Владимир Малыхин - Наследник
— Теперь по-другому запоют, — усмехнулся он, — верно, Георгий Николаевич?
Дружинин, не отвечая на его вопрос, негромко сказал:
— У нас в Донбассе, на руднике, любимой песней была старая горняцкая — "Он был шахтер,
простой рабочий". Слышал такую?
— Нет, не приходилось, — покачал головой шофер, — я ж родом Владимирский богомаз, у нас
уголек не добывали.
Виктор не слушал разговора отца с шофером. Он, не отрываясь, во все глаза смотрел на грозную
колонну демонстрантов.
* * *
Со временем Дружинин перестал воспринимать происходящее так остро и болезненно, как
прежде. Он лишь вздыхал и помалкивал. Им овладело несвойственное ему дотоле чувство бессилия и
покорности судьбе. В глубине души он понимал, что теряет истинное "я ", но пытался оправдать себя
тем, что так живут теперь все и что один в поле не воин. Одно время он воспрял духом. Это было,
когда объявили о снятии Ежова с поста наркома внутренних дел и назначении на эту должность
Берии. Ему показалось, что это — примета нового времени, что Сталин одумался и пришел конец
репрессиям, что вот-вот начнется массовое освобождение. Но когда, после короткого затишья, были
арестованы маршал Блюхер, командармы Белов и Алкснис, которые недавно сами участвовали в
судилище над Тухачевским и своими бывшими коллегами, он понял, что ничего не понимает и что все
осталось по-прежнему.
* * *
А время было тревожное. В Европе уже бушевала вторая мировая война. Дружинин понимал, что
она не обойдет стороной, что порогом войны не может долго оставаться согласованная с Гитлером
новая западная граница. Он видел свой долг в том, чтобы сделать все, от него зависящее, для
укрепления обороны. Дружинин пропадал на заводе дни и ночи. Это стало теперь для него самым
главным, его воскрешением из небытия. Он вновь обретал себя в этой жизни, а предстоящие тяжелые
испытания считал чуть ли не искуплением...
* * *
Очень любил Виктор праздничные парады на Красной площади. Его отец в майские и ноябрьские
праздники получал пропуск на гостевую трибуну и всегда брал его с собой. Но на майский парад
сорок первого года, когда Виктору уже минуло семнадцать и он получил паспорт, Георгию
Николаевичу пришлось похлопотать о втором пропуске.
И вот они вместе идут светлым майским утром по нарядному и красочно украшенному
Замоскворечью. На фасадах домов — красные флаги, на административных зданиях — портреты
вождей и плакаты. Нарядно одетые люди спешат на свои сборные пункты, настроение у них
праздничное. Уличные репродукторы разносят звуки маршей и песни хора имени Пятницкого. В
голубом высоком небе широкими кругами ходят голуби. Среди них выделяется своими "финтами"
знаменитый замоскворецкий красавец турман по прозвищу Федька Вертун... Сын обратился к отцу:
— Смотри, что выделывает наш Федя.
Они приостановились и, задрав головы, некоторое время любовались свободным, красивым
полетом золотистых от солнечных лучей птиц.
— Чей же этот красавец? — не без тайной зависти спросил отец, который в годы своего
шахтерского детства на донбасском руднике был заядлым голубятником.
— Его гоняет дворник Ахмед, — ответил Виктор, — знаменитый голубятник.
Глядя на замысловатые " кренделя" турмана, Георгий Николаевич задумчиво проговорил:
— Хорош! Артист! Очень хорош! — Они постояли еще немного, наблюдая за полетом голубиной
стаи, и продолжили свой путь на Красную площадь.
У Черниговского переулка им навстречу попался один из школьных приятелей Виктора. Он
приветственно поднял крепко сжатый кулак и весело на всю улицу провозгласил:
— Привет, маркиз! Пролетарии всех стран соединяйтесь!
Виктор с опаской покосился на отца, а он, провожая насмешливым взглядом паренька, спросил:
— Уж не тебя ли стали так величать?
— Меня, — неохотно проговорил Виктор.
— И ты терпишь?
Виктор промолчал, надеясь, что отец отстанет. Но Георгий Николаевич не унимался:
— Но почему маркиз, а не граф или... князь!
— Уж так получилось, — недовольно пробормотал Виктор и, помолчав, добавил: — Бывают
клички и похуже... А знаешь, как зовут того паренька?
— Как же зовут этого веселого борца за пролетарскую солидарность?
— Халой!
— Халой?! — удивился Георгий Николаевич. — Аппетитная кличка. Но почему же вдруг Халой?
— А потому, что его мать в булочной работает.
Георгий Николаевич расхохотался.
— Ну, в таком разе, ты и впрямь можешь не переживать, маркиз — это, все-таки, звучит. .
* * *
На Красной площади было, как всегда в такие минуты, торжественно и строго. На здании ГУМа
были вывешаны рядом огромные портреты Ленина и Сталина. Трибуны сдержанно гудели, вдоль
ГУМа и Исторического музея застыл четкий строй войск. Без десяти десять на трибуну Мавзолея
поднялись Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович и другие вожди. Когда на Спасской
башне куранты пробили десять ударов, из Кремлевских ворот, верхом на гарцующем рыжем
красавце-скакуне выехал нарком обороны маршал Тимошенко в сопровождении адъютанта. Коротким
галопом они поскакали на середину площади. Навстречу им таким же аллюром скакали
командующий парадом маршал Буденный и его адъютант. Копыта их коней звонко цокали по
брусчатке площади. Напротив Мавзолея всадники остановились. Командующий парадом
отрапортовал, нарком принял рапорт, и они в сопровождении адъютантов начали объезжать строй
войск, поздравляя их с международным праздником трудящихся. В ответ гремело тысячеголосое
красноармейское "ура". Оно перекатывалось от строя к строю непрерывной могучей волной. После
объезда войск Тимошенко поднялся на трибуну Мавзолея и стал читать речь. Началась она, как
всегда, словами: — Товарищи бойцы, командиры и политработники... — И, как всегда, мощные
репродукторы повторили дальним эхом конец фразы: — ботники... И так — после каждой
произнесенной наркомом фразы. Это придавало речи какую-то особую торжественность и
значимость.
Выступление наркома закончилось, в Кремле загремели залпы артиллерийского салюта.
Торжественный марш войск начался.
Как и обычно, парад начался маршем бойцов Московской пролетарской дивизии в касках, с
винтовками наперевес. Потом, безукоризненно держа строй, прошел сводный батальон балтийских
моряков. Ленточки их бескозырок, тельняшки, широкие брюки-клеш живо напоминали волнующие
кадры любимых кинофильмов об Октябрьской революции и гражданской войне — "Балтийцы" и Мы
их Кронштадта".
После прохождения военных училищ и академий площадь замерла. Со стороны Исторического
музея доносся веселый и дробный, как весенний дождь по крыше, перестук копыт и на площади
появились лихие тачанки. Оркестр заиграл мелодию популярной тогда песни о гражданской войне —
"Тачанка". Виктор смотрел на тачанки и ему виделся Василий Иванович Чапаев с рукой, простертой в
сторону идущих в "психическую" атаку белых офицеров-каппелевцев, по которым строчит из
"Максима" знаменитая чапаевская пулеметчица Анка... После тачанок загарцевала на рысях
кавалерия и артиллерия в конных упряжках. Первая батарея — на рыжих конях, вторая — на
вороных, третья — на гнедых.
— Почему разные масти? — спросил Виктор.
— Так всегда было в русской армии, — задумчиво проговорил Георгий Николаевич, — традиция.
— Здорово, да?! — восторженно спросил Виктор.
Дружинин старший промолчал. Он не разделял восторженных чувств сына.
Работая в оборонной промышленности, Дружинин частенько размышлял о необходимости
совершенствовать Красную Армию и ее вооружение. "Ведь всем известно, — думал он, — что в
германской армии кавалерия уже давно перестала играть былую роль, что там сейчас главная ударная
сила — танковые дивизии, ведь еще Тухачевский предлагал такую же реформу у нас... Ведь сам же
Сталин заявил, что современная война — это война моторов. Почему же до сих пор мы гарцуем...? "
Подумал он об этом и сейчас, потому и промолчал. В это время на Красной площади появились
артиллерийские дивизионы и зенитная артиллерия на механической тяге и, наконец, танки. — "Вот
