Петр Смычагин - Тихий гром. Книги первая и вторая
И пошли-поехали у Михайлы невеселые думки. Не мечтал он о большом богатстве, потому как знал: недостижимое это дело. Вся жизнь, все силы только и ушли на то, чтобы семью прокормить да крышу над головой какую-никакую иметь.
Родила в прошлые годы смирновская земелька, обнадеяла… Что же теперь-то будет?
Так и просидел дед за столом до вечера, ничего не ответив Мирону. Со стороны могло показаться, что дремлет он. В действительности проносились в его седой голове буревые мысли волнами и рушились, разбивались о неизбежную суть бытия. Как ни поверни, теперь осталась одна надежда — на бога.
Вернувшись домой, братья узнали от Мирона о результате его поездки. За ужином тишина стояла гробовая, будто покойника только что вынесли. Когда собрались ложиться спать, Мирон вновь завел разговор:
— Дык чего ж я скажу-то ему завтра? Аль не ездить уж туда, коль все молчат?
И опять в избе повисла нудная, нестерпимая тишина. Первым не выдержал гнетущего безмолвия Макар:
— Ну чего с им наговоришь? Все без нас сделано. Вот ежели б теперя пятый год назад воротился, ух и поговорил бы я с им! Уж не стоял бы как тот раз в сторонке, не глядел бы, как шашками да нагайками казачишки народ крушат. — Ребром ладони Макар легонько постукал себе поперек горла. — Вот они где застряли у нас.
— Им от царя-то — земля да воля, а нам нужда да работушка в поле. На том свет стоит, — не то возразил брату, не то поддержал его Тихон.
— Вы, ребяты, полегчей об царе-то, — назидательно сказал дед, — не наш воз, не нам его и везть. А ты, Макар, при людя́х не вздумай где про пятый год вот эдак ляпнуть, живо кандалами загремишь.
— Да как же — не наш воз, — распалился Макар, — а у каждого из нас от такого известия ровно сто пудов на шее повисло. Враз все посгинались…
— Замолчь! — оборвал его дед. — На том она и стоит вечно, Русь-матушка царская, на кандалах да на розгах. Вам того и во сне не снилось, чего нам на барщине довелось. — Зная, что последнее слово за дедом, все умолкли. — Клин этот брать надоть. Коли бог даст, уродит на ем, обойдемся. А не взять да не посеять, так и надеяться не на что.
Считая разговор законченным, дед тяжело поднялся с лавки и, держась рукой за ноющую поясницу, поплелся к себе в келью.
— Эдак вот нам и молиться да надеяться всю жизнь то на бога, то на Смирнова, — проворчал Макар негромко, чтобы дед не слышал. — На Смирнова шибчей молиться надоть, потому как не у бога земля-то, а у его.
— Так оно и выходит, — согласился Тихон, — да сколь не скули, другого не выдумаешь. Прав батюшка: землю брать надоть.
8Редко выпадали часы, а тем более дни, когда бы в кузне у Тихона Рослова никого не было. Раньше всех пожаловал Леонтий Шлыков.
— Здорово, Тиша!
— Здравствуй, коли не шутишь, — ответил Тихон, обхаживая на наковальне кончик бороньего зуба, раскаленного добела.
Леонтий с порога залюбовался работой Тихона, безотрывно глядел на зуб, делающийся с каждым ударом острее. Отклепав поделку, Тихон бросил ее в колоду с водой, положил клещи и молоток, сдвинул назад шапку и стер со лба пот.
— Ну, сказывай, чего у тебя стряслось? — отошел к верстаку и оперся на него задом.
— Сделай ты мне вот эту хреновнику, Тиша, — Леонтий вынул из кармана две железки с колечками. — Видишь, удила расскочились у уздечки. Сивка мой, сам знаешь, норовистый конь. А ребяты ведь они, ведь что, рвут, тянут сколь силы есть… Не то что губы коню, железо вот разорвали.
— А сколь же твому норовистому Сивке годов?
— Да ведь оно ведь, как сказать? На крестинах я у его не был. Со старухой мы годков тридцать живем, а его я купил годов на десяток посля, это уж когда Федя у нас помер… Годов, стал быть, двадцать, может, с пятком.
— А самому-то тебе сколь?
— Самому-то, кажись, второй год на шестой десяток пошел…
— Старуха твоя как, с наговорной водицы не кашляет?
— Х-хе, Тиша, поправилась ведь, слышь ты! Ей-богу, святая у вас в колодце вода! На другой же день поправилась моя старуха, хрена ей горького на ложечку. Порхает, как пташка! И мне, и старухе той, какая наговаривать должна была, никак спасибов не наговорится. Уж девать их некуда, спасибы-то… Дык сделаешь, что ль?
— Сделаю, сделаю. Клади на наковальню.
Тихон свернул цигарку, помусолил ее, пригладил толстыми грязными пальцами и подошел к горну взять уголек.
— А новость-то слыхал небось? — вскинулся Леонтий, предвидя занятный разговор.
— Какую?
— Данин-то, Виктор Иванович, землю нашим мужикам продал. Всю как есть. Десятин двадцать, что ль-то, себе оставил. И дом продал Демиду Бондарю, Тюте, стал быть.
— Да что ты! Вот тебе и Тютя! А сам Виктор Иванович уезжать, что ль, собрался?
— То-то вот и есть, что никуда он ехать не хочет. Весной будто бы саманную избу скласть собирается, а пока на месте живет.
Тихон покрякал значительно, пригладил короткий ус, затянулся глубоко из самокрутки. Ничего не сказал.
— И ведь, скажи ведь, Тиша, умный вроде бы человек, грамотей на весь хутор один, аблокат…
— Адвокат, — поправил Тихон.
— Все люди из землянок, из саманух в деревянные избы лезут. Кто как может, выбиваются. А он из такого домика…
— Стал быть, расчет какой-то есть.
— Чегой-то никак не угляжу я тут расчету, — упорствовал Леонтий. — Вы вот небось назад в землянку не собираетесь, новую избу ставить налаживаетесь.
— Всякому, видно, свое, — неопределенно ответил Тихон, — богу — богово, Кесарю — Кесарево. — Бросил в потемневший горн окурок, постукал клюкой по углям, осаживая их, вложил половчее в жар поделку, примолвил: — Не нашего, знать, ума это дело, дядь Леонтий, — подгреб рукой свежего угля и принялся раскачивать мехи.
— Прошечка вон тоже, сказывают, подымать будто бы новый дом налаживается, — пищал в самое ухо Тихону, подтягиваясь на носках, Леонтий. — А ведь у его ведь и семьи-то почти никакой нету…
Но тут Тихон выдернул из горна мундштук, ударил им несильно о наковальню, сбивая окалину, из-под молотка брызнули искры — не до разговоров. Леонтий отскочил в сторонку.
На улице, за растворенной дверью, послышался размеренный топот лошадиных копыт. Выглянул туда Леонтий, оторопел вроде бы. К кузне подъехали Кирилл Платонович Дуранов и какой-то незнакомый рослый татарин на двух богатырских тяжеловозах. Таких в хуторе сроду ни у кого не бывало. Оба одинаковые совершенно — темно-гнедые, гривы черные, головы будто точеные, небольшие. Смиренно остановились в ряд, так что одного можно принять за тень другого. Шерсть на них так и лоснится на солнышке.
Кирилл Дуранов перекинул ногу впереди себя и не спеша сполз с широкой спины коня.
— Видал таких? — спросил он у Леонтия, шагнув мимо него в кузню.
— Двух коньков перековать надоть, — обратился Кирилл без предисловия к Тихону. — Перекуешь, что ль, сусед, а? — и ухмыльнулся, потянув себя за смолевой ус, сдвинул барашковую шапку со лба, остановился у наковальни в ожидании.
Тихон, заканчивая поделку, коротко бросил: «Счас» — и продолжал свое дело. Потом, охладив удила в воде, зажал мундштук в тисках, обточил напильником, подал Леонтию:
— Держи. Катайся на своем норовистом Сивке еще хоть двадцать годов.
Леонтий, будто боясь ожечься, с опаской принял теплые еще удила, сунул в карман.
— А заплатить-то сколь тебе, Тиша?
— Ладно, дядь Леонтий, потом, — махнул рукой Тихон и шагнул к двери, — посля, на том свете угольками отдашь. Мне ведь и там, наверно, ковать придется.
Леонтию такой ответ не в диковинку.
— Ну, дай бог тебе здоровья, коль так, — кивнул он головой вслед кузнецу, уже выходившему за Кириллом в низкую дверь.
— Эт откуда ж такие черти? — ахнул Тихон, глянув на коней. — Чьи они?
— Да вот знакомый в город ведет, на базар. Дорога дальняя, передки хлябать зачали, — словно бы нехотя ответил Кирилл.
Спутник его молчал, видимо, не умея говорить по-русски, стрелял прищуренными глазами по собеседникам.
— Ну и лошадушки! Ну и коньки! — восторгался Тихон, ощупывая и охлопывая диковинных тяжеловозов. — Эти, знать, поухватистее твого Сивки будут, дядь Леонтий. Да и помоложе годков на десять.
— Глянутся? — осклабился Кирилл Платонович, потянув двумя пальцами за кончик своей смолевой, клинышком бороды. — А ты купи одного, Тихон Михалыч, купи! На базар ведь ведет. Я уж одного взял.
— Какого? — вгорячах вырвалось у Тихона.
— Да любого: одинаковые они. Любого выбирай!
Тихон, однако, осекся, ровно ерша проглотил. Потянул было за повод к станку того, возле которого стоял, но хозяин удержал кузнеца, лопоча что-то по-своему.
— В станок их не надоть, — пояснил Кирилл. — Смиренные они и умные. На руках куются.
Тихон взял коня за щетку, тот послушно поднял переднюю ногу, круто согнув ее в колене. Потянул кузнец подкову, попробовал сшевельнуть — сидит мертво, как влитая… Принес из кузни специальный переносной верстачок, вроде скамеечки, с ковочным инструментом, проверил по-настоящему и из восьми нашел лишь одну подкову не в порядке. За нее и принялся. Не ковать привели, показать.
