Гариф Ахунов - Ядро ореха
В середине марта, в непроглядно темную, свистящую поземкой ночь, сотрясая все кругом, раздались оглушающие взрывы. Вместе с глыбами раздробленного бетона в воздух взметнулся гигантский водяной столб.
По тревоге поднялся на ноги весь пятнадцатитысячный коллектив. Руководители строительства, инспектора горного надзора прибыли в тот же час на место аварии. И увидели: обвалилась спасительная броня — бетонная стена, построенная специально для защиты станции от напора камского течения. Если не ликвидировать немедленно аварию, вода может пробиться в залы станции, и тогда выйдут из строя дорогие насосы, испортится другое оборудование, купленное за границею на золото: на десять миллионов золотых рублей.
О случившемся доложили прямо в Москву; на место аварии были посланы тотчас лучшие бригады.
Задувал со стороны тайги ярящийся буран, редкие фонари в окрестностях станции светились волчьими глазами средь темного леса.
Более двухсот подвод, и еще машины Фахриева и Карташева, подвозили непрерывно щебень и тяжелый цемент. На берегу Камы вспыхнули костры, голубые всполохи автогенов, взрезая ночную тьму, указывали обозникам дорогу.
Но самая тяжелая часть ремонтных работ легла на плечи бетонщиков Ардуанова и слесарей Вотинова. Бригада Вотинова должна была спасти оставшиеся в воде насосы и потом, по колено в воде, смонтировать их, бригаде же Ардуанова выпало восстанавливать разрушенную бетонную перемычку.
Руководители стройки, безусловно, знали исключительную выдержку парней Ардуанова и Вотинова, но послать рабочих в ледяную мартовскую воду все же не решались; ибо знали они и то, что если все обернется трагически, будут их до конца дней мучить угрызения совести, мало того, поставлена будет на карту судьба Березниковского химического комбината.
Оба бригадира, предварительно переговорив со своими ребятами, согласились работать в ледяной воде. Но, кроме согласия, надо было и всесторонне обдумать это дело, чтобы организовать работу умело и с наименьшим риском. И тут бригада Ардуанова вновь встретилась с Нариманом Нурисламовым, который, помнится, — уговорил их приехать на стройку. Был он на этот раз в глубоко надвинутой теплой шапке, в добротных яловых сапогах, в брезентовом кожане, какой обычно носили обозники. В движеньях его, точных, выверенных, в скупых и твердых словах сквозило чувство ответственности за судьбу бригады, за жизнь каждого члена ее, молодого ли парня или старого, пожившего уже агая. Посоветовавшись с Ардуановым, он разбил бетонщиков на три отряда и, словно боевой командир, отдающий, приказ своим подразделениям, дал задание каждому отряду в отдельности. Два отряда подносят готовый бетон. Люди третьего, как коммунисты, идущие на эшафот, взявшись за плечи друг друга, стоят железной несгибаемой стеной, передавая по цепи раствор для спустившегося в ледяную воду бетонщика, поддерживают в нем бодрость духа; а через пять минут вытаскивают его из плещущего холода и отправляют в приготовленную заранее теплую комнату, чтоб мог он там переодеться в сухое, растереть спиртом застывшее тело; тем временем в воду опускают следующего бетонщика.
Этот строгий, и точный, и жесткий ритм позволяет всем вместе, как единому сердцу и уму, перенести суровую ответственность и тяжесть необычного труда; железная дисциплина, какая бывает только на военной службе, чувство единства и товарищества ведут людей к достижению цели.
Нурисламов, отдавая приказы, исходил из собственного опыта спасения военных судов в годы гражданской войны. И в эти минуты Крутанов, Хангильдян и Мицкалевич подчинялись полностью его твердым приказаниям.
В мартовскую, ледяную и обжигающую, воду первым вошел Мирсаит Ардуанов...
15
...Во время аварии не до сна было и Ксенофонту Ивановичу Сагайкину. По правде говоря, он хлопотал даже более других руководителей строительства: бетонщики, конные подводы, шофера — все находились под его бдительным приглядом. Он, по распоряжению. Нурисламова, устроил подвоз пищи из столовой на поле действия, и туда доставлялись своевременно горячая похлебка и крепкий горячий чай; во многих местах разожгли костры; Сагайкин организовал также доставку сухой одежды; все это значительно облегчило борьбу людей с ледяным напором взбунтовавшейся воды. Старшие руководители стройки остались весьма довольны такой расторопностью Ксенофонта Ивановича и в коротких беседах промеж собой не могли не выказать по этому поводу некоторого удивления: до чего ж не прост и не однозначен, мол, человек; чудеса! Какую пустую болтовню развел товарищ Сагайкин на собрании, а теперь вот, когда пришла беда, смотри, работает вовсю, стиснув зубы.
Да, стиснув зубы — это уж точно.
Ночью, при виде взметнувшихся к небу столбов дыма, огня и воды, душа Ксенофонта Ивановича, давно ждавшего этих минут и бросившегося к окну с дикой радостью, сдавленная туго злобой душа его, дождавшись этой минуты, забила освобожденно крылами.
«Летит по тайге пепел «новой жизни», прах ее летит, господи! Вот так оно и бывает — когда лапотники да голодранцы за дело берутся. Начальство ударится в панику, и не выправить им аварии до лета теперь, какой же дурак согласится лезть в холодную, как лед, воду. И насосы их, купленные у зарубежных фирм на казенный счет, за чистое золото, полетят к черту, выйдут из строя. Полежат в воде до самого лета, и тогда им одна дорога — на свалку. А ведь насосы те, деньги казенные, на которые они куплены, — все добыты в поте лица ишачков серых. Вот и получится хорошенькая распря... одна станция тянет миллионов на десять. И отстроить ее заново можно будет только за счет сокращения заработной платы рабочим, да, а легко ли это? Сезонники и без того народ скандальный, если их прищемить в деньгах, будут они противниками Советской власти, чего там, открыто подымутся. Так-то вот, товарищи дорогие, Крутанов, Хангильдян и тому подобное, заварил я вам кашку, и густую, ваш таежный социализм затрещал по всем швам, слышите...»
Тошно видеть Сагайкину, что социализм «по швам трещать» никак не собирается, оттого зол он неимоверно и скрипит зубами. На его глазах ежедневно и ежечасно идет по рельсовым путям в Березники и Соликамск, словно вышедшая из берегов река в весеннем разливе, половодье разнообразных грузов. И каких грузов, это надо видеть, черт бы побрал их! Читает Сагайкин выведенные на ящиках черной краской названия промышленных фирм со всего мира: «Бабкон-Вилькокс», «Ганномаг», «Сименс-Шуккерт», «Борзит», «Рейн Кабель — Павел Газ»... еще кто-то... еще...
И поднимается в Ксенофонте Ивановиче глухая злоба против своих кумовьев-капиталистов. Видеть не может он теперь их ненасытную жадность, страсть к золоту, за которое могут они продать родного отца и собственные убеждения. Ну что, полопались бы они, если б и не продавали пока насосов? Откуда взять бы тогда России, изнывающей от голода, нищеты и тифа, те мощные машины? Неоткуда. Не изготовить ей их пока самой, хоть из кожи вылезет, не-ет, пусть сперва вшей еще всех передавит. Три столетия правили «торговые люди» Строгановы уральской тайгой, но не могли даже солью насытить эту бескрайнюю и нищую страну. Пусть бы и стояли себе те соляные заводы, нет, лезут к химии...
С распухающим, словно боль под сердцем, неуемным уже страхом наблюдает Ксенофонт Иванович, как день ото дня крепнет база химкомбината в Березниках, как набирает он мощь, и ширится, и поднимается. В тайге отыскали белую глину — говорят, будут из нее добывать алюминий. Нашли магний, нужный очень для науки. И это еще сверх богатейших калийных залежей, запасов которых здесь хватило б на нужды всего мира. Это же сверх нефти на Чусовой. Откуда берется только энтузиазм у народа, ну, откуда? Какой-то казанский татарин, сын безграмотного, темного крестьянина, в три-четыре месяца создает передовую бригаду бетонщиков и с фанатической преданностью топчет по десять и больше часов в сутки бетонные заливки; только ли — трое суток, почти безвыходно в холодной воде, устраняет аварию — и вот, нет ее, аварии, одно воспоминание... Никак не укладываются подобные дела в голове Ксенофонта Ивановича. Хочется ему встретить Ардуанова где-нибудь в глухой тайге, хочется видеть, как собьет проклятого татарина с ног бандит Шалага, у которого нож всегда за пазухой, но не ножом, а сапогами вспрыгнет ему на лицо и будет топтать, топтать, пока не раздавится нос, не выскочут из орбит глаза, топтать — ах, какое наслаждение было бы увидеть!
В механический цех будущего комбината привезли паровой котел. Сагайкин частенько ходит смотреть на этот котел, встречает там инженеров — бородатых и безбородых; видит американцев в желтых ослепительных брюках, зырянских серозипунных мужиков, русских, украинцев, татар, башкир, попадаются ему монтеры и слесари, землекопы и бетонщики; замечательные механизмы, трубы и бесчисленные отсеки котла ясно показывают, какой громадный труд человеческий затрачен на его изготовление; и люди взирают на гигантский котел с восхищением, стоят молча, впитывая душами величественную незабываемость минут...
