Сергей Снегов - Иди до конца
Терентьев во время таких пустых разговоров или впадал в скуку, или выходил из себя. Ссориться с Жигаловым из-за Черданцева не имело смысла. Обвинение в том, что Черданцев его приятель, было смешно. Терентьев с возмущением снова посмотрел на Щетинина, гот не шелохнулся, словно спор с Жигаловым его не касался. Терентьев встал.
— Надо ли так понимать вас, что Черданцеву запрещается даже заходить ко мне?
— Нет, зачем же? Утрировать не будем. И против помощи ему не возражаю — товарищ молодой, знаний, конечно, не хватает. А вводить в курс собственных исследований не стоит. Прошу передать ему это.
— Нет уж, увольте. У вас имеются курьеры, прикажите им вызвать Черданцева.
Он вышел, не оглянувшись.
— Ох, эти теоретики! — сказал недовольно Жигалов. — Гонор не по таланту. Экспериментаторы куда скромнее. Видали — хлопнул дверью, как в гостях у тещи!
— Терентьев — ученый большого таланта, все знают, — возразил Щетинин. — А потом он не только теоретик, но и экспериментатор.
— А в-третьих, он ваш приятель, — закончил Жигалов. — Когда мы вырвем этот сорняк приятельства с чистой нивы науки? Читали вчерашнюю статью академика Семиплотского? Снова ратует за научные школки. А кто не знает, что вся его собственная «школка» — собрание прихлебателей? Упаси нас бог от таких школок. Михаил Денисович, передайте секретарю, чтоб Черданцева сейчас же ко мне.
11
После ухода Терентьева Черданцев сказал Ларисе:
— Ларочка, знаете, о чем пойдет речь у Жигалова? Обо мне! Щетинин скривил зверскую рожу, когда увидел, что я тут!
Лариса ответила, не оборачиваясь:
— Меня зовут Лариса. А у директора института найдутся и более важные, чем ваша особа, темы для разговора с Борисом Семенычем.
Она язвительно добавила:
— Если Михаил Денисович кривится при виде вас, так, вероятно, на это есть причины.
— Другие держат себя спокойно, например вы, Ларочка. Вы игнорируете меня, но чтоб кривиться — этого не замечал.
— Я из осторожности не присматриваюсь к вам.
Он сказал очень серьезно:
— Вам следовало бы всыпать ремнем, чтоб вы сменили вашу дерзкую осторожность на обыкновенную вежливость. Вас спасает лишь то, что у меня имеются веские причины этого не делать.
— Боитесь наказания?
— Нет, раскаяния. Вы слишком хорошенькая, Ларочка. На хорошеньких у меня рука не поднимается. Это мой единственный недостаток.
— Пропустите, — сказала она с досадой. — Расселись у стенда, как в кино. Из-за вашей болтовни я опоздала на полминуты с измерениями. Удивляюсь, почему Борис Семеныч терпит вас. Вы даже не умеете помешать раствор стеклянной палочкой.
Вошел Терентьев. Лариса и Черданцев, замолчав, продолжали работу у стенда. Терентьев, по обыкновению, задумался над своими бумагами, но Лариса догадывалась, что он размышляет не о них. Потом появился курьер и попросил Черданцева к директору.
— Все-таки что случилось? — спросила Лариса, когда Черданцев ушел. — Почему вся эта беготня к Жигалову — то вы, то он?
— Щетинин пожаловался, что мы без разрешения свыше знакомим Черданцева с секретными данными, хоть каждый дурак понимает, что в открытых темах нет секретов… Мне устроили небольшую выволочку.
— Фу, Щетинин, — сказала Лариса. — Маленький, рыжий!.. И фамилия отвратительная. Вас так и тянет к неприятным людям.
— Будьте справедливы, Ларочка. Вы хорошо знаете, что меня тянет не только к таким людям. Ну, показывайте, что получилось, когда я сидел у директора.
Жигалов кивнул головой Черданцеву, но не пригласил сесть. С младшими научными сотрудниками он разговаривал вежливо, но строго. Дерзкого Черданцева давно уже требовалось прибрать к рукам. Черданцев уселся на стул без приглашения. Его непринужденность не понравилась Жигалову.
— Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас пригласил? — спросил он.
— Возможно, по делу, — сдержанно ответил Черданцев.
— Я обычно вызываю только по делу.
— Да, так говорят.
Жигалов откинулся в кресле.
— Думаю, вы отлично понимаете, в чем суть.
— К директору обычно приглашают для выговора. Очевидно, я проштрафился. Надеюсь, вы разъясните мне, в чем именно…
Разговор с Черданцевым всегда был испытанием для Жигалова. Он постарался скрыть раздражение.
— Разъяснение, которого вы просите, будет таково: ваше нынешнее усердие в группе Терентьева нарушает наши правила.
Он помолчал, чтоб дать Черданцеву почувствовать значение своих слов. Черданцев ждал продолжения с той же бесившей Жигалова спокойной дерзостью. С другими сотрудниками директор института ограничился бы тем, что сказал, но с этим надо было по-иному. Аспирант уже строчил жалобы в высшие инстанции, может и сейчас затеять кляузу. Жигалову хотелось по-настоящему проучить этого самонадеянного, уверенного в себе, но, как оказывается, не очень способного человека. Сейчас это сделать было легко. Жигалов опирался на закон, против закона протеста не напишешь!
Жигалов любил читать нотации. Увлекаясь, он превращал выговор в лекцию. Он начал с того, что современная наука несовместима с кустарничеством. Раньше каждый ученый занимался тем, что ему взбредало на ум: получится, пригодится для дела — хорошо, почет тебе и слава, не получится, не пригодится — твое горе никого особенно не опечалит. Эти времена давно прошли. Нынешняя наука индустриализирована, она немыслима без сложной техники, без плана, без строжайшей специализации — короче, в чем-то, какими-то чертами она подобна производству. Пусть сам Черданцев вспомнит, как он пробивал свою тему. Он не пришел, не уселся запросто за стол, не стал сразу заниматься том, что его интересовало. Нет, раньше он добился, чтоб тема его была включена в план, чтоб на нее спустили ассигнования, чтоб под нее подвели материально-техническую базу, то есть, сказать проще, запустили ее в производство. Так это было, иначе и быть не могло. На производстве каждый стоит на своем месте. Если ты токарь, работай у станка, нечего тебе бегать в литейку, кузнечные дела тоже тебя не касаются. У них, в науке, примерно то же самое — каждый обязан трудиться над собственной темой, не просто трудиться, а разрабатывать ее в соответствии с утвержденной программой, в объеме отпущенных ассигнований, согласно продуманному заранее графику. А что получится, если ученые, забрасывая собственные дела, пойдут слоняться по приятелям, вынюхивая, как там у них? Ведь это же анархия, давно осужденное кустарничество, потеря ответственности за порученный тебе участок! Закон прямо говорит, надо подчиняться закону — каждый исполняет свою работу и, пока она не закончена, не имеет права знакомить посторонних с ее предварительными данными и результатами.
— В древности был такой философ — Аристотель, — внушительно заключил Жигалов. — Он учил, что все вещи на земле имеют свое особое, присущее только им место — естественное место. Огонь взлетает вверх, камень падает вниз — все стремится к своим естественным местам. Естественное место ученого — его тема. Занимайтесь своей темой и не интересуйтесь, что делают другие.
— Аристотель, конечно, был умный человек, — возразил Черданцев. — Но не приведет ли эта теория о естественных местах к неестественному местничеству? Что до меня, то я не выпытываю, над чем работает Терентьев, а консультируюсь с ним по своей теме. Между прочим, я делаю это по совету Евгения Алексеевича Шутака.
Жигалов не любил Шутака и побаивался его. Это был по-настоящему знаменитый человек. Пока он разъезжал по заграницам и выступал на конгрессах, с ним, еще можно было примириться. Но Жигалин с опаской думал о том времени, когда старил угомонится и затоскует по спокойной жизни.
В последние годы Шутак уже не вел самостоятельных исследований и даже свою лабораторию передал одному из докторов, зато вмешивался во все работы, проводившиеся в институте. Жигалов с опаской следил за шумной деятельностью академика. Он открывал в ней обычную возрастную эволюцию — человек, когда-то создавший новые отрасли в прикладной химии, понемногу превратился в наставника молодых ученых, официального представителя науки на приемах и парадах. Очевидно, следующий его шаг будет к должности научного администратора — к тому самому креслу, которое сейчас занимал Жигалов. Пока они уживались мирно — директор и руководитель по научной части, но Жигалов предвидел, что когда-нибудь этому мирному существованию придет конец. Он надеялся, впрочем, что к тому времени переберется в более высокое кресло — в министерство.
— Отлично, — сказал Жигалов. — Раз сам Евгений Алексеевич, спорить не буду. Но тогда мы оформим консультации официально. Напишите рапорт, что не способны самостоятельно справиться с темой, на которой вы так настаивали против желания моего и доктора Щетинина, и мы прикажем Терентьеву помочь вам.
