Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
В этот момент хлопнула входная дверь, и в сумерках вечера, сгущенных клубами едкого махорочного дыма, под полатным брусом остановился Ромка Данин. Щуря глаза, он оглядел собравшихся и, подойдя к отцу, негромко сказал повелительным тоном:
— Пойдем домой, папашка, скорейши: Валька замуж у нас убегла.
— Ах, волк ее задави! Да вы хоть видели, в какую сторону побежала-то?
— Кажись, в Бродовскую уволок ее какой-то казак, — важно ответствовал Ромка.
— Ну, коль так, пойдем, Ромашка, пока все там не разбежались, — Виктор Иванович поднялся с лавки. — Вот она, молодежь-то, как скоро своей судьбой распоряжается.
Следом за ним засобирались уходить Прошечка, Леонтий Шлыков, Филипп Мослов. Поднялся и кум Гаврюха.
— Стойте, мужики, погодите! — взмолился он. — Пойду и я домой, только сперва скажите вы мне, что это за штука Нема́н? В газетке прочитал, как из городу ехал, а в толк не возьму.
— Река такая на западе нашего государства, — разъяснил Геннадий. — Только не Нема́н, а Не́ман она называется.
— Не врешь? — усомнился кум Гаврюха. — А то одни сказывают, будто город это, а Леонтий вот убеждает, что енерал такой есть.
Бурков, Зурабов, Данин и Кестер дружно хохотнули, а Геннадий добавил:
— Не вру. Большие города на этой реке есть — Каунас, Гродно — а вот генерала такого не слышал.
— Ну, коль не врешь, пошли, мужики, — успокоился кум Гаврюха и шутя двинул по загривку Леонтия. — Эх ты, грамотей!
— Ну-у, ты посуду бей, а самовар не трожь! — безобидно огрызнулся Леонтий. — Сказывал же я тебе, что писать-то я пишу, а читать Гришкины письма вон к Виктору Ивановичу ношу.
Мужики скопом покинули рословскую избу, а Мирон, ошарашенный словами Виктора Ивановича, так и сидел, вцепившись в свою бороду.
— Эт через чего же он мине создателем-то нарек? — в раздумье спрашивал Мирон. — Грешно ведь это — слова такие на всякого употреблять. Создатель-то — ведь он один.
— Не один, Мирон Михалыч, — подал голос Матвей Дуранов, — а весь рабочий люд и есть создатели. Заводы, фабрики, пароходы, дома, дороги — все ихним трудом создается. И хлебушком всю Расею мы кормим, мужики.
— Чудно, — неуверенно возразил Мирон. — Да ведь ежели бог не даст урожаю, и у нас не станет его, хлеба-то.
— Ну и тупой же ты, как вятский пим, — осерчал на брата Макар. — Никто про того создателя не говорит — мало мы про его знаем. А сдохни твой царь со всеми объедалами и захребетниками хоть завтра — ни одна коптилка в избах не мигнет. Ну, а как с народом чего случится — по всей Расеи свет померкнет… Я к тому говорю, что мы без царя проживем, а вот он без нас чего делать станет? Дошло, что ль?
Настасья в избу вошла, и Галька за ней.
— Да что ж вы, проваленные, начадили-то тута шибчей бани по-черному! — с порога разразилась хозяйка. — Трубу хоть бы открыли либо двери отворили! Как вы не задохнетесь в чаду этом? Отвори, Галька, дверь да бежи к дедовым за Мишкой! Оньку сама посля принесу. И без огня ведь сидят, шутоломные.
— К чему же огонь зря жечь, — заметил Чулок. — Карасин-то копеечку стоит. А язык, он и в темноте сколь хошь намелет.
Видно было, что и понимал он в этих разговорах далеко не все, и не всему верил, и уж никак не мог одобрить безрассудных высказываний против царя. Словом, по всем статьям выходило, что благоразумнее и покойнее будет не посещать этих собраний. Потому поднялся Иван Корнилович, поправил поясок на отвислом брюшке под жилетом и, недовольно покрякивая, направился к выходу.
Другие тоже, сообразив, что присутствие хозяйки свяжет их разговор, да и поздно уже, потянулись за Чулком. Последним тронулся Кестер.
— А ты, черт хромой, чего ж не встренул-то нас! — набросилась Настасья на мужа. — Хлестались мы тама до упаду, поколь закончили все.
Между тем со двора донесся заливистый Мишкин плач. Это Галька, спустив с братика штаны, черпала горшком из водопойной колоды и с размаху плескала на голую попу, будто пламя хотела залить. А он, согнувшись и держась ручонками за мокрый край этой же колоды, уливался горькими слезами.
— Сдурела ты, чертовка, совсем! — увидя это, закричал на Гальку Макар, первым вышедший на крыльцо. — Застудишь мальчонку, хворать он станет.
— А чего ж мне, целоваться с им? — по-взрослому отрезала Галька. Он вона все штанишки измарал, да еще сымать их не дает. А я вся усталая.
— А ну-к, марш в избу! — приказал Макар, остановив этим столь суровую экзекуцию. А Мишка, не переставая лить слезы и придерживая рукою мокрые штанишки, затопал спутанными босыми ногами к крыльцу.
— Такой вот душ революционерам делать надо, — густо загоготал Кестер, — чтоб в головах у них прохладнее стало.
— Да ведь она не на голову ему плескала-то, — возразил Макар.
— Ничего. Холодок дойдет и оттуда.
— А чего нам гадать да советовать, Иван Федорович? — уже за калиткой, где их пути расходились, молвил намеком Рослов Макар. — Коль доживем — увидим, кто кому плескать станет. Може, и нам с тобой вот эдак штанишки подержать придется. А кому из нас первому — тоже дело покажет.
7Никогда не думал Виктор Иванович так вот исподтишка дочь замуж отдать и не хотел этого. Но поскольку так вышло, в душе он был ей благодарен за такой поступок. Ведь свадьба — это и хлопоты, и деньги, и время… А хлопот и без того хоть отбавляй, зато денег и времени вечно не хватает…
И главное все же не в этом. Антон Русаков извелся весь, укрываясь от всего мира в подвале. Надежное и безопасное место. Но чудилось ему, что из одной тюрьмы попал он в другую. На волю выбираться надо, а документы и билет на поезд все никак не выстряпываются.
Какая уж тут свадьба! Не умирать же человеку в подземелье под пьяную свадебную пляску да под песни.
За всю дорогу Виктор Иванович никаких подробностей от Ромки узнать не мог, поскольку тот и сам ничего не знал, а всего лишь выполнил поручение бабушки Матильды.
— Чего тут у вас стряслось? — спросил Виктор Иванович, шагнув через порог своей избы.
Анна, уронив голову на стол, слезами исходила. Ванька на печке смиренно сидел. А бабушка Матильда, увидев сына и указав цигаркой на дверь, направилась в горницу, поманила его за собою. До боли прижимал ухо Ромка к плотно притворенной двери в горницу, пытаясь проникнуть в тайну отца и бабки, но так ничего и не расслышал.
— Сбежала Валюха-то у нас, Вичка, — зашептала Матильда.
— Куда?
— В Бродовскую.
— За кого?
— За казака, понятно. За какого-то Совкова Родиона.
— А ты не видала, что ль?
— Одним глазком видала, да не кричать же на весь хутор, — хитро улыбнулась Матильда. — Ни Анны, ни ребят дома не было.
— А чего она с собой взяла?
— Все свое приданое как есть и взяла: перетаскала вон в Сладкий лог под ракиту да подождала чуток — вот оттуда он и схватил ее, голубушку.
— Ты помогала ей, что ль, таскать-то?
— Помогала, — хмыкнула Матильда. — Одна-то бы она и не успела.
Улыбнувшись, Виктор Иванович погрозил матери пальцем, потом спросил:
— Антон как там?
— Да ничего, перебивается. Прогулку во двор я ему днем устраивала, читал со свечкой часов до трех… А ты пойди к Анне-то, уговори ее.
8В ту ночь Иван Федорович Кестер долго не мог успокоиться и уснуть, что случалось с ним крайне редко. А виною тому были слова Рослова Макара, сказанные на прощание, как расходились вечером после беседы у Тихона.
Всякие там слова говорились, разные мысли высказывались. Но разговор шел прямой и открытый — у кого что на уме, то и на языке. Только вот Данин Виктор Иванович держался как-то скованно, вроде бы на уме чего держал. Но вслух ничего такого не сказал.
А вот Макар напоследок не то что вредные слова произнес, а прямо-таки пригрозил ему, Кестеру. «…увидим, кто кому плескать станет. Може, и нам с тобой вот эдак штанишки подержать придется. А кому из нас первому — тоже дело покажет».
Выходит, что мужик этот, хотя и малограмотный, а твердо знает, что не уживутся они с Кестером на одной земле, стоять им друг против друга придется. А это значит, что и теперь они уже враги смертные, несмиренные.
Иван Федорович и сам едва ли сумел бы объяснить, почему именно Макаровы слова зацепили его за самое больное. Ведь Зурабов и Бурков высказывали, казалось бы, куда более опасные мысли. Но к образованным людям Кестер относился не только с почтением, а готов был поучиться у них кое-чему. Сам, с их помощью, хотел разобраться во многом. А тут простой мужик, читать да писать едва умеющий, грозится так уверенно. И не царю грозится-то, как все, а ему, Кестеру.
Выходит, ежели у царя неустойка с Германией выйдет, смутьяны эти, каким революция позарез нужна, как раз и устроят резню. На это и намекает Макар. А Виктор Иванович еще и Кольку для чего-то приплел. Неужели родной сын против отца руку поднять может?..
