Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
— Почему молчишь? — яростно спросил Иннокентий Жук истопника.
— Заплачу, — еле выдавил из себя Федор. — Всего-то ведь полтонны я лишнего сыпанул, а оно вон чего, все небо измазало. И отчего это так, всего лишку полтонны, а диво — грязь по небушке, даже батюшко-солнышко затуманивает… — бормотал истопник, стараясь отвести от себя гнев предколхоза.
А тот уже спокойно:
— За торф уплатишь… и в десятикратном размере. А кроме того, мы займемся выращиванием в тебе стыда. Так бросать торф на ветер мастер тот, у кого нет ни стыда, ни совести. Завтра вечерком загляни в клуб: ребята твой портретик отпечатают «На бойком месте».
Федор знал, что в стенгазете есть страница под названием «На бойком месте», где зло протаскивают нарушителей: изображают их в карикатуре и такие клички пристегивают, что они остаются за нарушителями на всю жизнь.
— Не надо, Иннокентий Савельевич, — вдруг плаксиво заговорил истопник.
Но Иннокентий Жук на степном иноходце уже направился в сторону коровьего городка.
Коровий городок строился, отступя от села, в степи, на берегу водоема, по проекту, разработанному отделением Академии наук и одобренному академиком Иваном Евдокимовичем Бахаревым.
Помещения для скота примерно на тысячу голов, родильный, доильный залы, телятники, маслобойный завод, силосные башни, домики для доярок, телятниц, даже забор — все, все воздвигалось из пламенеющего красного кирпича местной выработки.
К осени, в этом Иннокентий уверен, городок будет закончен, и тогда они, с общего согласия колхозников, отбракуют коров, затем прикупят улучшенную местную породу, типа бестужевки (ну, потревожат какой-нибудь миллиончик рублей в банке), поставят коров на стойловое хозяйство и по добыче молока сразу прыгнут вперед, да так, чтобы всем колхозам области крикнуть:
— Эй! Догоняй нас!
Но тут-то и начала забираться в сердце Иннокентия тревога. Всегда вот так: проснется, позавтракает, выедет на Рыжике — радуется успехам в хозяйстве, даже тихо похохатывает, но чем выше поднимается солнышко, тем круче тревога на душе предколхоза.
Нужны электромоторы для коровьего городка: корм подавать, воду, нужны и на маслобойный завод. Уверяли, их легко в городе приобрести: «Чай, у нас сплошная электрификация». А Иннокентий Жук все пороги областных учреждений обил — и попусту. Наконец разузнал, что на одном ликвидируемом заводике валяются в сарае электромоторы. Осмотрел. Подходящие. Облегченно вздохнул — и к директору.
— Продайте нам, колхозу.
— Не могу: они списаны на утильсырье.
— А вы нам вроде утильсырья.
— Не закон: существует организация «Утильсырье».
Бился, бился. Все в ход пустил, всю свою мужицкую дипломатию: слезу, запугивание — не берет ликвидного директора. Вышел от него Иннокентий Жук и кулаки сжал. Тут и подвернулся завхоз. Ведь они какие, завхозы? Когда его надо, то днем с огнем не отыщешь, а когда ты ему нужен, он словно из-под земли выскочит. Вот сейчас вывернулся откуда-то и шепотком на ухо предколхоза:
— За перепрыг дай.
— Это что за перепрыг?
— Чтобы через «Утильсырье» перепрыгнуть. И моторчики — вам.
— Взятку, значит?
— Грубо, дорогой товарищ. Взяток не берем. — И завхоз мигом скрылся, будто испарился.
А моторы нужны: шестьсот тысяч потратили на коровники, все электрифицировали, а моторов нет. Скандал, стыд перед колхозниками… Эта печаль сразу же начала глодать Иннокентия, едва он въехал на территорию коровьего городка.
И вдруг на повороте, около коробки доильного зала, предколхоза увидел такую картину: спиной к нему стоит Мария Ивановна и строго выговаривает бригадиру каменщиков Василию Пряхину, брату Егора Пряхина, за то, что тот при кладке доильного помещения во внешнем оформлении «напорол отсебятину».
— Неужели вы не понимаете, что своими «звездами» и «колосьями» нарушаете общий план? Говорить с вами с глазу на глаз больше не буду. Не исправитесь, позову на правление, — твердила Мария Ивановна.
Василий Пряхин росту, пожалуй, такого же, как и его брат Егор, но отличается от последнего тем, что переполнен жирком. Этот жирок желтовато светится всюду: на шее, щеках, как у откормленного годовалого поросенка.
Сейчас Василий Пряхин стоял, небрежно распустившись, и в упор, нахально смотрел на Марию Ивановну, говоря глазами:
«Чего рыпаешься? Захочу — мигом моя будешь».
«Вот сволочь!» — почему-то впервые обругал Василия Иннокентий Жук. Может быть, потому, что Мария Ивановна его заместитель и Василий своим циничным отношением к ней оскорбляет и его, председателя колхоза? Ну да, поэтому. И он гневно громыхнул басом:
— Василий! Ты чего раскорячился?
— А что? — встрепенувшись, вскрикнул Василий, и жирок с него стал стекать, будто тесто: образовались щечки, мешки под глазами, даже шея, и та книзу набухла.
— С тобой говорит мой заместитель, лицо избранное, облеченное доверием всех колхозников, а ты корячишься, черт бы тебя сожрал с потрохами!
Мария Ивановна повернулась к председателю, и в этот миг под платьем так резко выделилось ее красивое бедро и нога, что у Иннокентия Жука мелькнула мысль:
«Мать-то какая дремлет!»
У Марии Ивановны неожиданно в глазах вспыхнул женский призыв, и Иннокентий Жук понял, почему он прикрикнул на Василия: в пустом уголке сердца ворохнулось то радостное, что, видимо, давно копилось.
Этого не ждала Катя. Она верила словам мужа: «Устал, измотался» — и надеялась: отдохнет малость Иннокентий и утешит ее.
Глава третья
Бережно неся на сердце то теплое, что пробудилось в нем к Марии Ивановне, Иннокентий Жук со строительства коровьего городка заехал во двор при домике с вывеской «Мастерская костяных изделий». Ну, вы, конечно, понимаете, что такую надпись придумал Вяльцев. Что это такое: «Мастерская гребешков и расчесок»? Не кричит! А «Мастерская костяных изделий» — это уже горланит.
Здесь, во дворике, под навесом Иннокентий Жук увидел старушек, вырабатывающих гребешки и расчески всех видов.
Наклонясь к мастерице, Максим Максимович вопрошал:
— А? Чего? Не слышу.
«Все еще притворяется. Зачем?» — подумал Иннокентий Жук и громко поздоровался:
— Здравствуйте, наш драгоценный пролетариат!
Старушки медленно разогнули натруженные за долгие годы спины и весело ответили, уже зная эту шутку о пролетариате:
— Здравствуй, вождь тутошнего пролетариата.
И все весело рассмеялись.
— Чего не хватает вам, наши драгоценности? — уже серьезно спросил предколхоза, не слезая с коня.
— Меду… арбузного, — ответил Максим Максимович.
— Бочоночек прикатят. Еще что?
— Жара. Квасу.
— И это будет, Максим Максимович. Только обернись-ка. Все работницы смотрят: я, что ли, исцелил тебя от глухоты?
— А? Чего? Громче! Не слышу! — спохватившись, прокричал Максим Максимович.
Выехав со дворика, предколхоза проворчал:
— Что это ты, Иннокентий, какой добрый стал? Бочоночек меду, бочоночек квасу — и задарма. Конечно, старушек мы уважить обязаны. Так ты и уважь, а колхозное добро не транжирь.
Подъехав к правлению колхоза, он крикнул в открытую дверь:
— Вяльцев! Прикажи, чтобы отправили в распоряжение Максима Максимовича бочоночек арбузного меду и бочоночек хлебного квасу.
В окне показалась взлохмаченная голова Вяльцева, затем по пояс и он сам с перекошенными на носу очками.
— Чего? Бочоночки меду, квасу? Кто это говорит? — в упор глядя на Иннокентия Жука, удивленно спросил Вяльцев.
— Я. Не видишь, что ли?
— Иннокентий Савельевич? Вижу, да не верю доброте такой.
— За мой счет… доброта.
— А! В таком разе хоть десять бочат отправим.
— Вот научил вас скупости на свою голову, — проворчал предколхоза и добавил: — Я к Егору Васильевичу. Ежели что, ищите меня там.
2Одобрительно покачивая головой, посмеиваясь, Иннокентий Жук прошептал:
— Какие радетельные они у меня стали, тот же Вяльцев! — и направил коня с главной улицы на боковую… И тут им снова стала овладевай тревога, да такая, знаете ли, что лучше бы и не ведать ее.
В самом деле, что это такое?
В колхозе «Гигант» все на работе, а у некоторых соседей просто беда: уходят колхозники на новостройки, в областной город Приволжск и там «опустошают продуктовые магазины».
«Уходят. Ну, а я — то тут при чем? Мы-то при чем? — размышлял Иннокентий Жук, направляя Рыжика по новой улице, где растут, красуясь красно-пламенным кирпичом, новенькие домики колхозников. — У нас строятся. А у них уходят в город. Отчего так? Конечно, из-за этого и нас потревожат. Аким Петрович Морев, наш секретарь обкома, скажет: «Помогай продуктами, Иннокентий Савельевич: дело-то общее». И правильно. Надо бы нам самим ринуться на помощь. Но к чему лезть наперед? Эдак одному помогай, другому помогай, сам и останешься голеньким, как очищенная рыбешка-плотвишка. Погодим, посмотрим, увидим. Не горит. Да что это ты так судишь, Иннокентий? Горит, не горит. Тебе, что же, пожар нужен? Государственная беда — наша беда».
