Михаил Аношкин - Человек ищет счастья
Владимир ответил на ее любовь. Наконец-то он ее увидел, наконец-то заметил!
И вот опять встретилась ему на пути эта Галя. Почему он потянулся к той женщине, разве она ему даст столько тепла и ласки, сколько дает она, Лида? Порой хотелось разыскать Сидорову и сказать ей честно и открыто:
— Не мешай счастью. У нас с Владимиром есть сын. А у вас дочь. Отступись ради их будущего!
Но Лида не пошла к той женщине, никому не поведала про свои страдания. Она была глубоко убеждена: не настоящее у него это увлечение, вспыхнет и погаснет. А ее любовь вечная, он не сможет обойтись без нее.
Лида старалась быть больше на людях. В школе, где она работала, на лето устроили городской пионерский лагерь, и Лида, забрав Валерку, шла туда, читала ребятам книги, забывалась.
А вчера занялась стиркой, а теперь вот весь вечер гладила. Когда взяла голубую сорочку, расстелила ее на столе — задумалась. Эту сорочку купила в день рождения Володи. Искала, искала ему подарок и вот купила сорочку. Хорошая попалась — добротно сделанная, из прочного материала.
Когда преподнесла ему подарок, он поцеловал в глаза, в губы, в лоб. Валерка кричал озорно:
— И меня, папа! И меня!
Владимир целовал и Валерку. В мае это было, а будто вечность прошла.
…Лида приподняла на руках сорочку и с горечью подумала о том, как давно не целовал ее Владимир, как давно не ласкал. Приходит угрюмый, ни на кого не глядит — сторонится.
Лида заплакала. В это время стукнула дверь. Лида вздрогнула, заглянула в кухню и включила там свет. Никого не было. Она выскочила на лестничную площадку — по лестнице бегом спускался Владимир.
Она хотела крикнуть:
— Куда же ты, Володя?! Вернись!
Но слова застряли в горле.
8Николай Сидоров не был рожден для спокойной жизни. Ему бы все время ветер в лицо, ему бы постоянно преодолевать преграды. Вот тогда бы все было в норме! А однообразная, как конвейер, жизнь вызывала в нем усталость, равнодушие. Ему бы матросом скитаться по бурным океанам, всегда бы обновлять свои впечатления, жить бы в невероятно тяжелых полярных условиях. После войны, когда знал, что надо во что бы то ни стало учиться, а учеба не давалась, — шел напролом. Это было по душе. Трудности не выматывали, а вызывали торжество, большое желание помериться силами.
Устроился на завод, огляделся, обжился, и все показалось обыденным и неинтересным. Каждый день одно и то же: одни и те же люди, одни и те же детали, одни и те же разговоры, а душа куда-то рвалась, требовала чего-то большого, такого же, как на Висле. Но такого сейчас не находил. Вот и потерял перспективу. Слушал он разговоры Бессонова с рабочими, больно было, но понял: нельзя больше так жить. Нельзя! Появилось письмо в газете — смалодушничал, хотел согреть душу водкой…
А потом позвал начальник цеха. Поздоровался приветливо, усадил Сидорова на стул, а сам отошел к окну, стал спиной к мастеру, чтобы не обидеть. Да говори же!
Николай горько улыбнулся и попросил:
— Павел Петрович, я не из слабонервных. Говорите прямо.
Начальник резко повернулся, подошел к Николаю, положил ему руку на плечо.
— Но ты же можешь остаться в цехе. Бригадиром хочешь? Наладчиком? Еще кем?
— Спасибо, Павел Петрович. Я подумаю.
— Подумай, дорогой, и приходи.
— Да, да, — торопливо подтвердил Сидоров и вышел.
Улица встретила многоголосым звоном. Хотелось бежать, бежать — лишь бы не стоять на месте, не давать волю своим мыслям. Мчаться и мчаться бы с бешеной скоростью, чтоб ветер свистел в ушах, чтоб дыхание спирало, чтоб сердце вырывалось из груди!
А он шагал медленно, постукивая тростью об асфальт. Надоело — сел на трамвай, потом пересел на другой — очутился в Металлургическом районе. Побродил по нарядным молодым улицам, а душа хотела движения стремительного, оглушающего. Нанял такси и поторопил шофера:
— На вокзал! С ветерком!
Шофер подумал, что этот хромой, курчавый человек с грустными глазами опаздывает на поезд, и жал на всю «железку».
Расплатившись с шофером, Николай купил билет на электричку до Полетаева. Ехал в полупустом вагоне, прислушивался, как в другом конце вагона весело разговаривали и смеялись юноши и девушки. А сам думал и думал, постепенно успокаиваясь.
В Челябинск вернулся под вечер. Доехал до улицы Спартака и побрел к парку — домой не хотелось.
Почему, собственно, так близко к сердцу принял первую крупную неудачу? Сколько впереди еще дел: ведь ему немногим больше тридцати! Главное еще впереди, он еще найдет себя!
На душе стало спокойнее. С интересом стал присматриваться к прохожим. Обратил внимание, что вечер сегодня удивительно хорош, и город в этот час особенно оживлен, наряден, шумлив.
Возле парка как-то сразу заметил Владимира Бессонова и не вдруг сообразил, что та женщина в белом платье, которая к нему подошла и застенчиво улыбнулась, была Галя.
Владимир подхватил ее под руку, они стали пробираться к входу и скоро затерялись в пестрой, говорливой толпе.
Николай был поражен. Растерялся в первую минуту. Затем вдруг почувствовал в теле слабость, будто целый день выполнял непосильную физическую работу. Отошел в сторонку, прислонился к ограде.
Галя, Галя…
А Володька! Что же ты делаешь, Володька? У тебя же такая чудесная жена, тебе ж повезло в жизни! И зачем ты так-то?
Домой Николай вернулся ночью. Света в комнате не было, но Галя не спала. Она стояла у окна, опершись одной рукой о подоконник. Николай бросил трость на диван, приблизился к Гале, встал за ее спиной. Она не обернулась, не вымолвила ни слова.
На улице прозвенел трамвай, разбрызгивая в стороны голубые искры.
— Галка! — позвал он тихо, по требовательно. — Разве ты его любишь?
Она промолчала.
— Я не верю, Галка…
— Не знаю, ну ничего же я не знаю! — громко ответила она и поникла головой, затряслись ее плечи. Он обнял ее, она повернулась к нему и оттолкнула.
— Коля, как же быть?! Что мне делать?! — она упала на диван и тихо заплакала.
Он не успокаивал.
А Галя всхлипывала реже и реже и, наконец, затихла. Николай все стоял у окна и курил.
За окном занималось новое утро.
* * *Бессонов собирался в отпуск. Лето уже уходило — пора! Устал нынче как никогда.
Перед отпуском навестил его Николай. Выглядел он неважно: похудел, даже седина пробрызнула на висках, нос стал еще острее, глаза смотрели настороженно, недоверчиво.
Сидоров сел в кресло, бросил под ноги трость и полез в карман за папиросой. Не сказал ни слова, даже «здравствуй».
Слова не нужны были. Все ясно. Оба они — и Николай и Владимир — отлично понимали друг друга, у них происходил немой разговор. Само присутствие Сидорова было укором. Смотри, как бы хотел сказать Владимиру, до чего ты меня довел. Разве не понимаешь, что без Гали нет мне жизни? Не лишай самого дорогого — Гали и Светланки. Слышишь, не трогай!
Сидоров поднял голову, и почудилась Владимиру во взгляде его злая решимость: не отдам, буду драться!
А Владимир быстро шагал по кабинету взад-вперед. Буря бушевала в его душе. Он сознавал правоту друга, а сердце не хотело с нею считаться.
— Я, дурак, радовался, когда встретил тебя, — заговорил Сидоров. — Домой повел. Душу тебе доверил. Еще бы! Фронтовой друг нашелся!
— Ты думаешь, мне легче твоего? — разозлился Бессонов. — Ты считаешь себя мучеником, а меня злодеем! Эх, ты!
Владимир прикрыл ладонью лоб: почему-то больно было в висках. Зачем он кричит? Для чего?
Сидоров медленно поднялся. Владимиру подумалось, что Николай бросится на него. И Владимир инстинктивно отодвинулся.
— Прости, Володя, — прохрипел Сидоров и, ссутулившись, поковылял к выходу. У дверей спохватился — забыл трость. Владимир поднял ее с пола и подал Николаю. Тот взял трость и помедлил, остановив тяжелый взгляд на лице Владимира. Тот не выдержал, опустил глаза и увидел на руке Сидорова татуировку: сердце, пронзенное двумя стрелами, и надпись: «Коля — Галя».
За Сидоровым захлопнулась дверь. Владимир налил стакан воды и с жадностью выпил.
А виски все-таки болели.
9Нынче в отпуск Владимир собирался без особого желания. Хотя и манила перспектива забыться от треволнений, но слишком призрачна была эта перспектива. Раньше отпуск проводил с семьей, спокойно и хорошо, а нынче не было с Лидой разговора об этом. Ехать хотел один. Лида знала, что Владимиру предстоит отпуск, но не спрашивала, как он будет его проводить.
Не было раньше у Бессоновых времени веселей, чем сборы в отпуск. Перед отъездом, бывало, и воздух-то в квартире становился другим, пропитанным всеми дорожными запахами. Даже Валерка чувствовал это и радовался. Приводилась в порядок одежда, все стиралось и гладилось, упаковывалось в чемоданы. Делались разные закупки, была лихорадочная беготня за железнодорожными билетами.
