Николай Шундик - Белый шаман
Сосед по креслу, пожилой русский человек, наклонился к иллюминатору и сказал восторженно:
– Москва! Море огней!
Москва?! Всё-таки это действительно Москва светится неисчислимыми огнями, как небо светится звёздами! Пойгин, такой всегда бесстрастный в минуты волнения, сейчас был похож на суетливого мальчишку. Он то прилипал лбом к иллюминатору, то поворачивал голову к противоположному борту, прикладывал руки к ушам, чувствуя, как их заложило. Что, если он от волнения вдруг оглох? Но сосед тоже прикладывал руки к ушам и повторял, стараясь разглядеть в иллюминатор море московских огней:
– Матушка столица. Ох, как давно я не был в Москве! Море огней…
Когда Пойгин вышел из самолёта, перед его глазами открылся как бы неземной мир. Всё, всё здесь было невероятно – и здание аэропорта, и множество самолётов, и необычайно жаркий воздух, несмотря на то, что была ночь. Пойгин высоко поднимал ноги и шёл по трапу так, как, наверное, шёл бы по другой планете, если бы его туда вдруг занесло. Сколько тут людей! Среди них должен быть и Артём: в телеграмме обещал встретить. Но как они найдут друг друга в таком скопище людей? Однако Артём словно из-под земли вынырнул, обнял Пойгина по-медвежьи.
– О, ты пришёл! – воскликнул он, приветствуя дорогого гостя по-чукотски. – Я вижу, ты не совсем уверен… в земном ли мире пребываешь?
– Да, показалось, что земля осталась там, откуда я взлетел, – признался Пойгин, вытирая потное лицо чистым платком, как напутствовала его Кэргына.
Когда проходили сквозь огромное стеклянное здание, Пойгин едва не свернул шею, вращая головой: всё, всё здесь было удивительно. Он по-прежнему высоко поднимал ноги, словно разучившись ходить по-земному. Опять вышли на улицу. И тут тоже вокруг были истинные чудеса. Огромной высоты дома светились бесчисленными окнами. Пойгин задирал голову, и ему казалось, что он попал на морской берег, уходящий ввысь крутыми утёсами. И сидят на этих утёсах ровными рядами невидимые птицы, у которых светятся огромные глаза. По улицам текли реки огней, в одну сторону светлые, в другую – красные. Нет, это не похоже на земной мир. Неужели он видит ту самую Москву, которую в годы войны с такой тревогой искал на карте? Маленький красный кружочек… Солнышко. А это… это оказалась целая вселенная…
Медведев чувствовал, насколько Пойгин ошеломлён встречей с невиданным, догадывался, что на какое-то время тот может оказаться даже подавленным. И первый же вопрос Пойгина подтвердил его опасения.
– Куда гонится это железное стадо?
– Ты про автомобили? – спросил Артём Петрович, выкраивая время для ответа. – Конечно, сначала тебе покажется даже страшным такое множество машин. Особенно когда будешь переходить улицы. Но тут, поверь мне, во всём разумный порядок. В чём суть его, я тебе объясню. Видишь, все автомобили, как и наш, остановились, и люди спокойно переходят дорогу?
Пойгин напряжённо всматривался в проходящих мимо людей. На этот раз его поразило, что их так много. Потом, на второй, на третий день жизни в Москве, Пойгин поймёт, что людей тут неизмеримо больше, чем увидел он в те поздние вечерние часы. Да, он знал, что здесь живёт много народу, но что так много – этого он не мог вообразить даже тогда, когда смотрел на небо и думал о звёздной неисчислимости. Оказывается, есть ещё и людская неисчислимость. Это где же взять столько пищи, чтобы всех накормить? Где взять столько одежды, чтобы всех одеть?
Было первое время на душе у Пойгина такое чувство, что он всего лишь крошечная песчинка в этом огромном людском море; и если бы вдруг с ним что-нибудь случилось, ну попал бы под автомобиль, что ли, то никто и не заметил бы его исчезновения в этом мире, кроме Артёма Петровича, который всё-таки знает, что Пойгин не песчинка, а человек. Отчуждённость людской толпы казалась Пойгину невыносимо обидной, он ловил себя на том, что ему хотелось остановить хоть одного человека, заглянуть ему в глаза и спросить: «Рад ли ты меня видеть? Я же первый раз в Москве. Знал бы ты, как я много думал о Москве, когда к ней подступали росомахи». Впоследствии нашлись такие люди, которым Пойгин мог сказать эти слова; чуткий, внимательный Медведев, читавший мысли своего старого друга, испуганного, подавленного чукчи, делал всё возможное, чтобы тот чувствовал себя по-иному. Но это будет впоследствии, а пока Пойгин ощущал себя именно песчинкой. Такая мысль пришла ему в голову уже тогда, когда он остановился перед громадиной-домом, услышав шутку Медведева. «Вот и моя яранга». Ничего себе яранга!
– Где же твой огонёк? – робко спросил Пойгин, задирая, насколько возможно, голову.
– Высоковато. На тринадцатом этаже. Почти под самой крышей. Впрочем, крыши в этом доме нет…
– Как же ты туда ходишь? Помнится, ты не слишком хорошо лазал по скалам, когда мы с тобой подбирались к птицам. Всё за сердце хватался.
– Сейчас увидишь…
В квартиру Артёма Петровича поднимались в каком-то ящике, который неведомая сила поднимала вверх. А ну, ну, что за жилище у Артёма? В нём не однажды жила Кэргына с Антоном, покидая Тынуп и на год, и на два. Артём надавил на какой-то кружочек, послышался звон. Дверь отворилась, и на пороге показалась Надежда Сергеевна. Обняла Пойгина, чмокнула в щёку, потом ещё и ещё раз.
– Ты ли это, гость дорогой? Вижу, устал, очень устал. И, кажется, растерялся…
Пойгин смущённо улыбался и рассеянно вертел головой. Наконец остановил взгляд на яркой люстре в большой комнате. Долго смотрел на неё мигая. Значит, в море огней, которые он увидел с самолёта, светились маленькой звёздочкой и эти огни. Перевёл взгляд на огромные шкафы до самого потолка, заполненные множеством книг.
– Ка кумэй! – изумился Пойгин. – Это сколько же надо жизней прожить, чтобы прочитать столько книг?
– Надо успеть в одну жизнь, – ответил Артём, поглаживая уже седую бороду.
Пойгин знал, что его сват называется учёным, пишет книги о людях, которые живут, как и чукчи, в холодных краях.
За ужином Артём и Надежда Сергеевна расспрашивали о сыне, о внуках, о Кэргыне. Пойгин успокаивал, мол, всё у них там хорошо. Артём кивал головой и приговаривал по-русски:
– Ну и слава богу, слава богу.
– Да, совсем забыл, Антон передал письмо. – Пойгин, изменив своей степенности, суетливо полез в карман, достал письмо. – И Кэргына сказала по-русски… что посылает вам большой привет.
– Спасибо, большое спасибо! – благодарила Надежда Сергеевна.
– Как я хочу их всех увидеть, – вздыхал Артём.
Ночь Пойгин провёл в сновидениях, едва чем-либо отличавшихся от увиденной им яви, в которой тоже всё было фантастично, быстротечно, непонятно.
С этим чувством ехал он утром по Москве вместе с Артёмом Петровичем на говорения великих охотников. Вот когда он мысленно схватился за голову, увидев столько народу на улицах.
– Кто из этих людей знает, что ты есть ты? – спросил Пойгин, удивлённый тем, что на Медведева никто не обращает внимания. Ну, пусть не видят его, Пойгина, он здесь впервые, но Артём-то здесь живёт много лет!
– Знакомого на улице встретить трудно. Даже в доме, в котором живу, далеко не все люди знают друг друга. Но всё равно, если по всей Москве собрать моих друзей, то их будет куда больше, чем жителей в Тынупе вместе с полярной станцией и аэропортом.
Пойгин помолчал, наблюдая из автомобиля за людскими толпами, что-то трудно осмысливая.
– Возможен ли хоть какой-нибудь порядок, когда так много людей?
– Как видишь, ничего плохого на улицах не происходит. Мало того, чем больше людей, тем больше возможности находить рабочие умелые руки, умные головы, добрые сердца. А когда шла война с фашистами… разве не радовало тебя, что у нас было столько воинов?
– Да, когда смотрел в кино, изумлялся и радовался, что у нас так много чельгиармиялит.
– Вот-вот, потому ты и должен почувствовать себя не маленьким и бессильным в людской толпе, а большим и сильным. Надо слиться душой с этими вот парнями и девушками, с этими вот солдатами, с этими вот двумя стариками, что сидят на лавочке, с каждым человеком из огромной толпы. Слиться душой и каждому пожелать добра…
Пойгин ответил не сразу, как-то мягчея лицом и умиротворяясь:
– Да, ты прав. Надо пожелать всем добра. Для этого надо иметь в себе много добра… Разве они виноваты в том, что не знают, кто я такой? Я тоже не знаю, кто такие те старички… Но мне хотелось бы посмотреть им в глаза. Я белый шаман. Я должен знать, что на душе у каждого человека. А вдруг этим старичкам понадобилась бы моя помощь?
– Ты имеешь право думать, что приходишь на помощь каждому хорошему человеку. Даже незнакомому.
– Почему я могу так думать?
– Ты честно трудишься. Ты делаешь добро. Вот на говорении великих охотников ты будешь убеждать не просто одного, двух людей, а всё человечество, что зверей надо добывать с умом, что, допустим, моржей, медведей нельзя истреблять. Об этом будет твоя речь. Так я тебя понял. И если ты тем самым подвинешь всё человечество хоть чуть-чуть к мысли, что ты глубоко прав, то, значит, сделаешь столько, что это будет даже трудно оценить…
