Иван Вазов - Повести и рассказы
Словом, Жорж сейчас ничуть не походил на самого себя.
Но вдруг лицо его омрачилось. К его деловой служебной серьезности примешалась какая-то тайная личная забота. Жорж только что вспомнил о том, как неосторожно вел себя вчера и сообразил, к каким роковым последствиям это может привести.
Ему неудержимо захотелось увидеть Даскарова, чтобы узнать, как обстоят дела и успокоиться.
«Ах, уж этот Даскаров, неужто он что-нибудь слышал!» — думал он.
И Жорж вполголоса спросил рассыльного, не пришел ли Даскаров.
— Пришел и направился к господину министру, — ответил тот.
Жорж вздрогнул.
— К господину министру?
— Да.
— Сразу после того, как пришел?
— И сейчас еще там сидит!
— И сейчас еще…
Жоржа обуяли дурные предчувствия. «Зачем Даскаров так поспешил к министру?» — спрашивал он себя. Должно быть, чтобы донести на него, Жоржа… Правда, Даскаров и раньше не раз являлся к министру сразу же после прихода на службу и даже сидел у него целыми часами, но Жоржу казалось, что сегодня это случилось впервые и что это грозит ему гибелью. Обуреваемый мрачными мыслями, Жорж положил перо и в изнеможении откинулся на спинку стула. Он устремил на стену рассеянный взгляд, но в этой рассеянности таились тяжкая забота и тревога; губы его машинально и неслышно шептали: «уволен», «уволен», «уволен»! Румянец внезапно покинул его щеки, лицо его осунулось. «Уволен», «уволен», «уволен», — шептал ему кто-то на ухо.
Открылась дверь, и вошел другой рассыльный.
— Господин министр просит вас пожаловать к нему, — почтительно проговорил он и, вытянувшись по-солдатски, стал ждать ответа.
— Меня? — выдавил из себя Жорж прерывающимся голосом.
И он впился глазами в рассыльного, словно стараясь узнать по его лицу какую-то страшную тайну,
— Да, — ответил рассыльный.
Жорж мгновенно вскочил со стула, поправил галстук, оглядел свой костюм и вышел.
В кабинет министра он вошел бледный как полотно.
Министр что-то писал, сидя за своим огромным письменным столом в углу просторного кабинета, устланного дорогими разноцветными коврами. Дрова весело трещали в большой венской печке,
У письменного стола стоял Даскаров.
Жорж низко поклонился.
Но вопреки всем ожиданиям, начальник взглянул на Жоржа благосклонно и попросил его дать некоторые сведения по какому-то делу. Жорж дал эти сведения и, чувствуя большое облегчение, собрался было уходить.
— Нет, подождите, — снова обернулся к нему министр.
Жорж насторожился.
— Какого вы мнения об Аврамове? — спросил министр.
— О нашем архивариусе?
— Да, о нем, — министр снова наклонился над бумагами.
— Он добросовестно работает, господин министр, это хороший чиновник, — ответил Жорж. И сразу же заметил, что Даскаров смотрит на него чем-то недовольный.
Министр тоже слегка нахмурился.
— Да, работает он добросовестно, но еще усердней занимается политикой, — с досадой и раздражением проговорил Даскаров, бросив на сослуживца строгий, почти злой взгляд.
Услышав эти слова и посмотрев в лицо Даскарову, Жорж убедился в том, что сам он вне опасности, но что она грозит бедному Аврамову. Уверенность эта сразу придала ему бодрости, и он пришел в себя. Он подумал даже, что надо бы заступиться за приятеля и опровергнуть слова Даскарова, но эта мысль молниеносно исчезла; чувство самосохранения взяло в нем верх над всеми прочими душевными побуждениями, и он не решился возражать.
«Если я даже и скажу что-нибудь, разве это ему поможет?.. Только восстановит Даскарова против меня», — подумал Жорж.
— Он действительно занимается политикой? — спросил министр.
— Ничего не могу сказать наверное, господин министр… Я вижу его только в канцелярии… туг он работает на совесть… Но что он делает после службы, об этом я ничего не знаю и ни за что ручаться не могу…
Этот уклончивый ответ косвенно подтверждал клевету Даскарова. Так был подписан смертный приговор бедняге архивариусу,
Министр многознаменательно покачал головой и посмотрел на Даскарова, лицо которого приняло самодовольное выражение.
Благосклонно кивнув Жоржу, министр снова принялся за работу. Жорж поклонился и пошел к себе в канцелярию. Глаза его сияли; лицо сразу же стало таким же самодовольным, гладким, округлым и симпатичным, как и раньше. После сильного испуга и потрясения в душе его наступил полный покой. И Жорж с суровым видом снова склонился над своими бумагами.
В полдень Жорж вышел из министерства. Он шел домой, то и дело здороваясь со знакомыми и улыбаясь. Маска канцелярской серьезности спала о его лица, и оно опять стало приятным и счастливым.
Выйдя на бульвар Дондукова, он заметил на стене объявление о чьей-то смерти. Жорж подошел и прочел имя умершего.
— Рачев, — пробормотал он, пораженный.
Потом прочел несколько строк, начертанных под именем покойного.
— Похороны в три часа… Надо будет попросить, чтобы меня отпустили на вторую половину дня, — сказал он себе. И снова зашагал домой.
Но вот кто-то окликнул его из бакалейной лавки. Жорж повернулся и увидел Балтова.
— Здравствуй, Балтов!
— Здравствуй, что нового?
— Ничего… Да, — с нашим Аврамовым стряслась беда: отчислили его.
И Жорж вполголоса рассказал Балтову, как было дело.
— И, можешь себе представить, — на его место назначен Ходжов, двоюродный брат Даскарова… Понимаешь, какая интрига?
— Несчастный Аврамов! — с состраданием проговорил Балтов.
— Мне тоже ужасно жаль его… Я сделал все, что мог… Но… А ты что тут покупаешь? Швейцарскую колбасу? — и Жорж повернулся к лавочнику: — Отрежь и мне, надо принести закусочки к обеду.
IVБал был в разгаре. В просторном зале, ярко освещенном множеством ламп и хрустальной люстрой, гремела музыка оркестра, танцевала группа дам в легких бальных туалетах, кто — с большим декольте, кто — с маленьким. Дамы грациозно кружились со своими кавалерами, облаченными в черные фраки; под мышкой левой руки каждый держал сложенный шапокляк. Как только эта группа перестала танцевать и отошла к стене, другие пары закружились и заскользили по гладкому блестящему паркету; в зале слышался легкий приятный шорох, издаваемый ножками, обутыми в атласные туфельки.
Танцевали кадриль-монстр.
Аврамов, стиснутый в толпе зрителей, не мог оторвать глаз от этого восхитительного зрелища, — ведь он впервые присутствовал на таком балу. Все здесь — и звуки музыки, и яркий свет, и дорогие разноцветные туалеты, и обнаженные плечи и шеи, и ароматы, и утонченные манеры, и грациозные движения дам и кавалеров — словом, весь этот столичный блеск взбудоражил его провинциальную душу. Все было для него так ново, все казалось ему таким блестящим, таким не болгарским, таким удивительным… Но вот он вспомнил слова Жоржа, сказанные вчера вечером, и горький пессимизм отравил ему все впечатление от бала. Он нахмурился и повернулся к Балтову.
— Ну, как? Нравится тебе? — с усмешкой спросил его приятель.
— Я тебе очень благодарен за то, что ты привел меня сюда — полюбоваться на бал в столице… Великолепное зрелище!.. И тем не менее твой Жорж был прав. Эта «культура» не годится для Болгарии…
Балтов взглянул на него насмешливо.
— Ты послушал его проповеди и заразился его идеями?
Аврамов серьезно посмотрел на него и ответил убежденным тоном:
— Да, заразился, когда увидел, что он прав… И все, что он говорит — правда… Каждый патриот должен разделять взгляды Жоржа и бороться со столь разорительными модами… Мы должны объявить беспощадную войну этой заразе.
— Ты глубоко заблуждаешься, Аврамов. Жорж говорит парадоксы; не слушай его… К тому же мы и не можем вернуться к старому.
— Все равно, новое мне не нравится.
— А ты поговори с Жоржем сегодня… Жаль, что его нет.
Этот разговор происходил во время краткого антракта между кадрилью-монстр и лансье. Но вот оркестр заиграл снова, и танцующие пары образовали с десяток каре… При всем своем дурном настроении Аврамов пришел в восторг от этого нового танца, во время которого дамы изящно делали реверансы. Когда танец окончился, разговор между нашими приятелями возобновился.
— Обезьянничанье, болгарское обезьянничанье, вот и все. Правильно говорил Жорж, — сказал Аврамов.
— А ты с ним и сегодня виделся? — спросил Балтов.
— Нет, но вчера вечером, после того, как ты ушел, мы еще долго говорили и о софийских чиновниках и о балах… И я теперь своими глазами вижу все то, о чем он мне рассказывал… Ах да, вспомнил — я сегодня видел Жоржа после обеда; он тогда шел на чьи-то похороны.
— Да, скончался Рачев… Они с Жоржем были большие приятели, друзья детства.
Тут дирижер танцев подал знак оркестру. Снова зазвучала музыка.
