Журнал современник - Журнал Наш Современник 2009 #2
Надо сказать, что когда после нашего состоявшегося знакомства я приезжал в столицу, то Шестинские, зимой обычно живущие в московской квартире, на время передавали в моё полное распоряжение свою переделкинскую дачу, где на втором этаже в кабинете Олега Николаевича мне был определён ночлег. Днём я занимался делами в столице, а вечером с Киевского вокзала уезжал в Переделкино. Там шёл пешком до улицы Павленко. Свернув на неё от Дома творчества, продвигался тихой, затаившейся улицей, у которой с одной стороны вольным бело-голубым цветом разлилось заснеженное поле, а с другой - стояла дача, в которой некогда жил Владимир Солоухин. Зимой этот участок улицы безлюден. Снег вокруг дач глубок и не потревожен. Могучие ели стоят, опушенные снегом.
Возвращаясь с затянувшейся ночной прогулки, я прошел через территорию Дома творчества. Тихие корпуса, тёмные окна, узкие дорожки, очищенные от снега, старые, неподвижные, много чего видавшие за свой долгий век деревья.
Войдя в дом, я поднялся на второй этаж, в рабочий кабинет поэта, включил свет.
На письменном столе лежала книга Шестинского "Птица спасения". В ней были собраны стихи "смутного времени". Я начал её читать. Неторопливо, страница за страницей.
Страшные разочарования, потери, предательства, измены - но и радость обретений новых друзей - вместила она на своих страницах. Словно бросая вызов осквернителям своей страны, тем, кто унизил, ограбил, предал ее, Олег Шестинский говорит прямо в лицо - вот моя позиция, моя оценка ваших преступлений, и я не боюсь, но презираю вас, потому что есть еще и главный, высший суд - суд Совести, Божий суд - к нему готовьтесь.
В книге помещено более двухсот стихотворений, которые, в свою очередь, разбиты по разделам: "Преданным, любящим, ушедшим", "Россия", "Моя бессмертная блокада", "Земное небо". Мне трудно было сразу найти
единое определение этого поэтического труда, пока, наконец, не понял: это духовный дневник автора, подобно тем, что пишет для себя каждый из нас, приготовляясь к таинствам исповеди и причастия. Безусловно, в книге много душевной смуты, непокоя, особенно в стихах "политических". Ну, а возможно ли, чтобы было иначе? Ведь окрест рушилось, осквернялось, предавалось самое дорогое - неисчислимые жертвы и страдания войны, муки и голод блокады, все девятьсот дней которой ребёнком Олег Шестинский пережил в Ленинграде. Казалось, в этой вакханалии переворачивается мир, да и сама надежда на свет навсегда уходит из нашей жизни. Мог ли всё это поэт пережить без душевной смуты, без отчаяния? К тому же столько личных, безвозвратных потерь принесло это время - ушли из жизни близкие друзья: Владимир Соколов, Глеб Горышин, Владимир Торопыгин…
Когда умирает товарищ,
не грусть, не печаль, не тоску,
иное в себе ощущаешь,
а что - я сказать не могу.
Как будто бы сам, огорчённый, спешил на Небесный Вокзал, но к звездам умчались вагоны, а ты, как всегда, опоздал.
* * *
Поздней ночью я заканчиваю в своей нижегородской деревне эти заметки, спускаюсь вниз, на первый этаж своего дома, потеплее одеваюсь и выхожу в безмолвную, росистую сентябрьскую ночь.
Высокое чистое небо бросает мне в глаза россыпи звёзд. Чувства одиночества и восторга смешиваются во мне. Я оборачиваюсь к дому и вижу, как оставленный на веранде свет освещает мои яблони, и фонарики плодов на отяжелевших, обвисших ветках вновь радостно и призывно горят. И тогда мне подумалось: друг мой! Пусть пришла осень в твою жизнь. Но какие бы холода ни стояли в России, они не погубят побеги твоего творчества…
Окружающий мрак может быть долог, но не вечен. Вечны лишь творения праведные, созданные по законам Совести и Любви и воплощённые в его величество - Слово.
