Лев Экономов - Перехватчики
Она задавала те же вопросы, которые имелись в заявлении, и заносила ответы в толстую продолговатую книгу.
Выдавая зелененькое свидетельства, блондинка изрекла с заученной торжественностью:
— Молодые! Поздравляю с законным браком и желаю жить в мире и согласии. На радость детям, внукам и правнукам.
Люся улыбнулась и опустила глаза.
— Ну, дорогая женушка, поздравляю! — сказал я, когда мы снова оказались на улице.
— Представляю, какое лицо сделает бабушка, — Людмила усмехнулась. Она и сама, видимо, не очень-то верила случившемуся.
Мне не хотелось с кем-то еще делить этот неповторимый в жизни день.
— Только не домой, — потащил Люсю к такси, приветливо светившему зеленым глазком около тротуара.
Мы нырнули в машину.
— Нам нужно…
— Знаю, — сказал шофер, видя мое замешательство, — вы не будете в претензии.
— Ну хорошо, — я махнул рукой.
Спустя полчаса мы были на краю города в небольшом, окруженном со всех сторон деревьями ресторанчике «Турист». Старый официант проводил к столику, приютившемуся в уголке полупустого зала.
— Что изволите? — Он подал меню.
— А это уж спрашивайте у моей жены.
«Моя жена» — как нравилось мне повторять эти слова.
Люся замотала головой:
— Нет, нет, сам выбирай.
— Тогда принесите то, что, по вашему мнению, должны есть и пить люди, только что расписавшиеся в загсе. В общем, все самое лучшее.
— О, это пожалуйста. Благодарю за доверие.
На столе появились холодные и горячие закуски, шампанское в ведерке.
Мы чувствовали себя в этом тихом, отдаленном от центра ресторанчике очень хорошо. Уже скоро все окружающее перестало для нас существовать. Иногда появлялся официант, бесшумно менял тарелки, но мы почти не замечали его.
О чем мы говорили? Обо всем и ни о чем. Каждое слово было полно какой-то особой значимости.
— А ведь я была уже здесь, — Люся лукаво улыбнулась. — Со знакомым тебе человеком. Он сказал, что ты придешь ко мне.
— Ничего не понимаю!
— И я ничего не понимала сначала. Ты только представь: как-то под вечер пришел в больницу на прием пациент. До этого я его ни разу не видела. Пришел и сказал, что у него друг сильно болен и вылечить его может только один врач. Он еще долго разыгрывал меня, а потом назвал имя больного. И сказал, что врачом могу быть только я.
— Кобадзе! Капитан Кобадзе! — вырвалось у меня.
— Какой он обаятельный и тактичный человек. Не чета некоторым, которые ведут девушек в загс, даже не спрашивая их согласия.
— Как я рад, что тебе он понравился. Это мой самый лучший друг. У него большая душа и доброе сердце. Я люблю его больше всех.
— Это мило с твоей стороны, — Люся шутливо надула губы и отвернулась.
— Да нет же, ты вне конкурса.
Люся рассказала, как Кобадзе затащил ее после работы в «Турист» поужинать и весь вечер рассказывал обо мне.
Милый, дорогой друг!.. Как я ему благодарен. Но все-таки Люсино сообщение несколько огорчило меня. Выходило, только благодаря ему я и вырос в ее глазах.
Люся поняла мое настроение.
— Ты нехороший. Ты не имеешь права так думать. Ты заставляешь меня, девушку, говорить, когда слов совсем, совсем не нужно. Твой друг с большой душой и добрым сердцем. Он просто помог мне укрепиться в мыслях, которые у меня родились уже здесь. Помнишь, ты говорил однажды: «Людмила, давайте найдем с вами одну звезду»? У меня было время подумать над этими словами. Если бы ты не пришел… чтобы найти эту звезду… Словом, помнишь Марко Поло? «Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе».
— У Маяковского в «Мистерии-Буфф» сказано иначе:
«А если
гора не идет к Магомету,
то и черт с ней».
— Кобадзе появился в то время, — продолжала Люся, не замечая моей реплики, — когда я уже решила уволиться и даже заявление написала. Я вдруг поняла: от этого все равно не убежишь.
Люся вдруг спохватилась и замолчала на полуслове. Она, видимо, посчитала, что слишком разоткровенничалась.
— Прости меня, — я взял Люсину руку. — И большое тебе спасибо за все, за все.
— Есть и еще причина, — сказала она, помолчав. — Здесь неинтересная работа. А мне хочется продолжить учебу в ординатуре.
За разговорами мы и не заметили, как заняли столики вокруг нас, а на эстраде появились музыканты.
Они завели тягучую грустную мелодию и при этом безбожно фальшивили. Люся поморщилась:
— Не переношу ресторанной музыки. Да и душно стало.
Мы рассчитались с официантом, оделись и вышли на крыльцо.
На дворе еще шел снег, мягкий, пушистый. Белые хлопья парашютиками падали к земле. Казалось, с неба спускался воздушный десант. И ночь обещала быть такой же снежной, потому что темневший вдали восток был обложен тяжелыми низкими тучами.
— Пойдем пешком, — предложил я. Люся посмотрела на часы.
— Пойдем, а то я совсем опьянела. Только побыстрее, — она сбежала с крыльца. — Сегодня мне на дежурство.
— Сегодня можно и не ходить, — я взял Люсю под руку. — Все равно увольняешься.
Люся засмеялась.
— Какой ты еще ребенок! — Она оглянулась и поцеловала меня в щеку. — В нашем положении надо быть серьезнее.
— Но ведь нельзя допустить, чтобы мы сейчас расстались.
— Ну правильно. Мы еще побродим по парку. Потом ты меня проводишь в больницу, а сам пойдешь к нам и все объяснишь бабушке. Это тебе за то, чтобы не обманывал бедных девушек.
— А если она меня палкой?
— И это может быть.
Люся подбежала к стоявшей на пригорке рябине.
Кругом было бело, стояли голые деревья, заваленные снегом, и вдруг эти гроздья огненно-красной рябины.
— Как чудесно! — Изогнувшись, Люся стала срывать губами переспелые ягоды.
Я мог любоваться ею сколько угодно.
— Но ведь ты могла и заболеть… — ухватился я еще за одну мысль, не представляя, как смогу расстаться с Люсей.
— Верно. Воспалением хитрости. Но я не заболела. Согласись, что сегодняшний день не очень подходящ для таких болезней.
Ее слова заставили меня покраснеть.
— Это точно. Мы не должны обманывать — ни себя, ни других.
— Будем всегда говорить друг другу только правду, какой бы она ни была.
Когда подходили к Люсиной больнице, начало смеркаться. Над лесом, за который обычно прячется на ночь солнце, очистилась узенькая полоска, и оттуда хлынули целыми пучками его живительные лучи. Они в одно мгновение преобразили все вокруг. Пронизанные солнцем снежинки на фоне темнеющего неба казались огненными искрами, точно там, в вышине, что-то загорелось и вот следы пожара медленно падают на белую землю.
Мы невольно остановились, очарованные редким зрелищем.
Не больше пяти минут продолжалось удивительное свечение снега в воздухе и на земле. А потом все померкло, и сразу стало как-то неуютно и грустно.
Мы растерянно переглянулись и пошли дальше, перебрасываясь редкими фразами о том, что все в мире непрочно и нельзя быть всегда счастливыми, что это так же верно, как то, что день сменяется ночью и, чем ярче день, тем чернее кажется ночь. Может быть, мы начали философствовать так, потому что пора было прощаться, а расставаться не хотелось. Казалось, так бы вот и шел рука об руку долго-долго, пока двигались ноги, а глаза смотрели вперед.
В тот день я вернулся в часть поздно. Ребята спали. А на меня, наверно, не подействовала бы и маска с морфием.
Я еще не мог свыкнуться с мыслью, что наконец-то свершилось то, о чем я так мечтал. Прошедший день был похож на чудесный сон, и я все боялся: меня вот-вот ущипнут за руку, и, проснувшись, я увижу, что вовсе и не встречался с Люсей, и не был с ней в загсе.
Но меня никто не будил. И в кармане лежала драгоценная бумага, подтверждавшая, что все, что произошло, — правда.
«Ну тогда я буду будить других, — эта мысль подняла меня с постели. — Прежде всего надо сказать Кобадзе».
Я прошел к его кровати, сел в ноги.
— Ты слышишь, Гиви? — не так-то легко было добудиться капитана. — Ну проснись же.
— Тебе чего? — он повернулся на другой бок.
— Я женился.
— Приснилось? Очень приятно. Мог бы и утром сообщить.
— Да нет, серьезно. Вот свидетельство. — Я зажег спичку.
— Какое свидетельство? — Кобадзе приподнял голову и открыл один глаз.
Я поднес к нему освещенный документ.
— На, прочти.
— Постой, постой, ничего не понимаю. «Гражданин Простин… и гражданка Молоканова… вступили в брак, — забормотал он, — о чем в книге записей актов…» Так, печать на месте, дата выдачи… — и вдруг он отбросил одеяло и сел рядом, свесив на пол тонкие волосатые ноги.
— Ну ты дал по закрылкам! Просто не верится! Как же это? Или все-таки разыгрываешь меня? Почему тайно, как бедный армейский прапорщик из пушкинской «Метели»?
