Всеволод Кочетов - Секретарь обкома
— И мы к вам, Витя, не пристаем, — сбрасывая пыльник, ответил Баксанов миролюбиво. — Мы просто хотим кое о чем побеседовать, кое-что выяснить. И только.
Квартира у Птушкова была отличная: две большие комнаты, просторная передняя, широкий коридор.
— Чудесно, чудесно вы устроились, Виталий. — Залесский оглядывал полупустые комнаты. — Обзаведетесь мебелью — дворец будет.
Птушков пригласил их к столу, из тумбочки, до лучших времен заменявшей шкаф, вытащил бутылку водки, принес колбасы на тарелке, хлеба, перестоявших, пустых внутри, соленых огурцов.
— А где же хозяйка? — спросил Баксанов, оглядываясь.
— Это не хозяйка, — ответил Птушков. — Это так. Приходит. Присматривает.
— Почему вы сбежали? Не можете объяснить? — спросил неожиданно Залесский. — Вы член нашей писательской организации, и нас всех это волнует.
— Я мог бы не отвечать на ваши вопросы, — сказал Птушков. — Даже на судебных допросах человек имеет право или отвечать, или не отвечать. Но я отвечу: потому, что я свободней гражданин и живу там, где мне больше нравится. Меня угнетала старгородская атмосфера, где тебя все считают нужным воспитывать. Здесь я воспитываю, я, понятно? Издательство, альманах, газеты, радио — все здесь к услугам талантливых людей. Пиши, выступай. Тебе только благодарны. Вот квартира, — вам она, вижу, нравится. Разве я получил бы такую в Старгороде? Там пошла бы возня с горсоветом, райсоветом, с какими-то стариками и старухами, которые определяют, как и где тебе жить, сколько квадратных метров площади тебе полагается. Здесь Артамонов приказал — и вот живу.
— И все? — спросил Баксанов.
— Нет, не все. Я никогда в жизни не видел живого Денисова ближе, чем за двадцать метров. И никогда бы не увидел. Артамонов меня приглашает домой, приглашает на охоту, приглашает в поездки по колхозам, по совхозам. Это школа, видишь стиль настоящего руководителя.
— Дорогой мой, — сказал Залесский. — Вы рассуждали, бывало, иначе. О мире чувств. И вдруг: стиль руководителя, колхозы, совхозы, школа!.. Какая метаморфоза.
— Вы сочинили гимн, который тошно слушать, — добавил Баксанов.
— Прежде всего это не гимн, не надо выдумывать! — почти крикнул Птушков. — Это песня. Народная песня. Ну и что? Вы сочиняете свои колхозные романы и интеллигентские поэмы, — я к вам с ними не вяжусь.
— Ну, это как сказать, не вяжусь. — Баксанов повернулся на стуле, стул затрещал. — Вы случая не упускали, чтобы не посмеяться над нашими, как вы называете, навозно-фекальными проблемами. Вам бы дать властишку, всех бы инакомыслящих в ступе истолкли. Может быть, за ней, за властишкой, вы сюда и прибежали? Может быть, во имя все ее же, многотрудной, но заманчивой, вы, наступая на горло собственной песне, и гимны эти сочиняете? Оглянулись бы лучше вокруг, что в области происходит!
— Я не аграрник, — высокомерно ответил Птушков.
Ушли, оба огорченные, расстроенные. Нет, не от стыда и не от страха бежал в Высокогорск этот человек. Старгородская почва была для него камениста, на ней плохо всходили и прививались семена его поэзии. В Высокогорске почва для этого была жирнее.
Они сходили в театр, посмотрели пьесу местного драматурга, написанную на высокогорском материале. Пьеса была о простых колхозных тружениках, о их труде и любви, но была написана так, что хотя и без особого нажима, а все же прославляла местное руководство.
— Когда подымают тему вождизма, неизбежно, хочешь ты этого или не хочешь, сама собою смазывается тема партии, — сказал Баксанов. — Партия и вождизм, культ личности органически несовместимы и противоречат друг другу.
Переночевали в гостинице, сходили рано утречком на базар, собственными глазами убедились в том, о чем им вчера говорила уборщица. Базар был скудный и дорогой. Залесский, правда, сказал, что, дескать, в мае — июне всегда плохо с мясом: скот ведь, кажется, только осенью да зимой режут, и цыплят-де по осени считают.
— Ну, а молоко-то, молоко, — ответил Бак-санов. — Ему-то сейчас самое время. И куры должны бы нестись вовсю.
Обратно ехали неторопливо, останавливались в селениях, заводили разговоры с колхозниками.
В большом селении Лобаново, граничившем со Старгородчиной, зашли в райком партии, рассказали секретарю о своих впечатлениях. Он сначала мялся, но, узнав, что перед ним писатели, и в том числе Баксанов, книги которого секретарь хорошо знал, разговорился:
— Я человек дисциплинированный. Партийную и государственную дисциплину понимаю. Но дисциплина — дисциплиной, а со многим, что у нас делается, согласиться не могу. Область отрапортовала о продаже государству мяса в размере трех годовых планов, как известно, в декабре, полгода назад. Так вот, по сей день сдаем его, это мясо. Проданными в прошлом году считаются даже телята, которые еще только должны появиться на свет божий. Кому такое надо? Кого мы обманываем? Хорошо, если только себя. А если государство, если партию?.. Тогда гнать нас всех отсюда поганой метлой. Правда, народ у нас уже не тот, что был во времена «Поднятой целины». Народ вырос, народ грамотный. Даже при таком нелегком положении люди не сдаются. И планы есть, перевыполняют, и удобрений раздобыли — торф всю зиму возили на поля, и на разведение водоплавающей птицы поднажали, благо озер и рек у нас достаточно, — сдавали больше утиным да гусиным мясом, — коров, телят поберегли. Не будь этих героев, не знаю, что и было бы.
— А вы перед своим обкомом ставили вопрос? — спросил Баксанов.
— Ставили. — Секретарь досадливо покачал головой. — Мы за эти вопросы с председателем райисполкома уже по два выговора огребли. На третий раз нас погонят.
— Но вы же коммунисты.
Он только руками развел в ответ. Потом сказал:
— И Артамонов не беспартийный. Он член ЦК. Он депутат Верховного Совета. Он Герой Социалистического Труда. Кому веры больше — нам или ему? — Секретарь увидел что-то за окном, поднялся из-за стола, сказал: — Видите, там ящики с маслом с машины на машину перекладывают? Пойдите полюбопытствуйте, что это за груз и куда едет. Вам интересно будет.
Вышли втроем на улицу, подошли к грузовикам. Баксанов принялся расспрашивать насчет ящиков с маслом. Выяснилась и в самом деле до крайности любопытная история. Масло было куплено высокогорскими колхозами в лавках и магазинах Старгородской области и предназначалось к продаже государству от имени этих колхозов, от имени высокогорцев.
— Не понимаю, — сказал Залесский. — Ни черта не понимаю.
— А мы уже научились понимать, — пояснил ему один из колхозников. — К примеру, наш колхоз… Я председатель колхоза… Колхоз должен продать столько-то тонн молока. Но у нас его нет, скот извели, так? Нам разрешают заменять это молоко маслом. Считаем, что в молоке, скажем, три процента жирности. Значит, что? Значит, из ста килограммов молока должно получиться три килограмма масла, из тонны — тридцать килограммов. Вот и покупаем против каждой тонны по тридцати этих килограммов. Покупаем у государства, в старгородских магазинах, по одной цене, по более, понятно, высокой. Продаем опять же государству. Но по цене уже иной, пониже. Разница из нашего, колхозного, кармана. Так и живем.
— А вы писали об этом куда-нибудь?
— Каждый день пишем. Что в мусорный ящик. Ни ответа, ни привета.
Распрощались, пересекли границу областей, принялись останавливаться в селениях Старгород-чины. Нет, здесь такого не было. Три раза в день, спокойно и мирно, здесь доили коров и отправляли на молокозаводы натуральное, доброе молоко. Здесь на солнечном майском припеке паслись веселые косяки пестрых — черных с белым и рыжих — телят. Широкими лемехами многокорпусных тракторных плугов запахивали в созревшую почву тысячи тонн собранного за зиму навоза. Сеяли, бороновали, сажали. Здесь была другая, спокойная, творческая жизнь людей, уверенных в своем завтрашнем дне.
— А вы не знаете, Евгений Осипович, — спросил Залесский, — сколько мяса продала государству Старгородская область в прошлом году?
— Как же не знаю? Конечно, знаю. Полтора годовых плана. Вам в тоннах надо?
— Нет, именно относительно к годовому плану. А почему полтора, а не больше?
— Потому что и полтора — это очень много. Это тоже потребовало немалых усилий. Но важно ведь удержаться на разумном пределе. Иной раз, чтобы не отстать от других, так и подмывает брякнуть что-нибудь, что выполнить тебе и не по силам. Надо удержаться, надо. Возможно, что Артамонову не давали покоя лавры южан, хлеборобов Кубани, Сибири, Украины. Там много передовиков, героев… Ну и вот, не учел чего-то. А чего именно?.. Того, что и почвы у нас не те, и солнце не то, и повышения урожайности, продуктивности всего сельского хозяйства мы, в нашей полосе страны, должны добиваться не рывками, не этакими фейерверками и фестивалями, а упорным, планомерным, кропотливым, не очень-то эффектным с виду трудом. У нас не получится так, как в черноземных областях: сунул в землю оглоблю — вырастет тарантас. Нам эту землю обрабатывать и обрабатывать, удобрять и удобрять, и не оглоблю сажать, а зерно, отборное, проверенное, высокоурожайное. Да, ухаживать за ним и ухаживать…
