Николай Чаусов - Сибиряки
— По башке бы тебя этой твоей идеей! Ну, чего теперь делать станем, изобретатель? Будет тебе приказ, выдумщик, напросился!
Митька молчал, шмыгал носом и отдувался. Молча, обреченно смотрели на аварию и остальные водители.
— Ну-ка герой, спускай воду! Спускай, говорят, пока не замерзла! А вы чего встали? — напустился Рублев на шоферов. — А ну, выбрасывай ваги, пока все машины не поломали!
— А как же я? — испугался Митька, вообразив, что его хотят одного оставить на Лене.
— А тебе что, Митяй? Самовар кипит, знай, чаек попивай да посвистывай, — смеялись водители.
— Мы тебе приказ пришлем, парень! Наградные!
— Значит, пока ехали — радовались, а как вага лопнула — один я виноват. Вот спасибо!
— Ладно вам шутковать, и так в штаны напустил парень, — заступился за Митьку Николаев.
Водители разбрелись по машинам, повыбросили из-под кузовов «Митькину идею», вернулись с лопатами расчищать путь. Однако те, что послабей, запротестовали:
— Чего тут начистишь в пурге? Переждать надо.
— Без того с голодухи ноги дрожат, какая еще тут к черту работа!
— Опять бузить? А кто слушать меня обещал? — оборвал Рублев.
6На третий день ветер стих и можно было выйти па Лену. Обросшие, прокоптевшие у костров люди удрученно смотрели на занесенную снегом ледяночку, на бесформенные снежные холмы, где несколько дней назад стояла автоколонна.
— Ну, братцы, дождались ясна. Погожий будет денек. Видали, как верховичок за тучки принялся! — Николаев постоял, осмотрел понуривших головы шоферов, широко улыбнулся. — До чего же вы хороши, братцы! Мать родная откажется, не признает.
Отряд разбился на две группы: одни отправились с лопатами на расчистку, другие — к кострам, на отдых: устанут те — эти придут на смену.
К полудню ослепительно засверкало солнце. Но зато к остальным бедам прибавилась новая: кончилась последняя булка хлеба, упала в котел последняя долька говяжьего сала. Оставались еще картошка, капуста да лук.
— Мясца бы! Без хлеба бы можно, — говорили водители.
— А что? Вон оно мясо, рядом ходит, — показал на тайгу Рублев. — Митяй, выбирай двух спарщиков и чтоб по козе на душу!
— Да медведей живьем бери! — повеселели водители.
Митяй не заставил себя упрашивать: отобрал двоих побойчей с ружьями и сразу увел в тайгу. Но через полчаса Митька снова вернулся в лагерь.
— Дядя Николай, — еле дыша от быстрой ходьбы, сообщил он Рублеву. — Дело есть, айда-ка в сторонку.
— Опять что выдумал?
— Да нет, дело.
Они отошли от костра.
— Шаньгой в тайге запахло. Вкусно, Николай Степаныч, ой вкусно!
— Дуришь? — нахмурился Рублев. — Какая в лесу шаньга? Ровно тебя напугал кто. — И даже опасливо оглядел Митьку.
— Ворует у нас кто-то шкиперскую мучку, дядя Николай, — тихо сказал Митька. — Айда со мной… Или дядю Егора пошли, еще лучше.
Рублев подумал, подозвал друга.
— Ступай с ним, Егор, он те дорогой расскажет.
Перевалив взлобок, Митька спустился в лощину, выбрался на ровное место, на проделанную уже кем-то тропу и, войдя в чащу, подождал Николаева, зашептал:
— Принюхивайся, дядя Егор. Чуешь?
— Не чую.
— Эх ты! А я завсегда в рейсе, бывало, по запаху чуял: где в деревне блины, а где шаньги.
— Будет дурить, шагай дальше!
Из кустов вышли поджидавшие Митьку охотники, и все четверо двинулись дальше.
— Гляди, дядя Егор!
В лощине, в двадцати шагах от них, горел небольшой костерчик, сидели, держа над огнем на прутках мучные лепешки, два человека. Николаев вышел из-за куста, и в тот же миг вскочили с мест оба отшельника.
— А, дядя Егор!.. А мы напугались, уж не шатун ли пожаловал… — заметно побледнев, забегал глазами по насупленным злым лицам подошедших охотников горбоносый отшельник.
— А ну кажи, чего тут жарили? — Николаев оглядел костер, брошенные на снегу борчатку и полушубок.
Горбоносый обиженно огрызнулся.
— Ты что, Егор, очумел? Чего мы тут жарить можем?
— Говори! — взревел Николаев. — Чего жарили?!
Но Митька уже извлек из снега зарумянившуюся с краю лепешку, попробовал на зубок, протянул Николаеву.
— Вот она, шанежка! Хороша, да жесткая шибко! Дрожжец бы!
Горбоносый метнулся в сторону, но Николаев успел поймать его за стежонку, швырнул к костру.
— Показывай, где мука, паскуда!
Губы горбоносого затряслись, как в лихорадке. Перетрусил, жался к костру и его приятель.
— Нет у нас муки… Вот все, что у вас…
— Митяй! — взревел богатырь. — Вывертывай у гадов карманы!
Но и в карманах воров не было ни муки, ни мучной пыли. Водители уже собирались бросить поиски и вести воров в лагерь, когда один из охотников вдруг наткнулся на свежий бугорок снега, вытащил из него плотный белый кулечек.
— Ух ты! — воскликнул Митька. — Тут, если по карточкам, одному месяца на два, а то и на три верняком будет!
Николаев двинулся на воров.
— Не бей, Егор!.. — заорал горбоносый. — Это он брал! Он!.. Я только видел!..
Богатырь приподнял его, бьющегося в руках, толкнул вперед.
— Иди, показывай, где взяли! Оба идите!
Воры привели Николаева к его собственной машине, показали на торчавший под брезентом мешок.
— Из этого.
Весь отряд окружил их. Угрожающе потянулись десятки рук, но Рублев не допустил драки.
— Не трожь! Якутский народ их рассудит.
7Единственного, убитого Митькиной бригадой глухаря сварили в общем котле. Каждый далекий звук, эхом разносившийся по тайге и сопкам, настораживал измученных людей, гнал их к опушке: не помощь ли? Но пуста, безмолвна была долина, безоблачна морозная синь. Рублев снова предложил выбор:
— Или в тайгу за зверем, или в село. До весны будем пехлом ворочать.
Водители посоветовались и решили отправить несколько человек в разведку: может, и верно близко жилье, а ни они о нем, ни сельчане о них не знают. Да и кому знать, где застиг буран колонну. Небось давно пришли бы на помощь.
Николаев отобрал Митьку, еще двоих покрепче парней и, проваливаясь по колена в снегу, повел Леной.
Шли долго. Не находя твердой опоры, ноги проваливали наст, ныли от усталости и боли. И вовсе отказывались подниматься. Искрящийся на солнце снег слепил глаза. Иней густо забелил усы, брови. Слипались ресницы. А Лена продолжала оставаться глухой к крикам выбившихся из сил людей, дразня каждым новым мыском, каждой излучиной. То и дело менялись ведущие, первыми пробивающие борозду в снежной толще. Тяжело дыша, обливаясь потом, шли все дальше вперед, оставляя позади себя глубокую узкую борозду.
На одном из привалов Митька первым заметил движущиеся прямо на них далекие точки, заорал, вспугнув птичыо стайку:
— Люди-и-и!..
Все трое вскочили на ноги, бросились к появившимся в белоснежной дали точкам, горланя и свистя, боясь, что их могут не увидать, оставить опять одних в этой глухой бескрайней долине.
— Ого-го-го-го!..
— Эге-ге-ге-ге!.. — отозвалось эхо.
Но нет, это не эхо, это кричат заметившие их люди. Николаев подхватил упавшего в снег Митьку, понес на руках, ножищами разрезая наст и горланя. И встретился, поднял первую подвернувшуюся ему колхозницу, загоготал от счастья…
8Клавдия Ивановна пришла домой уже затемно. Мальчики, встретив мать, бросились с криком:
— Папа вернулся! Папочка вернулся!..
Клавдия Ивановна устало присела на стул, не разделив с детьми радость.
— Где он?
— А он в обком уехал, записку тебе на столе оставил, — сразу помрачнев, сказал Вовка. — А ты не рада, да?
— Я рада, Вова… но я очень устала. Дай-ка мне что-нибудь поесть. Ты ведь обещал кормить маму?
Вовка повеселел, полез в печь, задвигал заслонками.
— А у Леши мама Фая умирает…
— Что?!
— Мама Фая Лешина умирает, вот что!
Клавдия Ивановна обомлела.
— Так чему же ты радуешься, Вова?.. Господи, сколько горя на свете!
Вовка, наливая матери суп, торопился:
— Сейчас папа сказал… Он сам к ней в больницу ездил и Лешу туда отвез. А Лешу он к нам возьмет… Он нашим старшим братом у нас будет… Папа сказал, если ты согласишься… А ведь ты же согласишься, да? Согласишься?..
Но Клавдия Ивановна не ответила. Ее темные скорбные глаза бесцельно блуждали по лицам мальчиков. Только вчера убралась дома после похорон, а сегодня опять новое горе…
— Мамочка, ты почему молчишь? — полез к матери Юрик. — Возьмем Лешу?
Вовка отошел к стене, насупился, из-подо лба зло поглядел на мать. Клавдия Ивановна очнулась, притянула к себе младшего.
— Возьмем, Юрик, возьмем вашего Лешу.
К ночи вернулся и Поздняков. Вошел, не раздеваясь, спросил Клавдию Ивановну:
— Ну, что с Алексеем Танхаевым будем делать? Домой ехать боится, в машине сидит… Возьмем его к себе, Клава?
