Юрий Бородкин - Кологривский волок
— Папа, боюсь! Он кусается?
— Еще бы! Палец в рот не клади.
— А пескаря он проглотил?
— Наверно.
— Ну, так ему и надо, — заключил Павлик. Попробовал приподнять за леску. — Эх, тяжеленный!
— Не зря ты пескарей ловил.
Павлик не мог сдержать ликования, прискакивал как на пружинах, ему хотелось выкинуть что-нибудь совсем необычное, например, перекувырнуться через голову.
— Э-э-эй! — качнулся над рекой крик, сорвавшийся с сосновой кручи. Это был голос матери! И сама она торопливо спускалась по тропинке, помахивая сорванным с головы платком.
— Ма-ма-а! — Павлик вскрикнул так, будто ждал ее вечность. Не чуя под собой земли, помчался ей навстречу, налетел, задохнулся, сбивчиво заговорил, спеша поделиться с ней сразу всеми впечатлениями дня: — Мы щуку поймали во какую! Мама, мам, на моего пескаря поймали! Папа в воду за ней прыгал. И плотвы наловили…
— Вот какие вы у меня рыболовы! А чего голышом — то носишься? Комары всего искусали. — Ласково потрогала его взъерошенные волосы, напеченное солнцем тело, покрывшееся красными пятнами от комариных укусов.
Павлик нетерпеливо потянул ее за руку к берегу. Сергей тоже обрадовался ее появлению.
— Как это ты здесь очутилась?
— Взяло беспокойство за него, — показала на сынишку, — и побежала. Тут ведь недалеко. Телята гуляют в своем загоне, привезла им воз травы.
— Попривыкла к новой работе?
— А чего привыкать-то? Помнишь, еще в войну у нас на дворе стояли колхозные телушки. С ними занятно, они ведь, как дети, забавные. Главное, я целый день на воздухе.
Лицо ее с белесой испаринкой над губами было тронуто загаром, тонкие крылья носа подрагивали от неунявшегося дыхания, в узких глазах таилось озорство.
— Показывайте вашу щуку. О-о! Славная будет уха! — Игриво чмокнула Сергея в щеку, потормошила, приподняв на руки, сынишку.
— Давайте искупаемся, — предложил Сергей и первый вошел в воду, поплыл, широко разгоняя волну, к середине омута.
Редко выпадают минуты отдыха; на реке живет, а купаться довелось лишь второй раз за лето. Завтра опять на трактор: сенокос, уборочная, некогда будет сбросить с себя пыльную спецовку. И не хочется уходить от речной благодати, лежал бы и лежал на спине, подгоняемый течением, чувствуя себя свободным и видя перед собой только голубой разлив неба в белых мазках облачков.
Татьяна с Павликом купались на отмели. Когда она старалась затащить его поглубже, он визжал на всю реку, а потом освоился и ни за что не хотел выходить из воды. Сергей издали любовался женой. Несмотря на то, что она была уже матерью двоих детей, в ней сохранилось девчоночье проворство. Иногда, как сегодня, случалось отрешиться от каждодневных забот, и они замечали, что празднично преображаются сами, и обновляются их чувства.
После купания валялись на песке, все трое дудели на дудках, которые Сергей вырезал для Павлика.
— У тебя шея черная, как голенище, а все тело белое, хоть позагорай, — говорила Татьяна Сергею, тоже разглядывая его как бы впервые.
— Не нравлюсь, что ли? — шутя ответил он.
— Дурачок! — сказала она с нежностью.
Обратно ехали на мотоцикле втроем. Павлик сидел впереди отца, держался за руль и представляв, что сам ведет мотоцикл. Тело чесалось от комариных укусов, но нельзя было освободить руки. Это пройдет, забудется, а первая рыбалка останется в памяти навсегда как самый солнечный день в его жизни.
18
Видно, так не бывает, чтобы только одно хорошее человеку — даже в течение одного дня. На радостях ворвались на мотоцикле в деревню, а там переполох: отравились и свои коровы, и колхозные телята. Федор Тарантин поспешил прирезать теленка, чтобы мясо не пропало, а куда его денешь в такую жару? Разве что в столовую сдать за бесценок. Хозяйки как могли отпаивали и отхаживали коров; послали нарочного за ветеринаром. На чем свет стоит костерили Генку Носкова, который опрыскивал гербицидами посевы льна, а ветер оказался в сторону деревни.
Прямо на мотоцикле поспешили к бывшей конюшне. Галина Коршунова бегала по огороженному выгону за телятами и не могла загнать их в помещение; втроем это удалось сделать. Некоторых отравившихся телят пришлось поднимать: лежали безразличные ко всему.
— Что делать-то? Что делать-то? — растерянно повторяла Галина. — Скоро ли хоть ветеринар-то приедет? Надо же какой отравой опрыскивают поля!
— Сережа, зови скорей мать! Может быть, она чем поможет, — сквозь слезы просила Татьяна, суетясь около телят с панической бледностью на лице.
Позабыв о мотоцикле, Сергей побежал домой. Басенка лежала на дворе, потеряв жвачку. Мать хлопотала возле нее с какой-то бутылкой, стараясь впихнуть ее горлышко в рот корове.
— Ой, Сереженька, вот так натворил делов твой напарник! Прямо руки-ноги трясутся — ну-ка, сдохнет корова-то? И вы провалились такую даль, одна-то ничего не могу поделать. Разжимай ей зубы, мне бы только язык ухватить.
Басена не понимала, что люди спасают ее, вырывалась, едва сумели задрать ей кверху морду и вытянуть на сторону язык; жидкость из бутылки самотеком пошла в горло.
— Чего ты ей вливаешь?
— Глауберову соль. Мне еще Никитин, когда был ветеринаром, дал немного, говорит, в случае чего, пользуй, хорошо помогает. Мыльную клизьму ей сделала — пусть пропоносит, — докладывала Варвара Яковлевна. — Уж покаялась, что не продала Нюрке. Так и надо старой дуре! — ругала она себя. — Одной-то бутылки мало, надо еще вливать.
Снова повторили столь неудобную процедуру, после чего мать задала Басене сухого сена.
— Может быть, принести свежей травки?
— Нет-нет, сейчас надо сено, чтобы вызвать жвачку.
Она знала, что делать, потому что всю жизнь держала коров и была для них хозяйкой и ветеринаром.
— Я бегу с пожни-то, а Прасковья кричит: бери скорей корову на двор, нахватались оне ядовитой травы. У меня так сердце и опустилось, — рассказывала Варвара Яковлевна. — Посмотри, какая трава-то сделалась, вся свернулась, как береста.
— Что же он, неужели не видел, куда ветер?
— Кто его знает? Молодо-зелено. Бабы кинулись к нему в поле, дак он бросил трактор и убежал.
Ах, Генка, Генка! Вроде сообразительный парень. Только что получил «Беларусь», стал работать самостоятельно, и вот блин комом. Не привлекли бы еще к ответственности. Сергей почувствовал себя виноватым перед односельчанами, как будто сам допустил оплошность: ведь Генка стажировался у него.
После приезда ветеринара смятение в деревне поулеглось, но шумилинцы, сбившись в кучу, как бы в ожидании новой опасности, долго возмущались, размахивали руками, показывая на льняное поле и покинутый Генкин трактор. Опять продолжали заочный суд:
— Неужели он, тенятник леший, не заметил, что ветер на деревню? Хошь бы палец помуслил да поднял.
— Ветер-то был от реки, потом переменился, — робко вступилась за Генку Лизавета Ступнева. На нее тотчас набросились:
— Нечего выгораживать! Переменился ветер — должен смотреть.
— До сей поры будто карболовкой пахнет.
— Трактор еще доверили такому-то огарку! Ну уж мы бы дали ему рвань, если бы не сбежал! — задирчиво подбочившись толстыми руками, грозилась Евстолья Куликова. — Погли-ко, траву-то всю искорежило — до чего сильный яд, и березы охватило.
— Да что там березы! У меня яблони, паразит, сгубил, — взбеленился Павел Евсеночкин. У него гневно тряслась нижняя губа, узко посаженные глазки горели местью. — Все листья посвертывались, значит, посохнут, Я этого так не оставлю, я ему покажу, мазурику! Помяните мое слово!
— Владыко велит — не то еще будет, — мрачно угрожал Василий Коршунов, и, зная о его поврежденном уме, ему не перечили.
— Я иду, смотрю, коровы жвачку не жуют, а Тарантин теленок лежит и голову вытянул, — рассказывала Прасковья Назарова, взбалмошно прихлопывая себя по бедрам.
— А ежели корова у кого падет? Нечего потакать такому хулиганству: составить акт, и пускай выплачивает в полном размере или с колхоза взыскать, — не унимался Евсеночкин.
Когда стали расходиться, он еще негодовал, шагая рядом с Сергеем:
— Безобразие, понимаешь, форменное хулиганство! Кто давал указание опрыскивать лен? Агроном? Ясно. Куда он смотрел? А как это называется, которым опрыскивают? Гребицит? Ну, наплевать, и ошибусь, дак поймут. Я вот сей момент напишу куда следоват, все, как есть, раздраконю, помяни мое слово. — Евсеночкин раздраженно брызгал слюной и тряс крюковатым пальцем, жаждая отмщения.
Сергей знал, что сосед исполнит свое намерение: с усердием будет водить пером, сочиняя жалобу в райгазету. Вероятно, нагорит Генке за сегодняшнюю работенку, и оправдывать его нельзя — здорово напортачил, вон трава-то как перевилась, корчится от боли.
