Гавриил Троепольский - Собрание сочинений в трех томах. Том 3.
— Дошел Кузьмич Хвата!
Из калитки вышла Настя Бокова. Она смотрит в упор на Хвата. Он не выдерживает ее взгляда и переходит на другую сторону воза. Но из-за углов хат смотрят на него несколько человек молодежи. Гришка пытается перейти на другую сторону воза, но частушка Насти хлестнула его.
Хват понял, что ему не уйти от этих презрительных взглядов. И он, опустив голову и понукая лошадь, даже не ударяет кнутом.
А поле торжествует! Хлеб шумит, шумит…
Комбайн убирает пшеницу. В кабине трактора Костя. За штурвалом комбайна молодой комбайнер, покрытый половой и пылью, в засаленном комбинезоне.
Игнат идет с палочкой вдоль покоса, навстречу комбайну. Он останавливается, поджидая комбайн. Подходит комбайн. Игнат входит на трап, постучал пальцами по огнетушителю, сходит с трапа вниз, забегает вперед комбайна, останавливается и поднимает руку. Комбайнер машет ему рукой и кричит:
— Сойди, говорю!
Костя грозит Игнату кулаком из дверцы и показывает жестом, как он раздавит его в лепешку.
Игнат стоит невозмутимо. Стал и весь агрегат. Комбайнер и Костя подбегают к Игнату, оба рослые, сильные. Комбайнер сует огромный гаечный ключ к носу Игната и кричит:
— Остановить агрегат — преступление! Ты понимаешь — хлеб!
Игнат садится на землю, опасаясь, что его столкнут с дороги. Он говорит:
— Садитесь!
Те оба дружно плюнули. Костя лезет в кабину и включает скорость. Трактор едет прямо на Игната.
Игнат лежит, опершись на локоть, и ковыряет соломинкой в зубах. Гусеницы едут на Игната и замирают в метре от него: агрегат стал. Игнат манит пальцем комбайнера.
— Все равно пойдешь. Через человека не поедешь.
Комбайнер и Костя подходят. Игнат говорит:
— Огнетушитель для чего? Для безопасности от огня. Видишь: сушь. Заряди!
— Да вечером. Вечером, говорю! Не могу допустить простой!
— Вода есть, заряды есть — заряди!
— В райком пожалуемся!
— Что-о-о? Да мне сам Иван Иванович Попов сказал: «Прижми комбайнеров! Распустились!» Как инструкция гласит? Без огнетушителя не смей косить! Вот как гласит инструкция. А ты? — Игнат встал, отряхиваясь. — Давай заряды. Умеешь?
— Учили… Знаю, — буркнул комбайнер.
Комбайнер и Костя спеша заряжают огнетушитель.
Игнат машет им фуражкой, уходя от комбайна.
Где-то вдали тревожный сигнал комбайна. Этот сигнал все беспокойнее и беспокойнее. Он тревожит, зовет на помощь. В этот жуткий звук вмешивается голос:
— Пожа-а-ар! Пожа-а-ар!!
Этот крик доносится до двора колхоза, где Гришка Хват складывает последний навильник люцерны. Над селом навис набат, и двор мгновенно опустел. Гришка стоит один. Лицо его вначале растерянно, затем он неожиданно для нас распрягает лошадь, хватает попавшуюся под руку косу и верхом скачет в поле.
Крики вдалеке. Дым. Горит хлеб! Бегут женщины. Одна из них вопит:
— И хлебушек наш ми-ила-ай!
Тревожно гудят все комбайны. Костя остановил комбайн и вместе с комбайнером смотрит на пожар. Дальний угол поля горит, мчатся машины, бегут люди. Едут Шуров и Катков на грузовой машине. Шуров стоит в кузове. Они обгоняют бегущих людей. Шуров кричит:
— Сто-ой! Куда! Назад! Косы, косы с собой! Косы-ы!!
А по полю слышится передача этого слова: косы! косы! Люди хватают косы, вскакивают в машину и едут к пожару.
Игнат на дороге. Машина наезжает почти на него, но он ни с места. Это не тот Игнат, которого мы знаем! Это волевой человек. И шофер, вначале злобно останавливающий машину, уже подчиняется взгляду Игната. Игнат говорит:
— Из какого колхоза?
— Маленкова.
— Мобилизую! Пожар. По комбайнам! Собрать огнетушители! — командует Игнат и садится в кабину.
Бешено мчится машина по стерне, по высокому хлебу, по полевой дороге. Подъезжает к комбайну. Игнат выскакивает из кабины, хватает огнетушитель и приказывает комбайнеру:
— Отогнать комбайн от хлеба на километр! Стоять! — и уезжает.
Пожар. Дым. Огонь. Крики. Косари впереди огня обкашивают косами горящий участок. Катков и Шуров почти у огня. Катков командует:
— Шире прокос! Шире!
Но пламя обжигает лица косарей. Язык огня вклинился в пшеницу: вот-вот он прорвется — и пропало все поле! Кажется, что спасти хлеб уже невозможно.
Шуров бросается к косарям:
— За мной! — Он выхватывает у женщины косу к забегает к клину огня. Он почти в огне косит, сваливая пшеницу в огонь. За ним ряд косарей, и среди них Гришка Хват. Женщины руками бросают скошенный хлеб ближе к огню. Катков косит, косит. Люди выбиваются из сил. И вдруг… Подъезжает автомашина. Игнат выскакивает из кузова, показывая огнетушитель, держит его высоко, кричит истошно:
— Огнетушители-и-и!
Катков хватает огнетушитель. Игнат хватает огнетушитель. Костя хватает огнетушитель. Игнат приказывает Каткову:
— Сбивай внизу. Клин сбивай! Какого черта! Вот так! Дава-ай! — Он оглядывается, видит — стоят косари и вне себя кричит: — Коси-ить! Коси-ить! Лентяи!
Фельдшер Семен Васильевич тоже косит, но у него получается плохо — хлеб не ложится в ряд, а путается, коса застревает. Терентий Петрович косит рядом с фельдшером, он видит неудачные старания фельдшера и показывает ему, как надо косить:
— Локоть за спину заноси! Локоть! И сбрасывай крюком! Вот так!.. Ага! Так, так!
У фельдшера уже немножко получается, и он благодарно оглянулся на Терентия Петровича.
Шуров косит, ведя за собой строй косарей. Огонь близко. Но… Порыв пламени! Шурова с двумя другими косарями окружает огонь. Те двое успевают выскочить, но Шуров еще и еще раз размахнул косой, поперхнулся, оглянулся, и… мы его не видим.
— Пропал!
— Пропа-ал!
— Петр Кузьмич!
— Петр Кузьмич пропал!
Все в растерянности. Ужас охватил людей: погиб человек — надежда колхоза!
Игнат добивает огнетушителем опасный клин огня. Он слышит возгласы — крики и вопли. Он бросил огнетушитель. Секунду соображает, бросается к брезенту, моментально набрасывает его на себя, закутавшись с головы до ног, и… исчезает в огне, там, где остался Шуров.
Наступила гробовая тишина. Все стоят как завороженные, освещенные пламенем. Только и слышен зловещий треск огня. И в этой жуткой тишине — вопль Домны:
— Игнатушка-а!
— Пропал Игнат! — схватился за голову Терентий Петрович, выпустив косу из рук.
Все снова кричат. Косари перехватили язык пламени: дальше хлеб уже не будет гореть.
— Пе-етр Кузьми-ич! — зовет Алеша.
Нет отклика. Дым застлал все. Женщины плачут.
В полосе догорающего пламени, в клубе дыма, возникает что-то бесформенное, но живое, завернутое брезентом: оно идет к нам. Брезент развертывается — это Игнат вышел из огня, прижав к себе Шурова. Все бросились к нему.
Одежда Шурова тлеет в нескольких местах. Он кашляет и ложится на солому навзничь. Семен Васильевич окатил Шурова водой из ведра. Шуров, тяжело дыша, поднимает голову и смотрит в сторону. С его точки зрения видно: «язык» пожара сбит. Огонь обкошен. Хлеб спасен!
Около Шурова — Алеша, Катков, Игнат и другие. Семен Васильевич слушает сердце Шурова. Игнат щиплет обгоревший край брови и говорит:
— Ишь ты! Прихватило бровку-то маненько.
Шуров вновь открывает глаза и обращается к Игнату:
— Игнат Прокофьевич!
— А?
— Спасибо…
И Катков говорит Игнату:
— Спасибо! От всего колхоза спасибо!
— Может, я и виноват-то: недоглядел, — отвечает Игнат скромно и в то же время с глубоким огорчением.
Шуров в больнице на койке, забинтован.
У входа в коридор больницы — Катков, Алеша, Евсеич, Терентий Петрович. Перед ними врач. Катков спрашивает у врача:
— Как?
— Не скрою, ожоги серьезные, — отвечает врач, — Посетить может только кто-то один — всех не пущу.
Все трое, кроме Алеши, переглядываются: кому идти? Алеша смотрит в пол. Катков обводит всех взглядом и говорит:
— Иди, Алеша. Мы подождем здесь.
Алеша тихо идет по коридору.
— Ну, проживет? — спрашивает Евсеич.
Врач разводит руками и отворачивается.
Палата. Шуров лежит в том же положении, закрыв глаза. Входит Алеша. Он остановился в дверях и не решается беспокоить. Но вот он уже у кровати. Шуров открыл глаза. Мы видим его лицо. Они смотрят друг на друга. Алеша осторожно присаживается на край кровати, не сводя глаз с Шурова. Шуров будто говорит глазами: «Вот, брат, дело-то какое получилось…» И Алеша с ободряющей улыбкой смотрит на Шурова и будто хочет сказать: «Ничего, брат, ничего»… Он положил руку на плечо Шурова, и тот ласково и благодарно положил свою ладонь на Алешину руку.
Коридор больницы. Евсеич говорит врачу:
— Да нельзя, нельзя ему помирать! Невозможно!
— Это дело немыслимое, — подтверждает Терентий Петрович, — Такой человек не должен умереть.
