Абдурахман Абсалямов - Огонь неугасимый
— Все это очень приятно, Сулейман-абзы, — прервал его Назиров. — Но ведь коленчатые валы нужны нам немедленно, сегодня же!
— Немедленно, га! Сулейману подумали хоть раз помочь? Только и знаете свои цепочки. — И, увидев, что начальник мрачнеет, добавил: — Ладно, товарищ начальник, дадим и сегодня то, что сможем. Но только уговор: чтобы никаких задержек. Ни-ни… Я последний вал обрабатываю. — И, уже перейдя на шепот, спросил: — Ты что ж, товарищ начальник, нового директора по нашему пролету не провел, га? Надо бы тебе представить Сулеймана собственному зятю. Забыл, га?
— Будет вам, Сулейман-абзы. Не до шуток, — ответил Назиров.
— А я и не шучу. Ты, поговаривают, тоже в зятья ко мне набиваешься. И тоже поди как женишься, за три километра будешь обходить тестя, га?
Назиров покраснел, растерялся. Он давно тянулся сердцем к Гульчире, но никогда не думал, что даже отцу ее уже все известно. Вот характерец!.. Режет прямо в лоб. Не разбирается — тактично, нетактично, смущаешься ты, нет ли. Надо как-то ответить этому хитрющему старику, а у Назирова язык прилип к гортани. И чем дольше длилось молчание, тем сильнее охватывало его смущение.
Заметив это, Сулейман добродушно усмехнулся:
— Коли ты с ней будешь таким мямлей, как со мной, не видать тебе, парень, моей дочки…
Но чего больше всего боялся Назиров, так это того, как бы не рассказал сумасшедший старик об этом казусе дома. Гульчира девушка с характером. Можно тут же получить от ворот поворот.
Выручил Назирова, сам того не подозревая, один из рабочих. Подозвав начальника цеха к своему станку, он долго и подробно принялся объяснять ему что-то насчет данной ему детали.
В кабинете Назиров нетерпеливым жестом повесил на вешалку кожаное пальто и подошел к телефону.
Когда туда вошла с бумагами в руках Надежда Николаевна, он докрикивал в телефонную трубку последние слова. Затем бросил трубку и закурил.
На Надежде Николаевне, как всегда, был длинный черный рабочий халат с белоснежным воротником. Голова не покрыта. Рано начавшие седеть волосы скручены на затылке узлом.
— Вы чем-то расстроены сегодня, Азат Хайбуллович? — тихо, с тревогой спросила Надежда Николаевна.
Назиров, сделав вид, что не слышал вопроса, попросил список дефицитных деталей. Надежда Николаевна достала из шкафчика сколотые скрепкой листки и положила перед ним. Назиров перелистал их, быстро пробегая глазами по цифрам. Несмотря на то что была еще только первая половина месяца, цифра, показывающая количество дефицитных деталей, упорно росла день ото дня.
Видя, что с каждым новым перевернутым листком лицо начальника мрачнеет все больше, Надежда Николаевна не сдержалась:
— Если и дальше пойдем такими темпами, опять придется в конце месяца раздавать детали по другим цехам.
Назиров подскочил даже.
— Этого еще не хватало!
В ушах прозвучали недавние слова директора. Тонкими пальцами начальник цеха забарабанил по настольному стеклу.
«Какие нервные пальцы, — подумала Надежда Николаевна. — А ведь он не был таким». Ей стало жаль Назирова.
— Надежда Николаевна, — сказал Назиров, отодвинув подписанные бумаги, — нужно поторапливаться с нашим проектом. Муртазин им, возможно, заинтересуется… В общих чертах я сегодня же попытаюсь доложить ему. Скажите Авану Даутовичу…
Произнося это имя, Назиров вдруг смолк, вспомнив жену Акчурина красавицу Идмас. Мгновенно залившись краской при этом воспоминании, он очень обрадовался, когда зазвонил телефон.
Сделав вид, что ничего не заметила, Надежда Николаевна сняла трубку, послушала и сказала, что директор вызывает начальников цехов на совещание.
— Очень хорошее начало! — обронил Назиров, не столько чтобы поддеть нового директора, сколько скрыть свое смущение и половчее вывернуться из неудобного положения, в которое сам же себя поставил. Надевая кожаное пальто, он вспомнил и добавил: — Да, вот что, Надежда Николаевна, займитесь-ка вы как следует Ахбаром Аухадиевым… Придется его уволить. Заготовьте приказ. — И вышел.
Надежда Николаевна задумалась. В самом деле, что делать с этим Аухадиевым?! Увольнением с завода его не испугаешь. Он прекрасный наладчик. Его завтра же возьмут на другой завод. Оттуда выгонят, поступит на третий, на четвертый. Уволить проще всего. Но разве это метод исправления, таким путем легко можно прийти к обратному результату — совсем погубить человека.
Надежда Николаевна давно знает Ахбара Аухадиева. Они соседи. Кроме старушки матери, у него никого. Ни жены, ни детей. Когда-то был женат, но жена оставила его. Мать его — странная женщина. Если и зайдет когда к Надежде Николаевне, ни о чем не спросит и сама не поделится ничем, замрет молча у дверного косяка. Никак не уговоришь ее даже присесть на минутку. А если начнешь упрашивать понастойчивее, уставится в пол и часто-часто заморгает, беззвучно перебирая запавшими губами: не то благодарит, не то сетует. И тотчас так же молча уйдет.
В молодости ее жестоко бил муж, на старости лет стал бить сын.
Надежда Николаевна догадывалась, каким тяжелым камнем лежит на сердце у старой матери обида, и порой, жалея ее, говорила:
— Маглифа-апа, зачем позволяешь сыну оскорблять твои седины? Напиши жалобу, и его притянут к ответу.
Но бедная мать в ужасе махала руками:
— И-и, что ты, что ты, доченька, мыслимое ли это дело писать жалобу на собственного сына? Коли бьет, значит, знает за что, провинилась, значит… Я уже одной ногой в могиле, а сыночку надо еще жить да жить… — говорила она и неслышными легкими шажками торопливо исчезала.
Надежда Николаевна не раз отчитывала Аухадиева и с глазу на глаз и через завком предупреждала. Но пользы от этого не было никакой. Более того, ее усилия привели к обратному результату: в лице Аухадиева она нажила себе недруга. И тем не менее это из-за нее Назиров тянул с его увольнением.
Позвонив механику, Надежда Николаевна попросила прислать к ней Аухадиева. Вскоре он явился. Обшлага спецовки, отвороты брюк висели лохмами, словно их владельца терзала свора собак. Остановившись в дверях, Аухадиев локтями поддернул спадающие штаны и, глядя вниз, спросил:
— Вызывали?
— Да, Ахбар Валиевич, вызывала, — не отводя строгих глаз, подтвердила Надежда Николаевна. — Почему в нетрезвом виде пришел на работу?
— И всего-то опохмелился немножко… Прошло уже.
— Почему пререкался с мастером?
— А пусть не привязывается…
Нахмурив брови, Надежда Николаевна окинула Аухадиева с ног до головы суровым, непреклонным взглядом и сухо, холодно сказала:
— Мы немало возились с тобой, Ахбар Валиевич. Ты уже не раз давал слово не пить больше. Не хозяин ты, видимо, своему слову. Нельзя тебе доверять… Саботажник ты, вот кто!..
— Но, но, — прервал ее угрожающим тоном Аухадиев и даже шагнул вперед. — Думай, о чем говоришь, мастер. Какой я враг? Какой саботажник?.. Фронтовик, две раны имею, пять медалей! Двадцать лет на заводе работаю.
— И все же враг нашему обществу, Аухадиев. Говорю тебе это прямо в глаза, может, образумишься.
Аухадиев, тяжело дыша, упорно смотрел вниз. Опухшее, в синяках лицо его покраснело, покрылось испариной. Ему хотелось крикнуть «инженерше» что-нибудь оскорбительное, вроде того, что «помнила бы лучше о себе, чья жена!», но он, сжав зубы, промолчал.
— Вот здесь, — положила Надежда Николаевна руку на папку, — заготовлен приказ о твоем увольнении. Я попросила Назирова, чтобы он не подписывал, пока я не поговорю с тобой. Иди и подумай. Если для тебя на этом заводе нет ничего дорогого, приказ недолго подписать. Подумай о своей матери, Ахбар Валиевич. У нее иногда даже на хлеб денег нет. Такую специальность в руках имеешь и не можешь мать прокормить. А еще мужчина!..
Хлопнув с силой дверью, Аухадиев вышел из кабинета.
3Строгая, выдержанная в темных тонах обстановка просторного директорского кабинета, казалось, еще сильнее подчеркивала мрачность Муртазина. По стенам — панели из черного дуба. Директорское кресло с высокой спинкой и массивный стол с ножками, похожими на пузатые самовары, тоже были из черного резного дуба. Книжные шкафы, сейф, кресла, шторы на окнах — все было черно-коричневых тонов. Телефонные аппараты и коммутатор поблескивали черным лаком. Только узкий, длинный стол, приставленный к директорскому столу, был покрыт зеленым сукном да в углу стоял фикус с плоскими зелеными листьями.
Итак, он в Казани, сидит в директорском кресле. Муртазин задумался. В памяти его всплывали давно забытые, потускневшие воспоминания. Всплывая, они тут же и исчезали. Вернее, он сам решительно отгонял эти ставшие такими далекими — ненужные, думалось ему, — воспоминания, бесцветные тени, бесплотные призраки давно минувшей жизни. Но временами сила воли изменяла ему и не изведанные доселе чувства вырывались из самых глубин сердца. На память невольно приходили стихи Тукая:
