Давид Константиновский - Яконур
Все это накапливалось. Вызревало.
Где-то… Скрытно… Тайно… Очень постепенно… Может, Капа и сама не знала об этом…
Повернувшись к батарее спиной, привалившись к ней слегка, курит.
Воздушные замки…
Нужно дать им понять. Сразу. Сказать. Сегодня же. Чтобы сразу все — как следует. А то будет поздно; и новая ситуация успеет установиться. Как сама собой установится. Моргнуть не успеешь, уже будет новая ситуация. Без тебя сговорятся, определят твое место. Нет. Она должна сама. Бороться за себя. Она ничего не станет требовать, оговаривать конкретно, тем более — ничего чрезмерного; она лишь заявит о себе, вот все ее намерение, лишь заявит о себе, даст им понять…
Все так же тихо в подъезде, ни звука, ни движения — ни у двери, ни на лестнице.
Надо прикинуть, что из этих делов с электрическим разрядом в результате максимум выйдет, может, удастся сколотить приемлемый кирпич, тогда — быстрая защита; только застолбить для себя сразу, чтобы железно, а то все уплывет свету науки, а сама останешься с носом… Может, ко Вдовину обратно податься, он, в общем, ничего, всех своих в люди выводит и умеет их выгодно преподнести; спец в своем, не вредно и подучиться; и работает много, влетишь к нему — сидит, трудится, фигню, правда, по большей части строчит, хреновину, но трудяга…
Оборачивается к батарее.
Смотрю.
В правой руке у нее сигарета; левую она поворачивает так, чтобы увидеть часы.
Не глядя на батарею — голова ее обращена к часам, — гасит о батарею свою сигарету.
Несколько искр в коротком их полете.
Капитолина спешит; все, наверное, уже собрались у Герасима.
* * *Приходила врачиха из первого корпуса, рассказывала: начали делать вскрытие — там уж ничего от клапанов и не осталось…
Сестра приходила со своими таблетками, микстурами, уколами; на просьбы выпустить — ни слова…
Врач, бодрячок, мигом уложил Якова Фомича, стал задавать один за другим свои пустяковые вопросы — еда, сон, еще что-то незначительное, — а сам тем временем быстро нащупывал под ребрами, где сейчас кончается печень; повторял свое обычное: «Вот счастливчик! Вы везучий? Ничего не бойтесь, кроме насморка!» И — скрылся…
Снова один!
Тишина в коридоре.
Что теперь, что?..
Яков Фомич обратился к Элэл.
Ему нужна была поддержка, и он находил ее в разговорах с Элэл. Как раньше…
Элэл и сегодня поддержал его.
Как же теперь, без Элэл?
Элэл утешал его…
Элэл оставался с ним, Элэл его не покидал, это давало силы, чтобы выдержать смерть Элэл.
Но появлялся страх.
Элэл с ним, пока он здесь…
Бодрячок сказал: все будет в норме, только с активностью нельзя работать больше. С активностью! Пошутил, — банальный литературный случай.
Этот страх, — выйдя отсюда, убедиться в том, что Элэл нет!
Что тогда?
И опять Элэл отвечал — утешал его.
Только бы хватило, хватило бы сил!
Скосил глаза на тумбочку, на часы, принесенные Герасимом. Прилетел ли Старик?
Вошла нянечка.
— К вам жена, Яков Фомич…
* * *Маша-Машенька захлопнула дверь.
Подошла к окну. Отыскала в карманах пальто сигарету и спички, закурила.
Никак не согреться…
Подняла Маша-Машенька воротник пальто, укуталась плотнее, натянула рукава свитера на самые пальцы. Никак не согреться.
Что-то она хотела сделать. А, да.
Положила сигарету в пепельницу. Пошла по квартире.
Собирала.
Вот фотография после первого приступа, какое у него здесь лицо… Это в лаборатории… Это для конгресса снимали… Пропуск директорский, с якорями, звездочками, молоточками первого отдела, фотография совсем не похожая… Письма из первой поездки в Москву, письма из командировки во Владивосток, письма из Франции, письма из последней поездки в Москву; это в целлофановый мешок… Газета с некрологом… Все в коробку от шоколада. Вот так.
Куртку эту он очень любит… Удобно ему в ней, куртка старая, облеглась уже на его плечах, вот и удобно ему… Что же это, так и висит куртка на спинке стула… Хозяйка называется! В шкаф, на плечики… Вот так.
Я, говорит, только в этой куртке нормально себя чувствую.
Нет… Говорил…
Как трудный день — так ее надевает.
Нет… Надевал…
Наденет, в зеркало еще посмотрит на себя… Любит эту куртку…
Любит. Любит.
Прикрыла дверцу шкафа.
Остановилась посреди комнаты. Руки в карманах пальто.
Где там теперь все остальное… Жена, говорят, что-то хочет отправить, что-то раздать… Кресло, кажется, ребята забрали.
Ребята надеялись, Тамара с ними сойдется поближе, побудет с ними. Она с ними даже не говорит… Что же. У нее свое горе… Она по-своему и горюет. Кому ее судить…
Нащупала в кармане пачку. Вынула — пустая. Смяла в кулаке. Разжала пальцы, бросила обертку на пол.
Перешагнула через нее, подошла к окну, взяла из пепельницы погасшую сигарету. Взяла с подоконника коробок. Черт, последняя спичка.
Все на исходе.
Осторожно, чтоб спичка не потухла раньше времени, прикурила. Затянулась.
Как он это говорил?
«Мы будем жить, как написано… это для нас написано, так мы и будем жить… хорошо-хорошо, долго-долго и умрем в один день».
Как он это говорил…
Что теперь? Что теперь?
Одно она по-прежнему знала точно: счастье ей выпало в жизни. Она была, была счастлива.
Но если бы ее теперь спросили: хотела б она счастья в своей жизни?
— Нет!
Страшно терять…
Кофе бы.
Третьи сутки не ест, не спит, только курит.
Пошла в кухню. Приоткрыла кран, придвинула под него то, что осталось от сигареты, выбросила.
Налила воды. Почему-то в стакан. Поставила его на стол. Поискала глазами банку с кофе, взяла с полки длинную пробирку с таблетками, насыпала пригоршню. Положила пробирку на место, взяла в освободившуюся руку стакан. Собрала губами с ладони удобные, обтекаемые таблетки. Запила водой. Оставшуюся воду вылила, стакан сполоснула и поставила на место, кран закрыла.
Вернулась в комнату, легла на кровать, лицом к стене. Пальто запахнула на груди, на ладони натянула свитер и спрятала их под голову. Свернулась калачиком, поджала ноги.
…Уже засыпая, услышала: дверь открывается… кто-то входит.
Он, конечно! Надо встать.
Что ж ты, скажет, в пальто!
Позор!
Голоса…
Кто это?
Вспомнила — ключ оставила в замке…
Я вошел вместе с ребятами.
* * *С первого раза не удалось, промахнулся Старик; хотя совсем рядом рука прошла; однако и не уронил, нет. Отвел руку подальше и следующим заходом — взял наконец стопку, ухватил пальцами, точно и цепко, снял со стола летящим движением и, пронеся по воздуху, притормозил.
Поднялся над столом.
Стоял, расплескивая водку.
Что он, Старик, должен сказать им?
— Я прошу всех выпить… Элэл был веселым человеком, любил жизнь, и он бы хотел, чтоб мы разговаривали в полный голос.
* * *К середине ночи Луна пошла над ней. Ход полной Луны над бухтой был плавным, неторопливым, был безмятежным, ничем не отягощенным, естественным и бездумным, невозмутимым…
Принимая в себя ее свет, сколько могла, не в состоянии уже дать ей поглядеться в зеркало, бухта молча наблюдала, как свершается это движение, не оставляющее следа.
Лежала тихо в бессоннице; иногда вздыхала — едва, чтоб не разбудить усталый старый Хыр-Хушун.
Поверхность ее была покрыта шугой. Молодая, глупая, рыхлая шуга ворочалась с боку на бок, шепталась.
Луна пошла далее, к Шулуну, осветила склон; за ним уже забелело.
* * *Выехал Герасим затемно.
Первая ночь его там…
Когда светало, уже стоял на яконурском берегу.
Иней — густо на земле, на кедровых ветвях; на цветах, на лентах… Студеный ветер, кажется, с каждой минутой усиливающийся, проносится невидимо, все уже начисто вымел… Яконур безмолвствует, затянутый льдом…
Чувство вины, простой вины живого!
Пошел — мимо Путинцева — к Ольге.
Лед внизу был тонок, бесцветен.
Та алая капля, сказанная ему Яконуром!..
Когда уезжал — начался снег. Редкий и мелкий, он не падал, а кружил неуверенно впереди, словно взвешенный в воздухе, и, оказавшись на стекле, таял.
* * *Савчук вышел из дому заранее и медленно шагал теперь вниз по дороге, спускавшейся к Яконурскому шоссе.
Ответственность… Приняв Яконур от Путинцева, он понимал, что берет на себя… и от Ольги… теперь и от Элэл… Обязанность сделать все, что сделали бы они.
Ветер со склона настиг Савчука, принес мелкий снег. Савчук остановился, опустил портфель на дорогу и обеими руками поднял воротник пальто. Взял портфель и пошел дальше.
Задача — равновесие, разумное сочетание, гармония… не разобщение, не противостояние, это неестественно… не стратегия натиска, величавых предначертаний по коренному — как это там — перевоспитанию природы, иначе — мародерства по отношению к ней… и не идеализация, утопия полного невмешательства… можешь и с этого начать, когда будешь говорить сегодня… только не распространяйся, коротко… твоя, брат, личная задача — реализация этого на Яконуре.
