Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 5
Жил у отца, как живут квартиранты, ни во что не вмешивался, ни с кем не разговаривал. И не один раз еще подходил к своему развалившемуся двору… Отец посоветовал вступить в колхоз, и Евдоким согласился. «От чего убегал, к тому и прибёг». Летом жил на полевом стане, ни от какой работы не отказывался, куда посылали, туда и шел. Был молчалив, угрюм, никто не видел на его волосатом лице улыбки. Зато частенько видели Евдокима хмельным, и в такие минуты он был еще угрюмее.
— Вижу, сыну, глубоко упрятал обиду, — сказал отец. — Дичишься, злобствуешь. Выбрось все из головы и из души.
— Из головы, кажись, можно выбросить, хоть на время, а из души нельзя, — отвечал Евдоким. — Руки отяжелели, нету во мне никакой радости ни к жизни, ни к работе.
— Давай обучу тебя трактористом. Машин зараз много, рулевые нужны.
— Не хочу.
— А чего? Сядешь, как Василий, за руль.
Евдоким отвернулся и, сгибая широкую спину, вышел из хаты.
После ужина мать смотрела на сына заплаканными глазами.
— Сынок, что же с тобой будет дальше?
— И вы, маманя, про то же?
— Вижу, горюшко дюже тебя оседлало. А ты стряхни его с себя, выпрями плечи.
— Как это сделать? Научите, маманя.
— Женись, сынок. Поверь матери, коли найдешь молодку по сердцу, так сразу повеселеешь. Погляди на себя, как ты заплошал. А почему? Живешь бродягой, нету возле тебя женского присмотра. Бери пример с Василия. Помоложе тебя, а и тракторист, и женатый, и уже порадовал нас, стариков, внуком Максимом и внучкой Дашей. И люди его уважают.
— Василий, маманя, для меня не пример.
— Кто ж тебе пример?
— Никто… Убежать бы из станицы, чтобы не мозолить людям глаза.
— Куда убежишь? Где и кто тебя ждет?
— Маманя, вы же знаете, как я зачинал свою жизню, чего я хотел достичь. Старался, обживался, и тогда в душе у меня было радостное рвение. А теперь пусто в душе, и через то хочется убежать из станицы, свет за очи.
Убегать из станицы Евдокиму не пришлось. Началась Отечественная война. Младший брат Василий был призван в действующую армию 23 июня, а на другой день получили повестки еще два Бегловых — Максим и Евдоким. В военкомат Евдоким явился таким же обросшим.
— Хоть бы в такой час малость причепурился, — сказал отец. — Ить идем-то на святую войну.
Евдоким промолчал.
На сборном пункте призывников посадили в машины и отправили на железнодорожную станцию для погрузки в вагоны. Отец уезжал позже, вторым эшелоном, и Евдоким пришел проститься.
— Ну, батя, обнимемся на прощанье. По всему видно, разлучаемся навечно.
Они обнялись, скрестив за спинами друг друга сильные руки.
— Навечно или не навечно, это мы еще поглядим, — дрогнувшим голосом сказал отец. — Только вот что я скажу тебе как родитель напоследок: не злобствуй, Евдоким! В тяжкую годину выбрось из души все то плохое, что скопилось в ней, и смотри не опозорь фамилию Бегловых!
— Ее, свою фамилию, я уже пометил клеймом.
— Ежели свихнешься и подашься к немцу, под землей отыщу и сам тебя прикончу.
— Такого, батя, не будет.
— Ну, прощай!
Случилось же так, что в станицу не вернулся Максим Беглов — погиб в январе сорок второго во время наведения переправы через Дон. Там же потрепанная в боях пехотная дивизия, в которой служил Евдоким, попала в окружение. Пленный Евдоким скитался по немецким лагерям, батрачил у немецкого фермера. После окончания войны больше года находился на перепроверке. В Холмогорскую вернулся только в сорок седьмом году. Василий уже был дома. Мать умерла, так и не дождавшись с войны ни мужа, ни сыновей. И снова началась у Евдокима житуха без радости и без пристанища. Снова он оброс бородой, теперь уже с проседью, и стал еще нелюдимее. У брата Василия жить не захотел. Два раза женился, вернее, вступал в сожительство с вдовушками, и оба раза неудачно. Недавно на правах мужа поселился у Варвары Кочетковой. Когда-то, еще в молодости, Варя любила Евдокима, и, как знать, может, любовь, а возможно, жалость сохранилась к нему до сих пор, и Варя прощала Евдокиму и его нелюдимость, и его частые выпивки. Это она первая сказала, что им надо пойти в станичный Совет и зарегистрироваться. Евдоким молча согласился. В станичном Совете, когда ему предложили расписаться, посмотрел на Варю повеселевшими глазами и сказал:
— Вместе будем век доживать.
— Отчего так закручинился, Евдоша? — спросила Анна. — Налей еще рюмку. Да закусывай, не стесняйся.
— Прошедшее чего-то лезет в голову. Или старею? Веришь, сестричка, по ночам, как закрою очи, так и вижу своих коней, словно бы живыми. Завидую брату Василию. У него своих коней не было, а через то ему и не довелось страдать, как мне. — Евдоким выпил рюмку и не закусывая некоторое время молчал. — О Василии часто думаю. Загадочный он для меня человек. Сидит в нем что-то такое, чего в других прочих нету. Всю жизню старается, сил не жалеет, и ить не для себя. Нет!
— Василий такой, как все, — возразила Анна. — В работе, верно, старательный.
— Не, не скажи! Ить достиг, считай, всего: и почета, и наград. На воротах табличка: почетный колхозник. Чего еще нужно? Живи и блаженствуй. А он все куда-то устремляется, спешит, все ему некогда.
— Такая натура, горяч до работы.
— Все есть у Василия, а все же в душе и у него гнездится какая-то думка, — продолжал Евдоким. — Частенько вижу его на холмах — со двора моей Варюхи их хорошо видно. Сидит, нахохлившись, как коршун. И вчерась, гляжу, сидит. Трава высокая, маки зачинают цвесть. Подошел я к нему, спрашиваю: «Что, братень, отдыхаешь?» — «Нет, говорит, думаю». — «Об чем твои думки?» Не пожелал отвечать. А в глазах, вижу, печаль. Отчего бы? Неужели и у Василия может быть какое горе?
— На холмах посидеть он любит, — согласилась Анна. — А что печаль в глазах…
Анна не досказала, взглянула в окно, увидела шедшего от калитки Василия.
— Вот и Вася. Легок на помине! Ну, хватит нам бражничать…
Анна взяла графинчик, рюмку и поспешно спрятала в шкаф.
7
Василий развязал галстук, снял увешанный наградами, а оттого и тяжелый пиджак и, передавая его жене, сказал:
— Спрячь, пусть хранится до следующего раза.
— Вася, а у нас гость.
— А! Братуха! — Василий раскрыл дверь и от порога протянул Евдокиму руку. — Ну, здорово, бродяга! Что-то давненько не заглядывал?
— Дорога как-то не случалась.
— Все еще бездельничаешь?
— Помаленьку…
— У Варвары на харчах?
— У нее… Душевная, подсобляет.
— Сторожем в сады не пошел?
— Пока воздерживаюсь.
— Плохо, Евдоким, плохо.
— Сам знаю, что ничего хорошего во мне нету. — Евдоким повеселевшими глазами смотрел на брата. — Вот ты вошел — весь в регалиях, лента через грудь, генерал, да и только! И как ты всего этого достиг?
Василий не ответил.
— Аня, на столе закуска, за столом гость, а где же водочка? — весело спросил он. — Надо же нам с братом ради встречи выпить. Как на это смотришь, Евдоким?
— С превеликим одобрением! — сказал Евдоким.
Анна принесла графин, рюмки. Выпитая водка, любезность Василия подняли настроение, и Евдоким, осовело ухмыляясь, спросил:
— О чем, братуха, собеседовал со школярами?
— Так, о разном. Повзрослела ребятня, со школой прощается. Как им жить и чем заняться? Вопрос нынче не простой.
— Руки свои им показывал?
— Это зачем же?
— Они у тебя мечены мозолями. Пусть глядят. Или райскую жизнюшку сулил?
Василий обиделся, насупил клочковатые седые брови, сказал:
— Время идет, все меняется, а ты, вижу, уперся, как бык, и стоишь. Не могу понять, что за пакость заилила тебе душу.
— Я, Василий Максимович, еще в тридцатом сгорбился, а горбатого, известно, только могила выпрямляет.
— Я не про тридцатый год, — сказал Василий. — Ты спросил: сулил ли я школьникам райскую жизнь? А для чего спросил? Чтоб поддеть меня?
— Сам пребываешь в той жизни, вот и обязан кликать к себе тех, кто подрастает. А как же?
— Да перестаньте, Вася, Евдоша, — вмешалась Анна. — Не можете посидеть мирно, без споров.
— Сестричка, мы не спорим, мы высказываемся. — Евдоким помолчал, думал, что же скажет Василий, а Василий сидел, склонив седую голову. — Обидно, Вася! Быть бы мне хлебопашцем. А я кто? Отшельник, пес бездомный…
— Сам повинен, — сказал Василий. — Мог бы жить по-людски.
— Мог бы, а не живу. Почему не живу? Не желаю! Хочу быть вольным казаком!
— Не бахвалься, Евдоким, — грустно глядя на брата, сказал Василий. — Вольный казак? Да ты погляди на себя, на кого похож. Оброс, обносился, тобой уже детишек пугают.
— Не надо, Вася, — просила мужа Анна. — Налей еще по рюмке, выпейте мирно, с согласием закусите. Ну, чего уставились один на другого, как коршуны?
