Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй
— Искусство, Катюша, — говорила Маргарита Степановна, — это значит работать, гореть, служить народу, а не выжидать, когда тебя признают. И ты жестоко ошибаешься: от чтения «Антона Кречета» искусство стоит где–то очень далеко.
В доме было худо, в доме возникало напряжение; среди этого напряжения свободно и привольно чувствовал себя только Вениамин Семенович: он благоденствовал. Катя вновь и вновь звала его уехать. Она хотела уехать еще и по другой причине. К ней почему–то стал прокрадываться страх перед возможными встречами с Алексеем. Она боялась этих встреч, избегала их, ждала каждую минуту, поэтому стала домоседкой. Быстро бежит на завод, быстро бежит домой, нигде и ни с кем не задерживаясь. Тем не менее встречи время от времени происходили, были они страшные, — Катя не могла поднять на Алексея глаз, ее охватывал ужас, она проскакивала мимо, подавленная, дрожащая. Скорей бы, скорей подальше от Лады, от завода, от этих мест, где живет Алексей! Пока он рядом, Катя не будет никогда спокойна и полностью счастлива. Странно — почему? Будто Алексей имеет над нею какую–то власть?
Случился такой день, когда благоденствие Вениамина Семеновича было поставлено под удар. В этот день Катя осторожно, намеками, сообщила ему о том, что у них будет ребенок. Вениамин Семенович ответил: «Поздравляю». Он походил по комнате, усмехнулся и добавил: «Вот и ягодки. Всегда так. Невозможно жить одними цветами». К удивлению Кати, радости он никакой не выразил, ни в одном из его слов не было ничего иного, кроме досады.
Неделю спустя он сказал, чтобы она поговорила с Маргаритой Степановной, — надо–де непременно найти акушерку и принимать меры. Катя не поняла, о каких мерах он говорит. Вениамин Семенович объяснил резко и грубо. Она заплакала, замотала головой. Ей от всего этого стало страшно. Ей казалось, что она все еще девочка, девочка — и вдруг над ней нависло что–то очень нехорошее, стыдное, о чем она слышала только в разговорах взрослых женщин. А самое страшное было в том, что на ее глазах Вениамин Семенович начал неожиданно меняться.
— Ты, может быть, считаешь это преступлением? — говорил он, сдерживая крик, отчего злобно шипел. — Да, по–твоему, это преступление? Чепуха! Пойми простую вещь: преступление — все то, что тебя ограничивает, все, что тебе мешает. Что некрасиво, то и неморально. Ничего красивого в твоем состоянии нет.
Катя даже вздрогнула, услышав эти слова. Год назад она листала какую–то книгу, кажется том «Истории гражданской войны», и там прочла именно эти слова. Их произносил человек с лицом эстетствующего бандита, державший в одной руке бомбу, в другой — цветок.
— Зачем же повторять слова Бориса Савинкова? — сказала Катя.
— Я чужих слов повторять не люблю. Я не знаю, о чем болтал Савинков. Я высказываю свои мысли.
Что ни день, то «мысли» Вениамина Семеновича становились пошлей, отвратительней, гаже. Он видел: будет ребенок, который прикует Катю к нему, к отцу, прочной цепью. Деваться ей уже некуда, разливаться соловьем перед ней, непрерывно играть благородного рыцаря нужды уже нет.
В конце концов Катиного героя не стало. Был щупловатый сорокалетний человек с редеющими, зализанными волосами, в восьмигранных очках — и больше ничего. Катя не могла с ним оставаться дольше, он сделался ей противен. Сказать Маргарите Степановне она ничего не могла. Как скажешь об этом матери, которая как раз и предупреждала, что так случится?
К удивлению Кати, у нее появилось совершенно неожиданное утешение — будущий ребенок. Она будет растить его и воспитывать, они будут любить друг друга, и никого больше им не надо. В какие–то короткие дни Катя повзрослела, из девочки превратилась в женщину. Зачем вечно хмурится мама? Зачем изощряется в пошлостях Вениамин Семенович? Разве все это трогает ее, Катю? Нет, Кате теперь не страшны даже встречи с Алексеем. И он и Вениамин Семенович перестали для нее существовать. Катя поняла, что дома ей жить нельзя. Она думала, думала и наконец придумала, как поступить. Она пошла к заместителю директора по хозяйственной части и попросила перевести ее в подсобное хозяйство, — там есть общежитие, там далеко от Вениамина Семеновича и вообще от всех глаз. Заместитель директора принял самое деятельное участие в устройстве Катиной судьбы. Он даже сказал, что уходить с завода ей совсем не обязательно, что завод может дать отдельную комнату, если она не желает жить в прежней квартире. Но Катя настаивала на том, чтобы ее перевели в подсобное хозяйство. И заместитель директора согласился. Катю приняли на должность табельщицы, поселили в маленькой комнатке.
К ней часто приезжала Маргарита Степановна. Плакала. Катя утешала: «Ну что ты, мамочка, что ты? Все будет хорошо. Не горюй». Явился один раз и Вениамин Семенович, но Катя разговаривать с ним не захотела, велела ему немедленно уйти. Вскоре она узнала, что он исчез, уехал из города, собрал все свои вещи и потихоньку сбежал. Маргарита Степановна тотчас приехала сообщить об этом Кате и увезти ее домой. Но Катя заявила, что в подсобном хозяйстве ей хорошо, никуда она отсюда не поедет до тех пор, пока не родится ребенок.
Катя добросовестно выполняла нетрудную обязанность табельщицы и ждала ребенка. Никто из окружающих не досаждал ей соболезнованиями, — все были заняты своим делом, никто не осуждал, не подсмеивался. Напротив, просто, по–человечески заботились. Женщины давали всевозможные практические советы: «Ты молоденькая. Тебе надо это знать, милая».
Когда старичок бухгалтер сказал ей, что накануне ее спрашивал какой–то молодой человек, она никак не могла догадаться, кто же это такой.
— Неужто не нашел? — сокрушался бухгалтер. — Травникову, мол, ему надо. Я объяснил: в поле, говорю, в поле. Как же он не нашел, чудило! Дорога прямая.
Катя раздумывала. Не Вениамин ли Семенович вернулся? Где ему вернуться! Маргарита Степановна откуда–то узнала, что он устроился в театре то ли в Куйбышеве, то ли в Саратове, словом, далеко–далеко от Лады — на Волге. Но если не Вениамин Семенович — кто же тогда? По описаниям бухгалтера Катя никак не могла предположить, что приходил Алексей, тем более что о нем она уже давно не думала и ждать его не ждала.
Но часто к тебе является именно тот, кого не ждешь. Разве могла Катя ждать к себе Тоню Журбину, сестру Алексея? Они никогда не были с Тоней приятельницами. Учились, правда, в одной школе, но в разных классах, — Катя на два класса старше Тони; видели друг друга на переменах, вместе выступали однажды на школьной сцене, — вот и все знакомство.
Тоня прошлым летом возненавидела Катю; к этой ненависти ее привела девчоночья ревность сестры к брату. Катя отнимала у нее брата Алешу, который из–за этой чертежницы совсем потерял голову. Позже и ревность и ненависть остыли, — Катя вышла замуж и вновь стала безразлична Тоне.
Но вот Алеша снова заговорил о Кате. «Он любит эту Катьку, любит! За что — такую противную и путаную?» Говорила Тоня о Кате такие слова, а чувства за этими словами были совсем другие. Она знала о Катином несчастье, можно было бы и позлорадствовать; но в семье никто никогда не злорадствовал над чужой бедой, не было такого обычая у старых Журбиных, не учили они и детей своих злорадству. После разговора с Алексеем Тоня задумалась над Катиной жизнью. В сущности, очень несчастная она, Катька. Ей бы учиться еще, она же историком хотела быть, какие хорошие доклады по истории делала в школе! Зачем вышла замуж за негодного человека? А еще ребеночек будет… Бедная, бедная! И Алеша бедный, бедный… Вот как все испортила Катька и себе и ему.
Тоня сдала экзамены, получила аттестат. Вместе с Игорем они написали заявления — она в университет, он в институт; отправили документы ценными пакетами. На душе было так отлично, как у человека, который стоит где–нибудь на высоком берегу моря и дышит всей грудью. Шел он, шел трудно, много–много лет, наконец дошел до моря. Теперь его ждет там корабль, белый, светлый, прекрасный корабль самостоятельной жизни.
Счастье может так переполнить человека, что он спешит поделиться им с другими. Что же касалось Тони, то ее еще и любопытство одолевало. Тоня решила навестить Катю, посмотреть, что с ней сталось. Приехала в подсобное хозяйство. Катя встретила ее с недоумением. Тоня тоже немного растерялась: о чем говорить? Но женщины в таких случаях находчивей мужчин.
— Как ты поживаешь, Катюша? — спросила Тоня.
— Да так вот, поживаю. — Может быть, на месте Кати другая бы ответила с напускной гордостью: хорошо, отлично, великолепно. Обиженные люди или не в меру жалуются, или не в меру заносятся. Катя оставалась сама собой.
— Много работы? — продолжала Тоня, осматривая маленькую Катину комнатку, где нечего было и осматривать: постель, тумбочка с зеркалом и флаконом одеколона, квадратный стол — как в столовых, два стула.
