Юрий Колесников - Занавес приподнят
— И в наш адрес также следует ждать упреков… Не обольщайтесь, Ганс! Эмиль будет рвать и метать… Это слишком чувствительное поражение…
— Несомненно! Что касается упреков в наш адрес — пожалуйста! Мы тут неуязвимы…
Канарис взглянул из-под седых, слегка взлохмаченных бровей на ликовавшего полковника и со свойственной ему сдержанностью заключил:
— Посмотрим… Но так или иначе, спесь с Эмиля и его любимца «скрипача» будет сбита! И надеюсь, надолго…
Глава двадцать четвертая
Кредо Симона Соломонзона — «единый народ, единая нация, единое государство» — по-прежнему не давало покоя Хаиму. И чем больше он напрягал память, пытаясь вспомнить, где однажды уже слышал эту фразу, тем назойливее, словно испорченная граммофонная пластинка, повторял ее.
Набившие оскомину слова отвязались от него лишь в ту минуту, когда раздался хриплый окрик Кноха-«паровоза», возвестивший о возобновлении разгрузки прессованного сена с австралийского судна. На причале снова все пришло в движение, но теперь уже не было ни особой спешки, ни четкого порядка, ни тишины и таинственности, при которых происходила разгрузка ночью. То и дело раздавались резкие гудки грузовиков, прибывающих за сеном, ругань и окрики шоферов, рев моторов отъезжающих автомашин, на ходу балагурили и бранились грузчики.
— Эй, вы! — проходя мимо Хаима, бросил Давид Кнох. — Там ваш хавэр на части разрывается…
И опять Хаим не был уверен в том, что правильно понял главного экспедитора, то ли он посылал его к Ионасу, то ли просто сказал так, для встряски.
— Извините, хавэр Дувед Кнох! Машины гудят, я не расслышал, — нагнав главного экспедитора, сказал Хаим.
— Вы что, за компанию с женой оглохли? — зло ответил Кнох. — Я слышал, она у вас, кажется, глухонемая…
Ошеломленный, Хаим остановился. Кровь припала к его лицу. В это мгновение он потерял контроль над собой и готов был достойно ответить на грубый окрик Кноха, но тот круто свернул к трапу и быстро зашагал вверх, а Хаим остался внизу и, горестно усмехаясь, думал о том, как бы Кнох расправился с ним, ответь он на грубость грубостью.
— Вы, бестолочь! — окликнул его уже с верхней палубы главный экспедитор. — Для вас нужно особое приглашение?
Ничего не ответив, Хаим, словно его хлестнули кнутом, бросился к пакгаузу.
Нуци встретил его упреками. Хаим не оправдывался. Он искренне сочувствовал другу: оказывается, и в пакгаузе шла погрузка «корма для скота».
Нуци сунул в руки Хаиму влажную рубаху.
— Быстро повесь вон на то дерево. — Нуци указал на рыжий холм с одиноко растущим на нем деревцем, на котором грузчики обычно сушили свои влажные от пота рубахи. — Если увидишь на подходе сюда подозрительных людей, снимешь! Понял?
Хаим поднялся на крутой, выжженный солнцем гребень, повесил рубаху на дерево и огляделся по сторонам. Отсюда хорошо просматривалась дорога к пакгаузу и вся территория, примыкавшая к погрузочно-разгрузочной рампе, а также часть причала. Ничего подозрительного кругом не наблюдалось.
Не прошло и получаса, как три груженные до отказа машины, из-под крытых брезентом кузовов которых выглядывали лишь рыхлые тюки сена, отъехали от пакгауза, а на смену им подкатили три пустых грузовика и стали впритык к высоким дверям пакгауза.
Солнце близилось к закату, когда Хаим вернулся в пакгауз с давно высохшей рубахой. От оружия здесь не осталось и следа, однако Ионас почему-то по-прежнему был возбужден, суетился, спешил. Он торопливо умылся, на ходу причесывая волосы, спросил:
— Устал? — И, не дожидаясь ответа, проговорил: — Я тоже. Очень! Глаз сомкнуть не довелось даже во время перерыва. Приезжал Симон, ходил здесь всюду, смотрел… Впрочем, ты же видел его! Даже перекусить не удалось, Конечно, все это не страшно. Хотя, как говорят, голод не тетка…
— У меня, Нуцик, к сожалению, ничего не осталось, — виновато сказал Хаим. — Еще с вечера все до крошки слопал. Ей-богу!
— Ну, нет-нет!.. Все равно не успеть. Времени, видишь, сколько?
У Хаима екнуло сердце. «Неужели опять что-то затевается на целые сутки?» — мелькнула мысль.
— Мы еще должны побывать сегодня в одном месте, — продолжал Нуци. — Машина, наверное, уже ждет у разгрузочной. Кнох тоже едет. Там будет очень интересно! Увидишь… Пошли!
Они с трудом задвинули за собой тяжелые двери, со скрипом скользившие на больших ржавых роликах. Нуци накинул на дверные петли огромный замок, со звоном запер его и, поторапливая Хаима, чуть ли не бегом направился к разгрузочной. Кнох мог уехать один: был канун субботы…
Хаим не решился сказать Ионасу, что устал и проголодался, что очень беспокоится за Ойю.
В машине Нуци перекинулся несколькими словами с шофером. Как всегда, тот отвечал очень скупо, как бы нехотя, тоном, отнюдь не свидетельствующим о его подчиненном положении. Хаим и в этот раз подумал, что скорее всего молчаливый шофер выполняет в экспортно-импортном бюро функции не только шоферские.
Хаим не произнес за всю дорогу ни слова. Он думал об Ойе, беспокоился: «Опять, наверное, плачет. Боится оставаться одна. Ведь пошел шестой месяц… А тут, пожалуй, придется по нескольку суток принимать «корм для скота». Нуцик еще вчера говорил об этом…»
Машина остановилась возле ветхого дома, расположенного недалеко от центра Тель-Авива.
— Хазак![63] — сказал Нуци, переступая порог.
— Хазак ве-амац! — бодро ответил ему стоявший в дверях рослый парень.
Едва передвигая ноги от усталости и голода, Хаим Волдитер машинально проследовал за Ионасом и повторил за ним:
— Хазак!
Стоявший в дверях парень с презрительным недоумением с ног до головы оглядел ссутулившегося рыжеволосого человека. Он хотел было схватить его за рукав, но шедший впереди Ионас, видимо предвидя это, обернулся.
— Он со мной! — крикнул Нуци повелительным тоном. — Наш хавэр!
— Хазак ве-амац! — удостоился ответа Хаим.
Он протиснулся в узкий темный коридор, из него попал в комнату, обстановка которой напоминала столовые с домашними обедами, весьма распространенные в Тель-Авиве.
Здесь было тесно. И потому он устало прислонился к стене, равнодушно разглядывал незнакомых ему людей. Наблюдая за Нуци, Хаим заключил, что тот здесь бывалый и всеми уважаемый человек: он чинно раскланивался с одними, дружески хлопал по плечу других, степенно пожимал руку третьим… Вот он добрался до столика у противоположной от входа стены и, отыскав глазами Хаима, махнул ему рукой, подзывая к себе. Когда Хаим подошел, он представил его мужчине, сидевшему за столиком рядом с молодой женщиной в полувоенной блузе.
— Знакомьтесь! Наш хавэр… Хаим Волдитер.
— Новичок? — догадался мужчина.
— Да, конечно! — улыбнувшись, подтвердил Нуци. — Только у этого «новичка» за плечами «акшара». И между прочим, — продолжал он, доверительно нагнувшись к уху мужчины, но все же достаточно громко, — проходил «акшару» не только за себя, но и за нашего хавэра Симона Соломонзона… Да, да! Это «между прочим»…
— Вот как! — искренне удивился мужчина и, поднявшись, удостоил Хаима рукопожатием. — Очень приятно, хавэр! Такие молодцы нужны здесь, да-а!
Хаим залился румянцем.
— Можно его зачислить? Или только на сегодняшнее собрание? — спросила женщина.
— Какой разговор! — воскликнул Нуци и покровительственно хлопнул Хаима по плечу. — Конечно, зачислить. Он работает у меня в порту!
Голодный, уставший, Хаим неожиданно почувствовал себя именинником. Незнакомые люди пожимали ему руку, улыбались, почему-то смотрели на него с завистью. Впрочем, минувшие сутки действительно были для него в некотором роде «крещением»: его посвятили во многое из того, о чем не всякий заслуженный холуц имел представление.
Сам того не сознавая, Хаим Волдитер оказался у «истоков истории», как сказал ему накануне перехода на работу в порт Нуци Ионас. Правда, Хаим в шутливом тоне ответил тогда, что, дескать, «надо еще разобраться, в какую такую историю ты меня впутываешь».
Нуци Ионас, к счастью, не понял иронического смысла этой шутки. И вообще, он многое прощал своему подопечному, считая его недальновидным, непрактичным, но предельно честным и бескорыстным парнем. Узнав о его женитьбе на глухонемой девушке, он окончательно убедился в том, что Хаим человек «не от мира сего», и без стеснения называл его честным дураком, который сам себя осудил на пожизненную каторгу. Но именно эти черты характера Хаима устраивали Ионаса. Потому-то он и привлек его к работе в экспортно-импортном бюро.
А Хаим все еще не догадывался, что Нуци отнюдь не из-за простого и, казалось бы, естественного желания помочь товарищу устроил его на эту работу. Он наивно полагал, что оказался в столь привилегированном, по сравнению с другими холуцами, положении только потому, что в свое время осилил «акшару» за неведомого тогда ему Соломонзона и что в благодарность за это при встрече в Палестине тот благосклонно отнесся к нему, предоставил кров и работу, а позднее, убедившись, что Хаим Волдитер трудолюбив, добросовестен и безропотен, не только повысил ему жалованье, но и оказал большое доверие, переведя в яффский порт на работу, связанную с получением особых грузов, о которых знали очень немногие.
