Юрий Лаптев - Следствие не закончено
Никто не отозвался.
— Раз постановили — значит отдай, — уже решительнее сказал Ефим Григорьевич и направился к станку.
— Папаша, что вы делаете! — Настя метнулась к отцу, схватила его за рукав.
Вся злость Ефима Григорьевича переключилась на ни в чем не повинную дочь. Он резко оттолкнул Настю, заорал:
— Убирайся отсюда ко всем свиньям!
Не привыкшие к крику свиньи, как бы обидевшись, отозвались возмущенным хрюканьем.
Настя поспешно пошла к выходу из свинарника, с трудом сдерживая слезы и шепча чуть слышно:
— Уйду, видит бог, уйду.
И по улице шла торопливо, не поднимая головы, совестясь встречных людей.
Однако, проходя мимо избы Егора Головина и приметив курящийся из трубы дымок, Настя несколько замедлила шаги. Она была уверена, что Егор смотрит на нее в окно, поэтому прошла мимо, не скосив даже взгляда в сторону его избы.
9
Ефим Григорьевич вернулся к себе, когда от домов по снегу пролегали уже синие тени, а через улицу начали перемигиваться из оконца в оконце веселые огоньки. По тому, как ожесточенно обивал отец снег с катанок, Настя сразу поняла, что настроение у него испортилось всерьез и надолго. Да иначе и быть не могло: Ефим Григорьевич начал сознавать — и чем дальше, тем явственнее, — что воинский подвиг его сына, привлекший к его незаметной доселе личности ласкающее внимание односельчан, не вызывает уже почтительного удивления. Утром Чивилихина неприятно кольнуло, когда бригадир предложил ему выйти вместе с другими колхозниками на работу по снегозадержанию, а днем окончательно испортила настроение глупая история с поросятами.
Не успокоил Чивилихина и разговор с секретарем парторганизации, который, повстречав Ефима Григорьевича, возвращавшегося со свинофермы, зазвал его к себе.
— Только что советовались мы с Сунцовым в правлении. О тебе был у нас разговор, — сказал Никифоров.
— Спасибочки и на том, — с притворным смирением отозвался Ефим Григорьевич, искоса наблюдая за секретарем. Однако Никифоров как будто бы не обратил внимания на ехидный тон собеседника, а если и обратил, то не подал виду. Он осторожно сцепил с усов настывшую сосульку и положил ее на пузо спящего на шестке кота. Затем заговорил весело:
— В завхозы хотим мы рекомендовать тебя, товарищ Чивилихин, вместо Николая Лепехина. Как оно?
— Силенок, боюсь, не хватит, товарищ Никифоров. И за малую работу вы нас на собрании срамили, а завхоз — дело канительное, — сказал Ефим Григорьевич, нетерпеливо ожидавший, какое действие окажет на кота тающая сосулька. — А главное дело — и без того люди завидуют, геройским папашей обзывают. Надо мне?
Кот недовольно фыркнул и соскочил с шестка.
Никифоров мельком взглянул в хмурое лицо Чивилихина, спросил без видимой заинтересованности:
— Чего вы с Жереховым-то не поделили?
— Так, так, так! — Ефим Григорьевич сердито оживился. — Уже, значит, успел нажалиться вам его благородие, поросячий командир!
— Нет, люди мне сказали, твой же товарищек — Бунцов. А Максим Никанорович — мужик, конечно, крутой, но… — Никифоров усмехнулся, как показалось Ефиму Григорьевичу, одобрительно, — старая солдатская закваска, никак двенадцать лет в строю пробыл — тут уж никуда не подашься.
— Вот именно — Аника-воин! — сердито пошутил Ефим Григорьевич, но Никифоров не одобрил его шутки.
— Да, превзошел тогда в полку Максим Жерехов всех нас, сибиряков. Три георгиевских креста получил и сверх того на каждый крест по два ранения. Это, брат, дело не шуточное!
Ефим Григорьевич с удивлением уставился в сухое, туго обтянутое кожей лицо Никифорова. Показалось, что у того сквозь щетинистые усы просвечивает усмешка. «Ну ясно — шутит человек». Так и сказал:
— Шутишь все, Иван Анисимович. Небось самому-то тебе вместо Егория нацепили Красное Знамя.
Однако оказалось, что Никифоров шутить и не думал. Он опустился рядом с Ефимом Григорьевичем на лавку, положил ему на плечо свою жесткую руку и заговорил необычно для себя — растроганно и глуховато:
— Ты на Жерехова, Ефим Григорьевич, не обижайся. Да и его обидеть не торопись. Ведь Максим в молодости был вроде твоего Сергея — лучшим пластуном в полку считался. В пятнадцатом году сам командующий перед строем сказал Жерехову хорошие слова о русской солдатской славе. Так-то вот… Обедать будешь?
— Спасибо. — Ефим Григорьевич понял, что Никифоров не только все знает, но и оправдывает поступок Жерехова. Поэтому, покосившись на жену Никифорова, застилавшую стол домотканой скатертью, Чивилихин решительно поднялся с лавки.
— До свиданьица, Иван Анисимович.
— Заходи, Ефим Григорьевич, — Никифоров крепко встряхнул руку Чивилихина. — А насчет предложения нашего — подумай.
— Ладно. Все обдумаем потиху.
У калитки Ефима Григорьевича остановила, видимо, давно уже поджидавшая его Клавдия. Раскрасневшись от смущения больше, чем от мороза, девушка спросила:
— Вы Сергею Ефимовичу, часом, писать не собираетесь?
— Буду.
— От меня припишите поздравленьице… Прошу вас.
— Угу. — Ефим Григорьевич неласково взглянул в простодушное лицо девушки, подумал: «Ишь ты, куда целит». Сказал: — То-то отец твой его сегодня поздравил.
— А что такое? — сразу встревожившись, спросила Клавдия.
— Ничего. Видно, все вы, Жереховы, ласковые до поры, — грубо закончил разговор Ефим Григорьевич. Он, конечно, знал, что Сергей до службы гулял с Клавдией, и раньше смотрел на это благосклонно, но теперь, когда сын его стал Героем Советского Союза, отношение Клавдии к Сергею показалось ему неуместным. А тут еще ссора с ее отцом.
Никифоров, после ухода Чивилихина, долго стоял, ссутулившись и опустив голову, посреди избы. Потом подошел к висящей на стене карточке. На полувыцветшей, засеянной мушиными точками фотографии была снята около землянки группа нижних чинов — георгиевских кавалеров, окружившая плотным полукольцом сидящего на пне командира полка — чернобородого подполковника в пенсне и лихо заломленной папахе.
— Садись, Иван Анисимович, а то щи стынут, — сказала жена.
— Да… Тоже боевые были хлопцы, да не в то время жили.
Никифоров вздохнул и отошел к столу. Расстелил на коленях рушник и долго разглаживал его большой, очерствевшей ладонью.
10
В этот вечер случилось то, чего Настя больше всего боялась: Ефим Григорьевич загулял, что приключалось с ним чаще всего в минуты больших потрясений.
Пьянствовали вместе с Чивилихиным услужливые друзья: колхозный счетовод Алексей Глухих и бригадир «охотницкой» бригады Кирилл Ложкин — высокий, сутуловатый, чуть припадающий на одну ногу бобыль, благообразный и ласковый. Бригада Ложкина, состоявшая в большинстве из молодых ребят, промышляла от колхоза белку и всю зиму жила на отшибе — в тайге, за двадцать верст от села.
Сегодня Кирилл Ложкин пришел в деревню за припасами и попутно решил зайти поздравить соседа. Вместе с Ложкиным, конечно, пришла и его свояченица Антонида Козырева. Ефим Григорьевич поначалу не очень ласково принял гостей и даже не хотел выставлять угощение. Вопреки обыкновению, был неразговорчив, то и дело хмуро задумывался, царапал пальцами бородку и ежился, как будто в спину ему поддувал сквознячок. Смирно сидевшая у краешка стола Настя рассеянно прислушивалась к разговору и исподлобья переводила взгляд с нарядной Антониды то на отца, то на белесое, глубокомысленно озабоченное лицо счетовода Глухих.
— Да, обидели тебя тогда на собрании, Ефим Григорьевич, — говорил Ложкин, еще больше распаляя недовольство Чивилихина. — Но при настоящем твоем положении я бы поговорил с руководителями нашими не так!
— Стану я с ними языком трепать! — сердито проворчал Чивилихин. — В нашем колхозе политика ясная: кто шире орет — тому и почет!
В сущности, на всех колхозных собраниях больше других горланил сам Ефим Григорьевич, поучая и призывая других, что не мешало ему частенько отлынивать от работы. Конечно, Кирилл Ложкин, мужик сметливый, все это отлично понимал, но сейчас поддакивал Чивилихину. И поддакивал не только потому, что находился у него в гостях, но еще больше потому, что уже прослышал, что Ефима Григорьевича прочат в завхозы. А на Никифорова и председателя колхоза Сунцова бригадир «охотницкой» бригады был зол за то, что получил от них изрядный нагоняй за бесхозяйственное расходование пороха и дроби.
— Вот брошу все и подамся к Сереге! — все более ожесточаясь, говорил Ефим Григорьевич. — Авось куда-нибудь пристроит родителя.
— Надо думать! Сергей Ефимович теперь стоит около больших начальников: шепнет кому следует — и все будет как полагается, — убежденно сказал счетовод Глухих и незаметно подтолкнул локтем в бок Кирилла Ложкина.
