Петр Замойский - Лапти
«Горю?» — испугался Абыс и решил выбраться из печки.
Но вылезть обратно не легко. Второпях забыл, что лежал теперь не вдоль, а с угла на угол. И как ни пытался отодвинуть ногами заслон, ноги упирались в кирпичи.
«Заплутался!»
Нутро совсем выворачивало, сжимало ссохшееся горло, смертельно хотелось ледяной воды. Хоть глоток. Хоть каплю. Сначала тихо, все еще опасаясь жены, затем все громче и громче принялся стонать. А как только застонал, все тело схватили судороги. Он свивался в кольцо, поджимая под себя ноги, несколько раз перевертывался, бил головой в боковые и заднюю стены. Принялся кричать. Случайно швырнул заслон. От крика и шума проснулась жена.
— Что тебя черт дерет? — сердито окрикнула она, слезая с печи. — Что ты ни ребятишкам, ни мне покоя, сатана, не даешь? Голо-овушка, моя го-орькая!
— У-у-а-а! — неслось из печки.
— Вот я тебя сейчас, идола, акну! — Я тебя акну по башке. Живо уснешь!
На момент Абыс, словно испугавшись, смолк, затем вновь, с невероятной силой, принялся бить ногами в стену и кричать. Он бил так отчаянно, что на шесток сыпалась сажа и летели осколки кирпича. Минодора взяла кочергу и молча, злобно несколько раз сунула в печь, ударив Абыса по чему-то жесткому. Он вскрикнул, тяжело простонал, судорожно икнул и утих.
— Давно бы так. Не побей, спать не даст.
Подняла с полу заслон, прислонила к челу, а чтобы Абыс вновь не вышвырнул его, поставила на шесток ведерный чугун с водой.
— Хоть бы сдох там, и то легче, — пожелала Минодора.
Сокрушенно вздохнув, опять влезла на печь к ребятишкам.
До самого утра не беспокоил ее Абыс. Крепко спала Минодора. Утром, проснувшись, вспомнила, что ей обещали дать муки, и, взяв припасенный заранее мешочек, торопливо отправилась к Лобачевым.
Навстречу ехала подвода. Минодора вздрогнула. Она узнала не только судью, но и членов суда. Проводив их и поглядев им вслед, поскорее свернула ко дворам.
— Слава богу, унесло чертей от греха!
Отпускал муку Карпунька. Минодора не то укорно, не то радостно сообщила ему:
— Напоили вы дурака-то вчера, в печку спать забрался. Так и сейчас там дрыхнет.
— Пущай спит, — проговорил Карпунька, не глядя на Минодору. — Больше поить не станем. Что ни напаивай, все без толку. Болтает не знай что.
— Это пьяный он болтает, — оправдывала Минодора мужа. — Да пьяному какая вера?
— То-то пьяный. Небось люди-то трезвые слушают. Ты прикуси ему язык.
— Я прикушу, но только и вы до нови хлебцем не оставьте.
— Как у самих все, так и у вас все, — пообещал Карпунька.
По дороге зашла к Насте, выпросила немножечко квасу. На этом квасе — молока не было — и принялась месить лепешки. От холода ли, а вернее, от голода, но ребятишки уже проснулись, хотя с печки не слезали. А как увидели, что мать месит лепешки, дружно соскочили, обступили мать и прямо из-под рук стали рвать кусочки сырого, кислого теста.
— Да кишь вы, проклятые! Вот обжоры накачались! Испеку, всем достанется.
Быстро скатала пятнадцать лепешек, — по две на каждого, а одну для пробы, — погрозилась ребятам, дав двум старшим по затылку, загнала всех опять на печь, прикрыла лепешки полотенцем и пошла к печке. С шестка сняла ведерный чугун, смахнула сажу, вынула заслон. Абыс лежал, поджав ноги к животу, будто приготовился прыгнуть.
— Эй, сухота! — беззлобно крикнула Минодора. — Вылезай. Небось затапливать пора. Ужель тебя домовой так укачал, и проснуться лень?
Но Абыс молчал.
— Ишь, — немного уже рассердилась Минодора, — как ночью, так людям спать не дает, а теперь дрыхнуть? Вылазь!
И слегка несколько раз ударила его сковородником по пяткам. Абыс даже ногу не подобрал.
— Да ты что, озоровать надо мной вздумал? Так вот сейчас и затоплю. И опалю тебя, как борова.
В печке полутемно. В полутьме показалось ей, что Абыс проснулся и тихо, беззвучно хохочет над ней.
— За уши идола вытащу!
Взяла спички, наполовину влезла в печь и чиркнула… Перекошенное, вспухшее глянуло на нее лицо Абыса. Только на миг и заметила, что на лбу густо засохла кровь, а на губах грязная пена. Глухо вскрикнув, попятилась, но с испугу никак не могла вылезти обратно. Сердце замерло, в глазах помутнело. И, холодея от ужаса, осыпая себе на плечи крупные комья сажи, едва выбралась.
Забыв накинуть на себя поддевку, забыв закрыть дверь, встрепанная, косматая, побежала к соседям. Холодный воздух толстыми клубами хлынул в избу, добрался на печь к ребятишкам. Старший из них слез, закрыл дверь, хотел было снова лезть в теплое логово, но, увидев, что в избе никого нет, а лепешки лежат без призора, схватил одну и отщипнул от нее кусочек теста. Проделку старшего заметили остальные. Спрыгнув с печки, они принялись хватать сырые лепешки и не столько их ели, сколько мяли. Семилетняя девочка подошла к печке. Заглянула туда, всплеснула ручонками.
— Гляньте, тятькины пятки лежат.
Из темной печки видны были только одни голые пятки. Ребята наперебой принялись кричать отцу, чтобы он поскорее вылез оттуда, и предупреждали, что мать обязательно прибьет его кочергой. Но отец молчал.
Вошла мать.
Заметив у ребят в руках измятое тесто, бросилась к столу, приоткрыв полотенце и взвыла:
— Содом окаянный! Глядите, половину лепешек сырьем полопали.
И начала отнимать у ребятишек шмотья теста.
Два мужика, которые пришли с Минодорой, принялись вытаскивать Абыса. Они пододвинули его к шестку, но протащить в чело скрюченное тело не могли.
— Опоганил тебе, Минодора печку-то, — сокрушенно заметила вдова Устя, которая тоже пришла.
— Опоганил, — скорбно согласилась Минодора.
— Святой водой покропи.
Мужики, умучившись с Абысом и видя, что так его все равно не вытащишь, проговорили:
— Мы уж немножко чело разломаем, Минодора. — Не пролазит Яков-то.
Минодора горестно спросила:
— Как же я буду нынче печку топить?
— Топить можно и так. А опосля я вмажу.
— Ломайте, — согласилась Минодора, — что же делать!
Абыса вытащили в золе, саже, с синими пятнами на лице, с застывшей кровью на лбу.
— Видать, ушибся, — указывая на рассеченную бровь, заметила Устя.
— Кто его знает, — сквозь зубы проговорила Минодора, вспомнив, как она ночью несколько раз ударила Абыса кочергой.
— Куда же теперь девать его? — спросил сосед. — Обмыть, что ль, да под образа положить…
— Может, живой еще? Надо бы Авдея позвать.
— Где там — живой? Гляди, окоченел.
Не раздевая, Абыса положили на пол, на солому. Соседки только по настоянию мужиков и по слезной просьбе Минодоры согласились обмыть покойника.
— Кабы доброй смертью умер, с радостью.
Затопив печь, Минодора поставила вчерашний чугун с водой греться.
Притихнувшие ребятишки все-таки поняли, что с отцом случилось что-то такое, чего никогда с ним еще не случалось, как бы ни был пьян. Они забрались на печь и оттуда поглядывали на скрюченный труп.
Торопливо топила Минодора печь, согревая воду. Не плакала она… нет. Лишь поджала синие тонкие губы и молчала. Пока топилась печь, в избу то и дело приходили люди. Каждому непременно хотелось взглянуть на Абыса, как будто живым никогда его не видели.
— Чего глядеть-то? — не утерпела Минодора, — К образам положим, успеете, наглядитесь.
Выдвинула чугун с теплой водой, прогнала лишних людей, сама ушла в мазанку за «смертной рубахой». Там она и дожидалась, пока обмоют покойника, а потом уже придут за ней.
Сидела Минодора на коробье и держала в руках солдатскую рубаху с подштанниками, принесенные Абысом еще с войны. Это «смертное» уцелело чудом.
Прибежала Устя, торопливо схватила белье и унесла. Через некоторое время окликнули и Минодору. Покойник лежал теперь в переднем углу под образами. Мельком издали взглянула на мужа, подошла к печке, бросила в нее кизяки, осмотрела лепешки и потом уж шагнула к покойнику. Глядела на него долго-долго, качнулась, и по синим щекам ее медленно скатились две слезы. Дрожащими губами укорно, словно бы живому, сказала:
— Э-эх ты, Яков, Яков. Достукался, достарался. И дорога тебе туда такая.
Соседкам непривычно было слушать такие слова к покойнику, и они устыдили Минодору:
— Грешно тебе, баба, ругать новопреставленного. Небось у него душа была. О душе подумать надо. Куда она теперь без покаяния пойдет?
— Душа-а… Какая душа?! — сквозь слезы выкликнула она. — Небось и душа-то вся винищем пропахла!
Она еще хотела что-то сказать, но в это время за дверью послышался стон, а когда открылась дверь, раздался протяжный вопль:
— Бра-ате-ец!
Это из четвертого общества прибежала сестра Абыса. Ей уже передали о смерти брата. На жалостливый вопль ее несколько баб тоже захныкали, запричитали, упоминая не Абыса, а кого-нибудь из своих близких родственников, похороненных недавно, а Минодора пошла в голос. Причитала она громко, чтобы слышали все бабы, столпившиеся в тесной старой холодной избенке о двух окнах:
