Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
В самом деле, Дарья Ильинична видела пунцовые уши дочери. У нее тревожно было на сердце, а она делала вид, что спокойна и ничего не замечает. Марфутка ела старательно, хотела этим показать матери, что ничто, кроме жареной картошки, ее сейчас не интересует. А Дарья Ильинична хорошо понимала душевное состояние дочери. Начала расспрашивать, что там, на кошаре; как поживает отец и скоро ли он собирается приехать домой. Марфутка успокоилась и повеселела. И вдруг Дарья Ильинична спросила:
— А как себя чувствуют грушовцы? Привыкли?
И опять эти противные уши выдали. Марфутка не знала, что ей делать. Теперь горели не только уши, а и шея и лицо.
— Не знаю, мамо! — ответила она через силу. — Они в разных сакманах.
— Ну, ты-то их видала?
— Не часто.
— Да, Марфутка, что я хотела спросить, — весело заговорила Дарья Ильинична. — Никак не могу вспомнить: у кого из них была красная рубашка? У Олега или у Леньки?
— Ой, мамо! И зачем тебе это?
— Да я так. Пришло на ум… Думала, что ты помнишь.
— Ничего я не помню.
Марфутка бросила есть, сказала, что ей нужно побывать у подруги Тани, накинула на голову косынку и быстро вышла из хаты.
«Эх, доню, доню, — сама себе сказала Дарья Ильинична, — как же рано коснулось тебя то сладкое горюшко!.. И не Таня тебе нужна, а он… но кто?»
Дарья Ильинична убрала со стола, принесла из чулана швейную машинку и занялась Ленькиной рубашкой. «Интересно бы узнать, — думала она, застрачивая разорванное место, — сама она взяла или он попросил?..»
Когда Марфутка вернулась от Тани, красный сверток снова лежал на своем месте. Дарья Ильинична управлялась по хозяйству.
Наступил вечер. Марфутка была весела, счастлива. Зажгла лампу, сняла со стенки круглое зеркальце, пристроила его поближе к свету и, что-то напевая без слов, расплетала косички. И так увлеклась этим занятием, что не слышала, как Дарья Ильинична переступила порог. Расчесала волосы цвета льна и, наклоняя голову и косясь в зеркало, начала заплетать их в одну косу. Делать ей это было трудно, без привычки волосы не ложились тремя прядями.
У матери было печальное лицо и грусть в глазах. Она, боясь испугать дочь, негромко сказала:
— Сперва сбрызни водой да разбери хорошенько волосы.
Марфутка вздрогнула:
— Ой, мамо! И ты тут…
— Зачем ты это, Марфенька? — вырвалось у Дарьи Ильиничны. — Были две косички…
Наигранно смеясь, Марфутка ответила:
— Таня посоветовала. В одну косу лучше.
— Без чужого совета не можешь!
— Зачем же. Могу. — Она, смеясь, продолжала заплетать непослушную косу. — Я и сама знаю: только маленькие девочки ходят с двумя косичками.
— Когда ты это узнала?
— Ой, мамо! И чего ты всегда спрашиваешь?
— Интересно же.
— Никакого тут интереса нету. Вот посмотришь, какая я буду красивая.
— Да ты и так у меня красавица.
— Нет, мамо, я еще не была красивой. А теперь буду. Помоги заплесть косу.
Дарья Ильинична набрала в рот воды, мелкими росинками увлажнила волосы. Расчесала их, разобрала, заплела косу, и она получилась толстая, но не очень длинная.
— Рано, доня, расплела косички, — сказала мать. — Коса-то настоящая еще не выросла.
— Ничего, подрастет! — Марфутка смотрела в зеркальце. — Мамо, а платье дашь? Я его с собой возьму в кошару.
— Какое?
— Да то, праздничное. Что с пояском.
— К чему праздничное платье брать в кошару?
— Может, оно нужно…
— Кому?
— Ну, «кому-кому»! Мне! Какая ты непонятливая!
— И зачем же тебе?
— Ой, мамо! Как ты любишь спрашивать!
— Ну хорошо, не буду.
— А платье разрешишь взять?
— Ну, если оно тебе так нужно…
В эту ночь Дарья Ильинична не могла уснуть. На сердце боль и тревога. Марфутка не выходила из головы, и она видела ее то ребенком, у своей груди, то босоногой резвой девчушкой, то девушкой. Мысленно спрашивала: что это? Неужели Марфутка выросла? Как могло неожиданно случиться: в степь уехала одна Марфутка, а вернулась другая?
Радовало и пугало то, что дочь ее повзрослела; загорелое лицо, голубые глаза были полны глубоко скрытой радости; ее словно подменили там, в кошаре. Радовало и пугало еще и то, что она смело, не спросясь и не стыдясь матери, из двух косичек сплела одну и этим как бы сказала: вот и все, теперь я не такая, какая была. «И во всем этом парнишка повинен, для него она так переменилась, к нему захотела подойти в новом платье. — Дарья Ильинична тяжело вздохнула. — Для отца и матери старенькое платье, а для него новое. Вчера еще была обычная, а сегодня расцвела…»
Дочь стояла перед глазами. И то, что она никогда не брала в степь праздничное платье, редко надевала его даже в Сухой Буйволе, а теперь вдруг решила взять, говорило материнскому сердцу, что Марфутка уже не ребенок. Дарья Ильинична, вспоминая свою юность, хорошо знала, что это за перемена, и откуда она пришла, и как она зовется, но ей не верилось, что такое могло так неожиданно случиться с ее младшей дочерью.
Марфутка была шестым и последним ребенком. Пятеро старших — две дочки и три сына — выросли, окончили школу и рано разлетелись по белу свету. Поэтому-то особенно было горько думать, что скоро и последняя улетит из гнезда.
…Над Сухой Буйволой плыла тихая лунная ночь. Дарья Ильинична не закрывала глаз и видела, как в окно косым розовым столбом пробивался свет. В комнате стоял полумрак. Заметила Дарья Ильинична и то, как по полу зашаркали босые ноги и кто-то промелькнул мимо освещенного окна. У Дарьи Ильиничны кольнуло сердце: это была Марфутка. Она взобралась на кровать и припала к матери, сжалась в комочек.
Марфутка стыдливо закрыла ладонями лицо и не то плакала, не то бесшумно смеялась.
— Ой, мамочка, — взволнованно шептала она, — так ты уже все знаешь!
— Догадываюсь, дочка, а ничего не знаю.
— Да как же не знаешь? А рубашку починила?
— Ну, то я просто так. Тебе помогла.
Марфутка порывисто обняла мать за шею своими худенькими, цепкими руками.
— Мамо, какая ты хорошая, — сказала она не по-детски строго, — и я тебя никогда не брошу. Так что ты не бойся.
— Да я и так не боюсь.
— Нет, ты боишься. Я знаю, что боишься. Вот Настенька и Вера уехали от тебя, замуж повыходили, а я не уеду. И замуж никогда не выйду!
— Не надо, зачем же так…
— А эту рубашку он мне не давал, — уверяла Марфутка. — Я сама увидела, что она валяется, а починить ее все же можно, вот и взяла. Он с Андрейкой дрался. И после драки…
— А кто же это «он»?
— Ну, мамо! Это же Леша! Хитрая! Будто не догадываешься…
— Я, конечно, догадывалась.
— И взяла я эту рубашку так… из жалости. Понимаешь, только из жалости.
— Это я все понимаю, — ответила мать. — И это хорошо, Марфенька, что у тебя есть жалость.
— Мне и тебя жалко… И то праздничное платье, что я просила, не нужно, и вообще ничего мне не надо. И косички снова будут, и ленточки в них. Все, все как было!
Она вдруг загрустила, умолкла. Полежала немного, сказала, что пора спать, и неслышно, тенью промелькнула сквозь лунный столб… Дарья Ильинична смотрела ей вслед затуманенными, полными слез глазами.
…Степь. Теплый ветер колышет ковыль-траву. Олег ушел с сакманом. Ленька отстал. Он увидел Марфутку и во весь дух побежал к ней. Сам не понимая, как это случилось, вдруг с разбегу обнял ее и прижался губами к ее горячей, как огонь, щеке. Покраснел и смотрел, мигая глазами.
— Зачем это, Леша?
— Так… Нечаянно… Соскучился.
— За два дня?
— А что? Разве мало?
— Нет, не мало… И я тоже соскучилась. — Марфутка вынула из кошелки рубашку, флагом развернула ее. — Леша! Смотри!
— Сама?
— Не все… Мама зашила, а я постирала и погладила. Погляди, ну все одно как новая!
— Молодец!
— Ну, пойдем.
— Куда?
— Как — куда? Вот чудак! К Олегу. Ты погляди, какой я вам обед принесла. Олег тоже голодный. А кто вам без меня носил обед?
Ленька не ответил. Не в обеде радость. Он был счастлив, что Марфутка снова была с ним. Не сговариваясь, молча взяли кошелку за ручки и побежали к сакману. Их заметил Олег и махал ярлыгой.
Глава XXX
Опустился вечер, травы шелестят…
Вечером Олег и Ленька попоили овец и от колодца направили их к стойлу. Наступила ночь.
На равнине темнело быстро. Месяц поднялся поздно. В сумеречном свете сакман двигался кучно, издали — огромная, раскинутая на траве полсть.
Сакманщики находились за день, изрядно устали. Шли не спеша, впереди овцы. Ярлыги за ненадобностью лежали на плечах. Ленька доказывал, что от усталости, особенно когда болят ноги, хорошо помогают стихи. Для этого надо вслух и как можно громче прочитать два или три стихотворения — и боль точно рукой снимает. Олег смеялся, не верил. Ленька же, задрав к небу голову, во весь голос читал:
