Всеволод Кочетов - Избрание сочинения в трех томах. Том второй
В кабинет Жукова Скобелев постарался войти с видом скромным, но мужественным. Иван Степанович, у которого он был два дня назад, о происшествии на вокзале еще не знал, но два дня прошли, на завод о Скобелеве сообщили, и Жуков сразу же спросил:
— С кем вы там подрались? Что это за выходки, товарищ инженер?
Скобелев рассказал подробно все, что знал о Вениамине Семеновиче, о Кате, об Алексее Журбине. Он никому об этом не рассказывал, храня Катину тайну. Парторгу ЦК рассказать, конечно, было можно.
— Знаете что, — сказал Жуков, когда выслушал длинную речь Скобелева, — я вас по–человечески понимаю. Такие люди заслуживают оплеухи. — Он помолчал, подумал и неожиданно добавил: — Хорошие были времена, товарищ Скобелев, — каменный век. Берет человек дубину и шагает к соседу выяснять отношения.
Скобелев покраснел.
— Ну так, — продолжал Жуков, — отношения выяснены. Что еще?
— Еще у меня просьба. Не подумайте, что я пришел жаловаться. Я не жалуюсь, я прошу у вас совета, а если можно, то и помощи. Не могу, товарищ Жуков, больше работать в информации! Не могу!
— Почему же?
— Не подходит эта работа для меня. Пустое дело. Никаких результатов.
— Неправда, очень важная работа, и результаты есть.
— В общем, не могу. Вы, например, стали бы делать то, что вам отвратительно и неинтересно?
— Меня в пример брать не стоит, товарищ Скобелев. Далеко не всегда я делал в своей жизни только то, что было интересно лично для меня. Правда, отвратительного, как вы сказали, партия мне никогда ничего не поручала. Где же вы хотите работать?
— В БРИЗе. Мне это нравится. Вот, понимаете, говорят: «Вкус к работе»… К работе с заводскими рационализаторами у меня и есть вкус.
— Ну что же, я не директор, такие вопросы решает директор, но помочь вам обещаю:
Скобелев все не уходил. Ему было приятно сидеть тут с парторгом Центрального Комитета партии на заводе, разговаривать с ним, чувствовать, что парторг его понимает, готов поддержать. Внезапно к Скобелеву пришла мысль — а что было бы, как бы с ним стал разговаривать Жуков, если бы знал о его, Скобелева, похождениях во время прошлогодней командировки на юг?
Ему показалось, что Жуков начинает догадываться, о чем он думает. Он снова покраснел, встал, наскоро попрощался и вышел.
Проводив Скобелева, Жуков тоже вышел на завод. День был теплый, но ветреный; над Морским проспектом, как всегда, летали чайки, ветер бросал их то вверх, то вниз; пахло морем, оно шумело где–то далеко, за дюнами.
Жуков, как и Антон, любил иногда подниматься в будочку стапельного крана. Кран в эти дни стоял на ремонте — перед большой работой, элеватор не действовал, пришлось взбираться по железным маршам узкой лестницы. Натальи Васильевны в будке не было; Жуков сел на ее высокий винтовой стул и загляделся на знакомую картину. Она заметно изменилась с прошлого года. В полтора раза длиннее стала корпусообрабатывающая мастерская, соединенная с огромнейшим цехом секционной сборки. Исчезла шлюпочная мастерская, придвинувшаяся было к самым стапелям. Между цехом секционной сборки и стапельными участками лежало открытое пространство. Через него вели рельсовые пути, по которым, подавая секции на стапель, будут ходить специальные катучие площадки и краны.
Вдали тоже видны были свежая кирпичная кладка, новые пути, новые строения. Экскаватор с длинной стрелой и землесос рыли котлован, отгороженный от реки. Когда он будет готов, перестанут собирать корабли на стапеле, их не надо будет сталкивать в воду, не надо будет судостроителям не спать ночей перед спуском, волноваться. Под корабль, собранный в этом котловане, который превратится в док, пустят воду, корабль всплывет и спокойно выйдет на простор Лады.
Жуков смотрел на кровли цехов, на крыши Старого поселка и городских кварталов, подступивших к заводу, но видел не кровли, не крыши, а людей, которые под ними трудились и обитали. За год он узнал многих из них, но сколько тут ему еще и неизвестных. Они изобретают, они любят, они бьются над тем, чтобы облегчить труд, увеличить его производительность. Они рожают новых людей — себе на помощь, на смену, они разводят огороды, ходят на рыбалку, они учатся, они затевают ссоры и даже вот дерутся. Все разные, самобытные, со своим норовом, со своими характерами, мыслями, стремлениями. Но вместе они составляют коллектив, могучую силу, которая строит не просто корабли — нечто более значительное и великое.
На тысячи километров к югу и к северу, на тысячи километров к востоку и к западу, на реках, на берегах морей, в лесных далях, в горных теснинах, среди степей, пустынь и болот лежат многие тысячи таких старых и новых поселков, старых и новых деревень, старых и новых городов, — всюду в них трудятся и обитают люди, разные, самобытные, со своими нравами, характерами и стремлениями. Вместе они составляют народ — могущественный, богатырский. Не беда, что люди разные, это хорошо, что они не одинаковые: больше самобытных натур, больше своеобразных характеров — значит, больше творчества, значит, оно разносторонней, шире, ярче. Пусть люди различны в своих индивидуальных чертах. Их сплачивают общие идеи, идеи партии, идеи, которыми освещена, пронизана жизнь всего народа и каждого отдельного человека. Не всегда, не сразу заметишь, как глубоко вошли в человеческую плоть и кровь идеи нового общества, но они вошли, укоренились, они развиваются, растут.
Могучая партия — когда–то горстка людей, объединенных вокруг Ленина, — прошла огромный путь. Она разрушила старое общество, старый строй, создала новый строй, новое общество, и великие идеи, подобно океану, разлились по стране, далеко переплескивая через ее рубежи. Какая же огромная проделана работа! Уже не горстка несет эти идеи, а несут их миллионы людей, несут, взаимно воспитывая, обновляя друг друга. Партия ведет и ведет их за собой, ведет все дальше, вперед, пробивая этому потоку русло в будущее.
Перед Жуковым, внизу, мчался, шумел один из небольших рукавов великого потока.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
1
Стены квартиры Алексея были завешаны множеством рисунков и чертежей. Он вырезывал их из журналов, перерисовывал из книг, из альбомов; он проводил над ними почти все то вечернее время, какое оставалось после занятий в школе рабочей молодежи и приготовления уроков.
Тоня говорила ему иной раз: «Шел бы ты, Алеша, гулять. Ты так захвораешь». Отрываясь от чертежной доски, на которой был приколот кнопками лист бумаги для очередного рисунка, Алексей только насвистывал в ответ мотив марша французских докеров. Тоня не выдерживала, тоже начинала напевать: «Мы легионы труда…» Она подходила к Алексею, становилась за его спиной и смотрела на то, как его рука — сначала из карандашных штрихов, затем из туши и акварельных красок — строила на ватмане то ли барк с тремя, с четырьмя мачтами, то ли семимачтовую шхуну, то ли смешной иол, у которого, кроме грот–мачты, торчит на корме, позади головы руля, еще и маленькая бизанька.
Тоня спросила однажды:
— Алеша, зачем тебе эти парусники? На них корсары когда–то плавали. Бриги, бригантины, тендеры! Где ты их теперь увидишь? Кто их строит?
— Во–первых, — заговорил Алексей, — если ты не видала морских парусников, это еще ничего не значит. До сих пор некоторые заграничные торговые компании возят с Цейлона в Европу чай только на парусниках. Считают, что за время долгого пути во влажном морском воздухе чай становится лучше. Во–вторых, в условиях капитализма парусный флот кое–где изо всех сил конкурирует с паровым и дизельным. Дешевле берет за перевозки. Вот видишь ту семимачтовку, да? Шхуна, пять тысяч двести регистровых тонн. Этих шхун сколько угодно. Спросишь — где? В Америке, сестренка, в Соединенных Штатах, о которых думают, что у них давным–давно нет парусного флота. А в-третьих, парусники — азы кораблестроения, его таблица умножения. Не зная азбуки, не зная, что получится, если два умножить на два, далеко не уедешь.
Он «строил» свои иолы и шхуны, за ними — лесовозы, танкеры, товаро–пассажирские корабли, лайнеры. На стенах появлялись поперечные и продольные разрезы новых и новых судов. Под ними было столько всяческих пояснительных подписей, что Тоня, которая раньше слышала только названия самых основных частей корабля — днище, борт, палуба, форштевень, ахтерштевень, трюм, — теперь уже различала и таранную переборку — первую от форштевня водонепроницаемую поперечную стену, и коффердам — узкий отсек, устраиваемый для того, чтобы нефтепродукты не попадали в соседнее помещение; различала форпик — крайний носовой отсек судна, ахтерпик — крайний кормовой отсек; могла объяснить, что такое «длина между перпендикулярами», считаемая по грузовой ватерлинии от задней кромки форштевня до передней кромки ахтерштевня. Тоня удивлялась упорству, с каким учился Алексей. У нее шли экзамены, решающие экзамены, после которых школа останется позади и откроется дорога в институт. Казалось бы, в такие дни нельзя терять ни минуты. Однако она теряла не только минуты — целые часы. И в кино сбегает, и просто с девочками погуляет, и с Игорем поспорит о чем–нибудь. А этот Алеша… будто он из камня — с места его не стронешь.
