Борис Пармузин - До особого распоряжения
В Стамбуле издавался и мусаватистский ежемесячник «Оташли уй». Рустама и Мехти представили
его редактору Мухаммеду Амин Расул-заде.
Даже прогулки по городу были своеобразными уроками. В Стамбуле есть на что посмотреть. Из
глубокой древности явилась Ая-София с четырьмя минаретами и ее давняя соперница Голубая мечеть -
с шестью. Вечной сыростью дышит двухарочный акведук водопровода, построенный еще римскими
рабами. На Адрианопольских воротах, кажется, еще хранятся царапины от мечей персов, крестоносцев,
венецианцев.
Но Рустам чувствовал, что в конце концов разговор от древней культуры мусульман, от их прошлого
неизбежно перейдет к главным вопросам - о будущем.
О будущем он думал каждый день.
Земляков можно было встретить в рыночной сутолоке. Вообще торговцев в Стамбуле тысячи. Чтобы
не платить за место на базаре, многие устраиваются на каменных плитах перед своими домами. От
Галатского моста узкие кривые улочки поднимаются ступенями, переплетаются, тянутся вверх к
блестящим куполам мечети Султан Ахмет. Торговцы на улицах, как правило, бедняки.
На базаре другой мир. Здесь продавец сидит под своим навесом, неторопливо подносит к губам
чашечку кофе, глотнув черный, бодрящий напиток, запивает ледяной водой. А у прилавка надрывается
мальчишка, предлагая лучшие в мире носки, пояса, галстуки.
Есть на базаре и другие ряды. Там спокойно: не стучат, не кричат. Ювелиры не поднимают головы от
золота, от поблескивающих камней. Если подойдет стоящий покупатель, он сам почтительно обратится к
хозяину. Давно снискала почет и уважение мастерская наманганского ювелира Вахида. Он бежал в
Турцию с сыном. Передает ему редкое искусство. Подросток уже самостоятельно наносит топкие узоры
на перстень. Приходят турки - знатоки золота и серебра - смотрят на длинные пальцы юноши,
одобрительно кивают отцу: хороший мастер растет. Отец доволен.
У Вахида дела идут неплохо. Один: из крупных ювелиров предлагает ему объединить мастерские.
К кофе Вахид не может привыкнуть и пьет чай. Он любезно протягивает пиалу Рустаму и в который
раз начинает делиться планами.
- Сосед - мудрый человек. Сам хороший мастер. Говорит, что весь ряд возьмем в свои руки.
Ряд - тихие мастерские, стеклянные прилавочки, где на бархате, зная себе цену, покоятся браслеты,
кольца, ожерелья.
- А я так думаю, - продолжает Вахид, - к чему мне ряд? На хлеб хватает. Аллах поможет - вернемся на
родину.
Рустам тоже тоскует по родине.
- Вы с полгода здесь, - вздыхает Вахид. - Мой Назим вырос в Стамбуле. Он не помнит Намангана.
Мальчик отрывается от работы на минуту.
- Помню, отец. Как шумел арык в центре города! И огромные деревья! Потом гранаты. Яркие...
- Да... Такие гранаты нигде не встретишь.
Вахид стареет на глазах. Он бодрится, говорит о достатке, о будущем. Достаток есть, но Вахид теряет
зрение. Для ювелира это - гибель. Мастер не хочет признаваться себе в надвигающейся беде.
- Что там у нас нового? - спрашивает он.
Рустам пожимает плечами.
- Надо у Аскарали узнать, - предлагает ювелир. Оптовый торговец Аскарали с кем только, не
встречается. Он часто бывает в порту, расспрашивает обо всем моряков. А иногда даже приносит
советскую газету.
Вахид преклоняется перед энергией Аскарали.
- Вы давно у него не были?
- Дня три...
- Зайдите, потом нам расскажете о новостях.
Деловой человек, Вахид привык к тому, что Рустам слоняется по базару, встречается с земляками,
живет в ожидании каких-то событий.
Все чего-то ждут.
Контора Аскарали, узкая клетушка, находится рядом с базаром, на перекрестке шумных улиц.
Торговец приветлив, гостеприимен. Он умеет и работать, и слушать, и отвечать на вопросы. У него всегда
толкутся эмигранты.
Поздоровавшись с Рустамом, купец предложил:
- Пока я просмотрю счета, вы можете почитать.
Достал чудом попавшую к нему газету.
Рустам вздрогнул и нерешительно протянул руку. Спустя миг он был самим собой - равнодушным,
медлительным, даже ленивым.
- У них и такие газеты выпускают? - удивленно протянул он. - «Учитель и просвещение»...
20
- Да... Просвещение... - Купец был занят своими счетами.
- Я заходил к Вахиду-ака.
- Хороший человек. Жаль его.
- Почему?
- Соседа его видели?
- Ювелира?
- Именно. Он всегда торчит у Вахида-ака. Он сожрет его. А мальчишка будет работать на этого соседа.
Редкий талант у мальчишки. Художник.
Рустам посмотрел на Аскарали, словно впервые его увидел.
- Я знаю, о чем вы думаете, - сказал купец и, не ожидая ответа, объяснил: - Вы думаете, откуда у меня
взялась жалость? Вы правы. У меня ее нет. Кто явился на базар, тот должен проститься с этим
достоинством. Богатый купец из Коканда Валиев сейчас жалкий точильщик. Купец из Маргилана Гафур
подметает улицы. Это я их оставил без гроша. Всем известно. И никто меня не осуждает! Если бы не
успел я, улицы пришлось бы подметать мне. Таков закон нашей жизни.
Рустам съежился. Он знал о таком законе. Но еще никто прямо, откровенно не говорил об этом в
глаза. Закон маскировали приличиями, улыбками, поклонами.
- Мальчишку мне жаль, - повторил Аскарали. - Большой мастер растет.
Купец шевелил губами, считая. Ему лет тридцать пять. Говорят, в Намангане промышлял мелкой
торговлей, был перекупщиком. На чужбине пошел в гору.
Рустам развернул газету. Сообщалось об открытии школ в сельских районах. О слете учителей. Была
и критическая статья. Автор гневно осуждал районное начальство, повинное в отсеве школьниц.
- Смотрите! - воскликнул Рустам. - Стихи...
- Ну и что? - спокойно поднял голову Аскарали.
- Но это же стихи Камила!
- Ваш знакомый?
- Мы вместе росли. Вместе у бая батрачили.
- Батрачили? - теперь уже купец удивился.
- Да. Потом учились в Баку.
- О чем он пишет?
Аскарали спросил приличия ради. Ему было не до стихов.
- Он пишет об учителе, - заговорил возбужденно Рустам. - Об учителе, который с книгой в руках
поднялся в горный кишлак.
- Простите, Рустам-джан. - Аскарали улыбнулся. - Но я такой поэзии не понимаю. По-моему, это не
поэзия. Есть настоящие стихи... - И он продекламировал:
Не гони же, я - у двери;
божий рай мне не нужен.
Переулка, где живешь ты под луной, -
мне довольно.
Взглянув на Рустама, купец поднял палец и торжественно произнес:
- Великолепный Хафиз.
Рустам не слушал Аскарали. Он замер над развернутой газетой.
В скверике было прохладней. Осеннее утро сохранило в густой зелени свежесть и тишину. Отойдешь
от сквера на несколько шагов, и там уже улица, с ее шумом, гамом, с нагретыми камнями.
На скамеечках всегда студенты с учебниками. Некоторые даже не читают, а сидят с открытой книгой.
Осень... Немного грустно.
С Камилом студенты вежливо здороваются. Встают, уступая место. Камил машет рукой: сидите,
сидите.
- Пойдемте в парк, - предлагает Дильбар и не может удержаться от шутки: - Здесь уважаемому домле
не дадут покоя. И я буду чувствовать себя неловко.
Дильбар преподает в школе. Но она еще студентка: продолжает учиться в институте. Камил - другое
дело. Он действительно - домла. Сразу после возвращения из Баку его пригласили сотрудничать на
кафедру литературы. В газетах «Кизил Узбекистан», «Учитель и просвещение», «Кизил Аскер», в
журналах «Зарафшан» и «Пламя» начали печатать его стихи.
Обычно их хвалили. Но главную оценку Камил всегда ждал от Дильбар. Если она промолчит, сделает
вид, что не читала, или заговорит совсем о другом, значит, нечего гордиться стихами.
В последнее время о лирических стихах Камила много говорили. Не все их понимали. Это было
похоже на подражание старым поэтам.
Дильбар молчала. Камил, не выдержав, спросил:
- Вы читали?
Он никогда не задавал таких вопросов.
- Читала...
Как можно небрежней, Камил продолжил:
21
- Вам не понравились?
- Нет, - сказала девушка.
Отвернувшись, она рассматривала редких прохожих.
- Вы сегодня утром не видели горы? - спросила она.
- Не видел, - сказал Камил. - Просто не обратил внимания.
- Я утром часто смотрю на горы. Сегодня они были в тумане. Я только догадывалась, где находится
какая вершина. Так и в новых стихах. Нужно догадываться. Не достает светлого луча, который разогнал
