Петр Замойский - Лапти
— А где он? Далеко отсюда?
— Не-ет, недалеко-о, — насмешливо протянул Петр Сергеевич. — Рядом вон стоит, и седелка на плече.
С изумлением, чуть отступя, посмотрел Бурдин на рыжебородого исполнителя. А тот отвернулся и, не дожидаясь, что скажет ему Бурдин, безнадежным голосом предупредил:
— Народ на собранье теперь где-е… И думать нечего.
— Почему?
— К севу мужик торопится. Время зря на пустое тратить не будет.
После такого ответа даже хладнокровный Бурдин не выдержал. Помолчав немного, он тихо, словно про себя, заметил:
— Видно, если так, придется послать в лес колхозников с топорами.
На это исполнитель, сняв седелку с плеча, глухо ответил:
— И будет побоище несусветное.
— Хорошо, — отвернулся Бурдин, — хорошо. На этом и разговору конец. Говорил добром.
— А прикончил топором? — добавил молодой парень и засмеялся.
Бурдин повернулся, чтобы уйти, но его за руку крепко взял старик, который стоял рядом с ним и все время молчал. Старик этот — отец Петра Сергеевича, тоже главарь второго общества, но только «бывший». Глаза у него трахомные, веки полувывороченные, — смотреть противно, — и весь-то сухой да сгорбленный, как доска, иссохшая на солнце.
— Золотой мой, погодь, — крикливо, но ласково начал он. — Бают наши мужики, быдто лес ты хошь отбить у нас, а? Да как же отбить-то его хошь, коли он наша собственность? Нет, ты погодь, молодой человек, уважь, поговори с дураком-стариком, не погнушайся. Ведь нам этот лес барин, царство ему небесное, — быстро перекрестился старик, — в своем смертном завещании отдарил на веки вечно, навсегда. Он, лес-то этот, жертвенный. И мы караулим его всем обчеством вот уж сколько годов подряд. Двух караульщиков содержим… Платим мы им жалованье аль нет? — вдруг ни с того ни с сего сердито вскрикнул он на мужиков и повелительно топнул ногой.
— Платим! — как по команде, ответили мужики.
— Вот слышишь, голубь, пла-атим, — опять ласково, с довольной улыбкой продолжал он. — Одну убытку от лесу мы терпим. Убытку и от поминок. Бесперечь каждый год по упокойнику панафиды. За упокой его души, царство ему небесное, — опять перекрестился и даже дрогнул голосом старик, — молимся. Хороший был барин и… тоже убытку от панафид терпим. Терпим мы убытку аль нет? — снова визгливо вскрикнул он и опять топнул ногой.
— Терпим! — еще дружнее ответили мужики.
— Те-е-ерпи-им, — заулыбался старик, радуясь тому, что власть его еще чувствуется. — А могем аль не могем мы изменить слову завещания барина? — уже вытаращил он и без того страшные глаза на мужиков.
— Не могем! — вскрикнули мужики, в том числе и Петр Сергеевич.
— Вот видишь, золотой, не моге-е-ом, — протянул старик и слегка отстранил Бурдина. — Теперь ты иди, родной, и спасибо, что поговорил со мной, стариком-дураком.
«Старая собака», — мысленно обругал Бурдин старика и пошел.
Вспомнилась Бурдину Петькина «информация» о втором обществе. Невольно пришел к убеждению, что это общество действительно является государством в государстве.
«Лес у них непременно надо отобрать».
Однако лесу достать больше негде. А время не терпит.
Поговорив с Сотиным, Бурдин решил поехать с ним в соседний колхоз имени Горького — в Оборкино.
Колхоз там был исключительно бедняцкий. На сто пятьдесят домохозяев всего насчитывалось сорок три лошади, да и то плохих, заморенных. При таком количестве лошадей засеять яровые не удастся.
Бурдин и Сотин приехали к ним как раз, когда они проводили общее собрание. Председатель держал печальную речь:
— Машинно-тракторная станция в тракторах отказала! Часть тракторов забронирована колхозами поднимать целины. Колхозу «Максим Горький» грозит провал сева. Надеяться нужно только на свою тягловую силу, а ее никак не хватает.
Колхозники уныло повесили головы. Бурдин вспомнил: точь-в-точь такое же хмурое настроение было и у них вчера, когда говорили о вальках. Он отвел в сторону растерявшегося председателя и объявил, зачем приехали к ним.
— У вас полбеды, — ответил оборкинский председатель.
— Дай-ка мне словечко.
Бурдин объяснил собранию цель своего приезда и обещал уплатить любую сумму, если они согласны выручить.
— А дубочков у вас, товарищи, возле дворов и мазанок много валяется. Мы, когда ехали селом, видели. У вас лес местного значения, у нас голое поле. У вас лесом печи топят, у нас навильника не из чего сделать.
— Как, — спросил председатель колхоза собрание, — поможем соседям?
— Почему не выручить? — как будто обрадовавшись тому, что не у них одних беда, дружно крикнули оборкинские. — Небось хоть и дальняя, а, гляди, родня — колхозники.
Слово взял молодой парень в зеленой, изрядно поношенной гимнастерке. Поправил съехавший ремень и звонко — видать, привычно — завел:
— Не прочь мы соседей выручить. Их нужда — наша нужда. Только такое у меня мнение, — зачем нам деньги? Давайте-ка лучше вот что: мы им поможем, а они нам. Слух есть, лошадей у них достаток. Не найдут ли для нас сколько-нибудь? Не доверят ли их нам на сев? А лучше, ежели сами они возьмутся засеять нам несколько гектаров. А деньги зачем?
— Зачем деньги! — поддержало собрание.
— Слышали? — с тревогой и надеждой в голосе спросил оборкинский председатель Бурдина.
— Что наш полевод скажет, — ответил Бурдин и указал на Сотина.
А тот подумал, прикинул что-то, поколебался, но, вспомнив про вальки, тихо ответил:
— Коль найдутся у них свои хомуты, пар десять лошадей вместе с плугами можем выставить.
— Товарищи! — радостно крикнул оборкинский председатель собранию. — Они могут дать десять пар с плугами, только чтобы хомуты были наши.
— Разыщем хомуты.
Мрачное и подавленное до этого собрание вдруг зашумело, оживилось, и Бурдин заметил, что все смотрели на него и Сотина, как на близких, на родных. Десять пар лошадей с плугами — не шутка для бедняцкого колхоза. Бурдин решил пойти дальше. Эту мысль он хранил для времен позднейших, но сейчас, видя, какие воодушевление и радость охватили всех, вновь попросил слова:
— Товарищи, лошадей на сев мы вам даем. Я полагаю, что и вы в свою очередь найдете для нас десятков шесть-семь дубочков. Но не в этом дело. У меня, глядя сейчас на вас, мелькнула мысль: в дальнейшем давайте с вами держать крепкую связь, помогать и советоваться друг с другом, а еще лучше, если заключим договор на социалистическое соревнование по весенним и летним работам. Какой будет от вас ответ?
— Ответ? — подхватил оборкинский председатель, который больше всего боялся, как бы леонидовцы не раздумали дать лошадей. — Ответ наш, товарищи, должен быть прост: договор по соревнованью обязательно. Уладимся и о цене за пашню и о дубочках. Я, товарищи, вот что скажу: давайте-ка отблагодарим леонидовских, что они дают нам лошадей… Я предлагаю всем нашим плотникам, кроме них, и тем, кто умеет орудовать топором, в два дня сготовить вальки. Зачем возить лес в Леонидовку? Как в благодарность мы вальки доставим готовенькие.
Сотин все же настоял, чтобы нынче же захватить несколько дубочков.
— Там журавель в небе, а тут синичка в руках…
Леонидовкой везли дубочки, как на показ, — улицами. Те, кто знал, куда и зачем ездили Бурдин с Сотиным, увидев, что везут всего несколько дубочков, смеялись. Особенно радо было второе общество:
— Видать, тоже нарвались там!
Исподтишка посмеивался Митенька, а вместе с ним и сосед его Панфер. Он вышел из колхоза, утащил оттуда не только лошадь и сбрую, но и свой валек, который забросил на потолок, к трубе.
До пробного осталось дней меньше, чем пальцев на руке. Зато не было горячее этих дней. Всех, кто только умел обращаться с шилом, дратвой и толстой иглой, засадили у сбруйного сарая чинить, вязать пахотные хомуты. Не до красоты было, а лишь бы плеч лошадям не терли. Не кожей обшивали верх — где ее взять! — а мешковиной или домашним холстом, а то и без всякой обшивки.
В четвертом обществе на луговине большим колесом спешно крутят канаты, передовки, постромки.
— На охоту ехать — собак кормить! — смеются единоличники.
Смех сильнее подзадоривает «мастеров» канатного дела. К вечеру соорудили второе колесо, поставили рядом. Счетовод Сатаров бросил счетные дела и стал у колеса. Счетовода Сатарова не засмеешь. Длиннорукий, горбоносый, рослый, он похож на орла в размахе крыльев. Он гогочет и подзадоривает, он заражает своей шумливой подвижностью, и скоро к нему в помощники навязываются несколько «индивидуалов».
Возле риги, где наготове стояли плуги, сеялки и бороны, уже мастерят, гладко обстругивая, дубовые вальки.
Кузнец Илья, снова и снова перетрясая «утильстарье» — завалявшиеся шины, обручи от чана с бывшего винокуренного завода, — кует к валькам крючья.
