Пётр Капица - Правила весны
Выпуклые глаза Самохина выплыли из орбит, точно они хотят выскочить и закатиться куда-нибудь в темный угол, чтоб не видеть свершающегося. Рот перекосился, стучат зубы…
— А, цыца поперла!
Толька подымает сундучок над головой и с силой швыряет на пол.
Звон… треск…
Вывалилось барахло… прыгают к катятся пуговицы… Рассыпались папиросы, мыло, тряпки, напильники, сверла, линейки…
— Вор!
Самохин, как от удара, закрывает лицо, потом падает на пол.
Под нашими ногами, на коленях, пресмыкающееся жалкое животное, он ползает, собирает рассыпанное барахло.
— Вы не смеете… я все накопил… два года собирал… Все мое собственное… сволочи___…
Самохин начинает визжать, ругаться.
Толька сгребает его за шиворот, ставит на ноги и ударяет в лицо.
— Ах… О-о-о…
Самохин вскидывает руки. Сквозь пальцы вырывается тонкая струйка крови и маленькими клюквинками капает на пол.
— Я купил от вас… Отнять хотите… Жрите… давитесь..
Он бросается на Юрку, бьет и пачкает кровью. Тот кулаком отталкивает его на Чеби, Чеби на меня… Самохин попал в круг кулаков и ног. Он мечется, рычит от ярости, раздирает пальцами рот и плачет.
«Гарбузию» заполняют любопытные. «Ярунки» удерживают взбесившегося Самохина и тащат охлаждать под кран.
Толька выгоняет всех из комнаты. Собирают со Шмотом все в сундучок и выбрасывают его за дверь.
Шмот напуган.
— Попадет, ребята… Может он и вправду накопил.
— Накопил!
Раздраженно кричит Толька:
— В «гарбузии» «накопил» — хуже, чем украл!
Он бросается на постель и закрывает лицо руками.
Вещи Самохина «ярунки» унесли к себе. В «гарбузию»
Самохин не вернулся.
* * *Газета «Война бурсе» заняла всю стену.
Цеха обскакал слух:
— Продернутых прямо списки. Так и хлещут.
В обед в красном уголке «ходынка».
— Ты что затемняешь!.. Для одного что ли повешена?.
— Батька твой не стекольщик? А ну в сторону!
У газеты толкотня, ругань. Ребята лезут друг на друга.
Сотков, прочитав о себе, летит к Жоржке:
— Почему моя статья не помещена?
— Спроси редколлегию.
— Я знаю, кто это подстраивает. Знаю, кто против меня кляузы разводит… Я ставлю вопрос на бюро. Ты знаешь, что гарбузовцы хотели обокрасть Самохина? Еле ребята спасли. А ты допустил их до стенгазеты.
— Что же ты раньше молчал?.. Придется собрать бюро.
* * *В цехах разговоры.
— А ловко вас хватанули!
— Смеется тот, кто смеется последним.
— Захотел до последнего. Ты сейчас после кипяточка по-гыгарчи.
— На своих кляузничают, выслуживаются.
— Ребята, легашей били всегда- Нужно узнать, кто писал — и рожу в клюкву.
— Там, брат, такие, что сам с «электрификацией» пойдешь. А клюквы на тарелку киселя набьют.
Сотков бегает по цехам, сколачивает группки озлобленных.
Вхожу в литейку. Разговоры сразу обрываются. Мастер ворчит и возится у волчка, гремя заслонками.
— Что мне формовать?
Он молча подает замысловатую модель клапана и уходит.
— Почему в цехе такая тишина?
С моделью иду к Тюляляю.
— Ты как ее формовал, в двух опоках или в трех?
Молчание.
— Брось трепаться, скажи. Я ее ни разу не формовал, И мастер не говорит.
Тюляляй точно не меня видит, смотрит в окно и насвистывая, уходит в сушилку.
Иду к Ходырю.
— Как ты ее формовал?
Ни звука. Ходырь смотрит в потолок.
В лабиринт мозга заползают подозрения.
— Неужели… Нет, надо еще раз проверить у Хрупова.
Хрупов тоскливо смотрит и показывает руками, что у него нет языка.
Значит, бойкот.
Лоб и спина покрываются липким потом.
Формую по-своему. За спиной тихие разговоры. Ребята нарочно подходят друг к другу, — показывают, растолковывают.
Меня не видят. Точно Грома нет и не было в этом цеху.
Бойкот — истрепанное на митингах, измельчавшее слово, потерявшее свою силу, здесь становится страшным и грозным.
Зашел в литейку Сотков, о чем-то шепчется с Ходырем и Тюляляем.
* * *Держись, редколлегия!
После работы собираемся обсудить создавшееся положение.
Шмотова «фитька» превратилась в помидор. Первогодники устроили «темную», накрыв макинтошем, дали буксовку.
— Кто дрейфит?
— Нет таких.
— Давайте тогда поторопимся и выпустим срочный номер. Дадим еще бой. О Соткове собирайте факты… Он уже напуган, надо добить.
Будет шум. Об этом говорят физиономии членов бюро и орда «сотковцев» — совещательные голоса.
Комната бюро захлебывается дымом и духотой.
— Перейдем заседать в местком.
У Жоржки хрипит горло:
— На повестке один вопрос — его все знают.
— Ладно, давай.
— Слово Соткову.
Никогда на бюро не хлопали, а сегодня «совещательные» ударили в ладоши.
Сотков с исступлением фанатика, придавая голосу особый ораторский акцент, начинает крошить редколлегию.
— Не зря сегодня собралось столько комсомолии. На нашем здоровом теле появился гнойный нарыв…
— На здоровом ли? — не удерживается Бахнина.
— … Группа расхулиганившихся дебоширов, имеющих комсомольские билеты, пролезла на активную работу. Захватила наш орган печати. Они начинают подрывать авторитет актива и бюро. Стараются разжечь вражду между фабзавучниками, мастерами и педагогами. Своими дебошами они разложили всю массу общежитийцев. Они не стеснялись даже грабить своих фабзавучников. Случай с Самохиным…
— Врешь— Зачем эта слизня врет! — срывается пришедший послушать Толька. Усаживаем его на место.
— Молчи, пусть ораторствует.
— Сегодня же надо ставить вопрос обо всей комнате 16, так называемой «гарбузии».
— Григорий Иванов — его выдвинули на поммастера. Думали, свой парень, а он напакостил ребятамююю Теперь подает заявление: мол, мне мешают работать — снимите, и это поддерживает редколлегия. Хулиганство Домбова… Если перечислять все безобразия, то не хватит сегодняшнего вечера. Это все переселилось в редколлегию. У меня есть конкретные предложения — первое — переизбрать немедля редколлегию, второе — так называемых гарбузовцев исключить из союза и поставить вопрос об их пребывании в фабзавуче. Других членов редколлегии снять с работы и дать строгий выговор за то, что не противостояли их действиям.
— Правильно! Голосуйте без прений — надрываются «сотковцы».
Толька демонстративно встает.
— В таком цирке нам делать нечего… Пошли, ребята…
Он уходит, хлопая дверью, за ним, гордо подняв голову, шагает Шмот.
— Скатертью дорога!
— Предлагаю сегодняшнее собрание объявить собранием актива. Здесь собрались лучшие ребята.
— Тут не весь актив…
Жоржка теряется, не зная, что делать, и вопросительно смотрит на кочегара Никандрова, прикрепленного от партячейки к бюро комсомола. Тот сидит в углу, подперев голову рукой в томительной позе полудремоты. В его опущенных веках усталость бессонных ночей у шипящих котлов пароотопления. В темных морщинах усталость лет. Редкие волосы перемешаны с тусклым серебром седины.
Сотков напирает:
— Как не все? Это будущий актив… Ребята работают. Товарищ Никандров, как вы на это смотрите?
Никандров набивает табаком трубку. Закуривает.
— Решайте как вам лучше. От названия делу ничего не прибавится.
— Я и говорю — раз собралось бюро и лучшие комсомольцы, надо и решать коллективно.
— Если этого хочет большинство членов бюро, тогда можно… только не дело это…
— Чего не дело, должно быть единство.
— К чему бюрократизм разводишь?
— Замолчите. Пусть по-вашему — собрание актива. Голосовать могут все. Слово Бахниной.
— Ребята меня возмущают… Вы сами понимаете… Ну, как не знать человека, который брешет. Соткова продернули в газете. Здесь стесняться нечего, нужно сказать правду. Сотков сам разложился… Это настоящий хамелеон, ловко меняющий цвета. «Гарбузию» я защищать не буду. У них много некомсомольских выходок, но ребята там крепкие, нужные нам… Они впервые взялись серьезно за стенгазету. Ведь все отлынивали от этой работы. Редколлегия вела необходимую для нашего фабзавуча работу. Я против предложения Соткова.
— Следующий Глазнов.
— Считаю, что Сотков прав. Раз ребята шпанят, нечего их ставить на руководящую работу. Если мы сегодня говорим о «гарбузии», то надо вытащить за ухо и Соткова. И попечь на нашем солнце. Он до бюро вел агитацию против гарбузовцев, чего не должен был делать. Ходит, нашептывает, собирает сочувствующих, факт, что парень чего-то боится. Я давно замечаю, что он только в такие моменты или перед выборами в бюро делается своим в доску, обнимается со всеми, здоровается с каждым, папиросы раздает, а так в стороне. Надо и его пощупать.
