Николай Шундик - Белый шаман
Но что это? Почему так стало беспокойно Пойгину? Снова над его головой пролетело два ворона. И один из них как будто бы сказал: «Кайти!» И второй тоже сказал: «Кайти!» Тучи на красном фоне двух зорь образовали высокую, очень высокую гору. И на самой вершине её вдруг встала Кайти. Словно поднялась с каменного ложа, куда он отвёз её много лет назад. Манит Кайти Пойгина к себе руками и, похоже, о чём-то спрашивает. Слева, где-то внизу, сидит Мэмэль. Обхватила голову руками и качается из стороны в сторону. Кайти показывает на неё и по-прежнему о чём-то спрашивает. И пронзила Пойгина догадка: Кайти хочет знать, не нашлось ли её письмо, которое стало амулетом. Да, нашлось! Нашлось! Его вернула Мэмэль. Это она похитила у Пойгина кисет, узнав, что в нём хранится письмо Кайти. Потом, много-много лет спустя, пришла Мэмэль в дом Пойгина и протянула с виноватым видом спичечный коробок, перевязанный нитками из оленьих жил. Вот, вот он!
Пойгин торопливо достаёт кисет, извлекает из него спичечный коробок, развязывает нитки. Он знает, что Кайти ему только воображается, но волнуется так, как будто Кайти предстала перед ним живой. Вот, вот оно, её письмо. «Я шью тебе торбаса. Палец уколола иглой. Люблю тебя. Я разжигаю костёр. Огонь горит. Горит огонь. А я тебя люблю. Тебя рядом нет. Воет волчица. Значит, тоска. Значих, я тебя люблю. Скорей приходи. Я сказала всё». Слова эти Пойгин знает наизусть. Они доносят до него голос Кайти. Шелестит листочек бумаги, а Пойгину кажется, что это вздыхает его Кайти. Ах, как хорошо, что две зари, изгоняющие ночь, подарили Пойгину воспоминания о Кайти. Это диво просто, как хорошо…
Пойгин достаёт из коробки другой листок, сложенный много раз, осторожно разворачивает. На листке оттиск его председательской печати. Это теперь тоже амулет. Спрятав оба амулета в коробок, Пойгин аккуратно перевязывает его нитками из оленьих жил, прячет в кисет, предварительно набив из него трубку табаком.
Дымится трубка. Текут, как дым, изменчивые мысли Пойгина. Вон в той стороне, где поднимается гряда высоких холмов, должны быть норы песцов. Надо бы пройтись там, приглядеться. Кажется, даже отсюда видно, как пробегают, будто теки, уже линяющие песцы. Может, проверяют свои тайники? Пойгина всегда поражало то, что песцы заготавливают пищу ещё в летнюю и осеннюю пору, но не для себя, а для потомства, которое у них пока даже не зачато. Это лишь потом, когда пройдёт долгая зима и наступит весна, когда останутся позади брачные страсти, родятся те, для кого запасалась пища. И как бы ни был голоден песец зимой, пусть даже смерть голодная настигает его, он ни за что не раскопает тайник: это не для него, это для будущего потомства, которое пока даже не зачато.
Однажды Пойгин рассказал об этом Антону и Журавлёву. Изумлённые, они долго о чём-то говорили по-русски, а Кэргына потом перевела их разговор отцу. Оказывается, их поразила забота этого зверька о своём потомстве, и они пожелали человечеству заглянуть на много лет вперёд, подумать о благополучии будущих поколений. Ведь если это умеет даже зверь, то каков же должен быть человек!
Поглядывал Пойгин в сторону гряды холмов, и, кажется, кожей видел мелькающие тени суетливых песцов. Не один раз он наблюдал, как песец утрамбовывал носом свои тайники. Крутится без устали и всё тычется и тычется носом в землю, а потом прикроет заветное место травкой, разного хлама туда натаскает. И ни за что не догадаешься, где тайник.
А до этого рыл песец землю, добирался до вечной мерзлоты. Вот яма и готова. И тащит, тащит песец – то птицу, то птенца – и аккуратно складывает в рядок, хвостами ровненько в одну сторону, а клювами в другую. Тут же ещё и яйца птичьи уложит по двадцать штук, а то и два раза по двадцать. Аккуратно уложит на птичий пух, чтобы остались целы до нужного дня, когда придёт пора всё это скормить потомству.
Да, правы Антон и Журавлёв, очень правы: человеку есть чему поучиться даже у этого зверька.
Поглядывает в сторону гряды холмов и незрячий Линьлинь: чувствует волк, что у песцов начинаются брачные страсти. И хотя он уже стар, всё равно непонятное волнение возбуждает его, и он опять пытается выть.
То была последняя весна в жизни Линьлиня. Пойгин ещё не знал, что пройдёт чуть больше полугода, и он расстанется со своим верным другом в торосах застывшего моря. Умрёт Линьлинь. И придёт в голову Пойгину, что пора умирать и ему. Да, пора, тем более что дочь опять ждёт внука, в живой сути которого так хотелось Пойгину возвратиться на землю из Долины предков…
8Но не рано ли умирать? Может, Кэргына права: не лучше ли дождаться четвёртого, пятого, а там и шестого внука? «Ого! Вот это ты разохотился!» – мысленно воскликнул Пойгин, опуская ноги с кровати на медвежью шкуру. В комнате внуков звучало радио. Весёлая музыка подмывала Пойгина повторить то, на чём застигла его дочь: должен ведь он всё-таки понять, в чём секрет русской пляски. А то так и умрёт, не утолив своего давнишнего желания.
Искренне страдая, что не может одолеть эту странную прихоть, Пойгин опять вышел на середину комнаты, с конфузливой улыбкой поддёрнул кальсоны и начал выделывать ногами немыслимые движения, пытаясь подчинить их ритму развесёлой музыки. Он очень старался, злясь на то, что кальсоны всё время спадали и тесёмки путались в ногах. Он готов был подпоясаться ремнём и оборвать тесёмки, но музыка могла закончиться, а без неё не было никакого смысла пытаться постигнуть и без того непостижимое.
И что за наказание! Именно в то мгновение, когда вроде бы ноги его начали подчиняться ритму, дверь отворилась, и на пороге возник почтальон Чейвын.
– Что с тобой происходит? – изумлённо спросил Чейвын, уже пожилой человек, носивший очки. Медленно сняв очки, он попытался объяснить своё недоумение: – Похоже, ты решил на старости лет заняться пис-куль-ту-рой, как это делают школьники прямо перед окнами моей почты.
– Да, да, я занимался пис-куль-ту-рой! – с запинкой выговорил трудное русское слово Пойгин, радуясь тому, что нашёлся выход из его затруднительного положения. – Умирать собрался, долго лежал, ноги затекли. Вот и вздумалось мне как следует потоптаться. Сам знаешь, путь в Долину предков не очень короткий…
– Ты шутишь или говоришь как серьёзный человек? – спросил Чейвын, то надевая, то опять снимая очки.
– Может, шучу, а может, и не шучу…
– Ну, если не шутишь, то получи телеграмму. Не каждому перед уходом в Долину предков приходит телеграмма. – Чейвын с важным видом полез в почтальонскую сумку. – Вот она, получи. А тут распишись…
Крайне изумлённый, Пойгин крутил в руках жёсткий листок бумаги с наклеенными ленточками, на которых были напечатаны буквы.
– Прочти, ты в очках.
– Сначала распишись. Возьми мой карандаш. Вот здесь. Да куда ты? Совсем с тропы сбился…
– Тут собьёшься. Видишь, руки трясутся. Очень волнуюсь. От кого телеграмма?
– От Артёма Медведева!
– Так чего же ты молчишь! – закричал Пойгин. – Скорее читай!
– Слушай! – Чейвын неторопливо поправил очки на носу, выводя Пойгина из себя своей медлительностью. – Слушай. «Тынуп. Пойгину. Прилетел Москвы Анадырь тчк Через несколько дней прилечу Тынуп тчк У меня большие добрые вести тчк Они будут ответом твоё письмо тчк Артём Медведев».
Пойгин, забыв подтянуть кальсоны, стоял посреди комнаты.
– Артём. Прилетает Артём! А я собрался было умирать. Значит, вспомнил о моём письме, вспомнил…
– Что это за письмо? – несколько ядовито спросил Чейвын. – Весь Тынуп о нём говорит, особенно Ятчоль.
– Ятчоль наговорит. Что такое «тчк»?
– Ну, точка. Бывает ещё зпт – запятая значит. Забыл, что ли, как нас учили?
– Да, да, запятая, – машинально повторил Пойгин. – И ещё восклицательный знак. И вопросительный тоже. – И вдруг, словно что-то вспомнив, ринулся к двери, закричал: – Кэргына! Где ты?! Прилетает Артём! Отец Антона прилетает!
Кэргына едва не столкнулась с отцом на пороге, взяла телеграмму.
– Вот это радость. Через несколько дней прилетит. Может, к тому времени я и внука рожу…
Чейвын ушёл. Пойгин опять лёг на кровать, всё вертел и вертел в руках телеграмму, думал о Медведеве. Видел он его три года назад, в Москве. Когда Пойгин летал во второй раз в Москву получать Золотую Звезду – Медведева там не оказалось: был он в гостях у гренландских эскимосов. Но та первая летняя встреча в Москве Пойгину теперь вспоминалась, как сон.
Прилетел Пойгин в Москву поздним вечером. Когда самолёт начал снижаться, он прильнул к иллюминатору и едва не вскрикнул: ему почудилось, что самолёт летит вверх колёсами, потому что перед глазами вдруг оказалось звёздное небо. Но какие здесь странные зрезды! Убедившись, что самолёт летит нормально, Пойгин подумал: «Так что же это такое, неужели Москва?»
Сосед по креслу, пожилой русский человек, наклонился к иллюминатору и сказал восторженно:
– Москва! Море огней!
