыли ветви. Еле-еле прошелестели листья на осинках, только потому, как показалось Алесю, что прошли рядом люди. Деревья стояли задумчивые, пронизанные солнечными лучами и словно гадали, что их ожидает в сумраке наступающей ночи. Цветы и травы замерли в ожидании чего-то. Тихо. Только одинокие шмели продолжали гудеть басовито. Такие предвечерние часы наводят на размышления и на сердечные разговоры. Юозасу Мешкялису, по-видимому, сегодня тоже хотелось поговорить, и он был рад новому человеку.
— Просто не верится, — заговорил он, — что так мирно и тихо кругом. Если бы не надо было идти, так, кажется, прислонился бы к этим деревьям и сидел бы, слушал бы... тишину слушал! Правду я говорю? А было время, я думал, что никогда уже на земле покоя не будет...
Юозас любил рассказывать о своей службе в Литовской дивизии и временами, по правде говоря, немного приукрашивал. Йонас знал эту слабость своего председателя, но сегодня, ради Алеся, не хотел прерывать его рассказа.
— Да, браточки, когда я бежал отсюда в первый день войны, так думал — всему конец. Куда ни глянешь — беда. Сзади бьют, справа бьют, слева бьют... С неба тоже дают духу... И спереди нащупывают!
— А кто же спереди? — усмехнулся Йонас.
— А не знаешь, так и молчи! Проклятые сметоновцы, вот кто был спереди. Они растерявшемуся человеку и опомниться не давали. А мне что было делать? Я уже тогда сельским депутатом был. Такие сметоновцам на самый зуб, хлебом не корми. Еле вырвался я отсюда. Я вам скажу, когда подошел под Оршу, так аж вздохнул. Там тоже не мед был, но зато хоть этих проклятых сметоновцев не было. А потом закружился я, как в виру. Да и не диво — велика советская земля! Где я только не был, чего только не делал! Сначала осел я неподалеку, но, признаться, не плохо. В совхозе около Смоленска остановился. Конюхом там был. Местность красивая, как вот у нас, только озера нет, но не всем же при озере жить.
Алесь слушал Мешкялиса и думал о своем. Он не боялся пропустить чего-нибудь из разговора Мешкялиса, потому что много слушал рассказов о войне от разных людей и все истории чем-то походили одна на другую. Он шел по обочине дороги, сбивая палочкой головки клевера и пырея, и раздумывал: «Придет ли Анежка, если Ярошка попросит ее петь в хоре?» А Мешкялис меж тем продолжал свой рассказ:
— Так я в том совхозе и думал оставаться. А проклятый Гитлер по-другому думал... Пришлось менять место. Из совхоза попал на завод под Саратовом. Даром что никогда до войны на заводе не работал, а быстро пошел в гору. Через несколько месяцев хороший разряд имел...
И вдруг Мешкялис изменился в лице.
— Постойте... Подождите! — взмахнул он руками. — Стойте! — крикнул он женщинам, которые только что вышли из лесу, и, покинув Алеся и Йонаса, стремительно направился к ним.
Когда хлопцы подошли, Юозас Мешкялис стоял около трех женщин, которые несли кузовки с ягодами, и размахивал руками:
— Ну, скажите, пожалуйста, если бы вам в своем хозяйстве нужно было лен полоть, пошли бы вы по ягоды?.. Нет, не пошли бы! Выходит, колхозный лен — не ваш лен, а?.. Пусть пропадает? Ну, что вы на это скажете?
— А то скажем, — вызывающе ответила одна женщина, поправляя платок на голове, — что нам с этого льна рубах не носить, значит и полоть нам его ни к чему. Свой пололи — с него одежду шили...
Две другие стояли молча в стороне. А Юозас Мешкялис злился еще больше.
— Так это же саботаж! Правду я говорю, хлопцы? — повернулся он к Алесю и Йонасу и, не дождавшись их ответа, снова обратился к женщинам: — Или вы не знаете, что это лен ваш, что за него вам государство хлеб дает, и немало дает? Это же все равно что во время боя бросить винтовку... Так это если бы у нас, в Литовской дивизии, — так сразу бы в трибунал.
— Ну, ну... сам ты трибунал! Вишь, какое пузо наел, а был как палка, — съязвила та, которая побойчее. — Сходили раз, подумаешь! Завтра выйдем полоть и всех твоих ударников еще за пояс заткнем!.. Так что не кричи, Юозас. — И женщины, повернувшись, пошли к своим хуторам.
— Как же, не кричи, — долго еще ворчал Юозас, — все равно без правления не обойдется!
Ссора с женщинами обозлила Юозаса. Он, забыв рассказ о своих воинских делах, стал жаловаться на то, как тяжело ему работать в колхозе:
— Минуты свободной нету... Сплю, как тот петух на насесте: один глаз закрыт, а другим гляжу... А когда удается прижмурить оба, так обязательно разбудят. У каждого ко мне какое-нибудь дело... То поженились, то поссорились, то кто-нибудь народился, то захворал, то неизвестно еще что... Ночь-полночь — все равно поднимут!..
Так за разговором подошли они к хате Йонаса. Солнце уже садилось за озеро, тени деревьев протянулись до середины поля.
— Ну, теперь можно и отдохнуть, — словно разрешая всем и самому себе, сказал Юозас Мешкялис.
Из хаты вышла мать Йонаса и вынесла ведро с водой. По давно заведенному обычаю, она зачерпнула кружку и начала поливать всем на руки. Юозас и хлопцы умылись, вытерлись льняным рушником, вышитым петушками, и только после этого вошли в хату.
— Еле дождалась вас, — жаловалась старая, хлопоча около печи.
А они сидели и отдыхали. Хорошо, утомившись, посидеть в просторной хате, особенно в такой, окна которой выходят на озеро и навевают покой. Даже Юозас Мешкялис некоторое время молчал. Но, увидев, что Алесь вытащил записную книжку, сам начал выкладывать свои соображения.
— Понимаю, понимаю, товарищ Иванюта! У нас в Литовской дивизии тоже не ждали, пока последнюю пуговицу к шинели пришьют... Случалось, и без шинели в бой ходили. Начинать надо, с чем можно, только бы не ждать. Десять подвод с кирпичом завтра же пошлю, подходяще будет?
— Ничего... А вот леса нет ни бревна!
— Лесу мне теперь не подвезти. Подожди!
— А мне что же делать? — забеспокоился Алесь.
— Возьми у Каспара немного... У него готовый есть.
— Если нельзя иначе, так и придется сделать, — не очень довольный, согласился Алесь. Собственно, до утверждения проекта для подготовительных работ материалов много не требовалось, но он чувствовал бы себя куда увереннее, если бы все заблаговременно было на месте.
Йонас, заметив его озабоченность, перевел разговор.
— А где же отец? — спросил он у матери.
— Да не знаешь ты его, что ли? Пока не стемнеет, он из сада не выходит... Может, на пасеке рой вылетел, может, еще что...
Юргис Нерута, отец Йонаса, издавна работал садоводом. Земли при панах он имел всего полгектара, как раз столько, чтобы поставить хату, прислонить к стене сарайчик и посадить несколько грядок овощей... Ходи и смотри, как бы одной ногой не ступить в чужое! Но и этого не было бы, если бы не уступил ему свою часть старший брат, Костас, который во времена Сметоны уехал на заработки в Канаду. Известно, что жить с такого куска земли, где, как говорили, доброй бабе и сесть негде, он не мог. Работал Юргис батраком у соседнего пана и был рад, что послали к садовнику. За тридцать лет работы в помещичьем саду Юргис так изучил садоводство и огородничество, что, хотя и не имел специального образования, числился лучшим специалистом в округе. Когда организовался колхоз, ему и поручили колхозный сад. Любил Юргис и пчел, и когда ему намекнули на сходе, что не худо было бы попробовать и медку, он обрадовался: «А где сад, там и пчелы!» Впрочем, сад был еще невелик, да и то был разбросан в нескольких местах, пчел же насчитывалось всего пятнадцать ульев.
Не успели Юозас Мешкялис и хлопцы переговорить, как на столе уже стояли в белой полумиске соленые огурцы с укропом и на тарелке лежали аккуратно нарезанные кружки сухой деревенской колбасы. Посредине, как обычно, стояла большая чашка сметаны с творогом и лежала половина каравая хлеба, на нижней корке которой отпечатались следы капустного листа. Все выглядело так аппетитно, что Алесю захотелось есть. Старая Нерутене принесла круглую дощечку, а на нее поставила сковородку с яичницей.
— Так, может быть, пропустим по малой? — предложил Йонас.
— Иначе и быть не может, — разглаживая усы, заявил Мешкялис.
— Хорошо, если бы по одной, да пореже, — словно бы самой себе сказала старая.
Йонас поморщился: он понимал, что это намек на него, и обиделся на мать — зачем говорит это при людях!
