Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
Но с кем разделить мне его?
Коллеги, которые жили,
Забрали любовь до последней пылинки,
Дом вычищен, как пылесосом.
Зачем вы так скупы?
Оставьте немного любви,
От вас не убудет, наверное,
Иначе — как быть иностранцу,
Кто знает лишь «иген»[7],
А чаще обратное иген, короткое, быстрое «нэм»![8]
Как мне хорошо в этом доме,
Но все же с кем разделить
Мне пирог из дичи с грибами?
Бог с Вами, включайте свои пылесосы!
Любовную пыль соберите — не жалко,
Нет, жалко, конечно, но лучше приврать, —
Так правдивей.
Лишь только уеду отсюда —
Вернитесь. Врубите систему настройки.
Замрите. Локатором станьте. Радаром.
Вот так. Еще тише!
Вы слышите, это спускается вниз,
По лестнице, очень скрипучей, все то,
Что осталось после меня для вас.
1968 г.
21 АВГУСТА
Чаек крик и вопль прибоя,
Смех детей и солнца зуд,
Ну пойдем скорей с тобою
На роскошный белый зунд...
Все прекрасно, все сияет, говорят девицы «нет»,
(А в Москве все заседает наш высокий кабинет).
А кругом так симпатично, и вокруг такое чудо:
Одеваются наяды, раздеваются атлеты,
Самолеты пролетают, и эсминцы грозно ходят —
Так, чтоб видели их люди...
(Именно в это время Дубчек и Черник присоединились к Свободе для переговоров об урегулировании отношений между братскими народами, вокруг которых роилась контрреволюция...)
—Я читаю Пастернака... Да, стихи весьма прелестны...
—Очень чувственны и сладки, Как медок в конце июля...
—Ха-ха-ха, скорее в море, Ха-ха-ха, какие волны,
—Пастернака бросьте в сумку И перемените плавки...
—А песок прогрет под солнцем... А песок увял под солнцем...
—А песок умят под солнцем. (В это время в Праге люди вышли на работу.)
—Ну смотрите же, смотрите, вон идет прелестный парень,
—Загорелый, мускулистый, сколько силы в нем и страсти!
(В это время, как сообщал ТАСС, переговоры продолжались в обстановке полной откровенности и дружбы.)
—Не хочу я слышать это,
—Поищите мне другое,
—Надоели мне «нахрихтен»,
—Я ищу себе покоя...
(Ее звали Гертруда, она работала в Дрездене ассистентом по исправлению дефектов речи. На время отпуска она сняла обручальное кольцо.)
— Надоели сообщенья,
Поищите лучше песни,
Все прелестно, все красиво,
Девушек тугие груди,
Спины юношей нагие,
И старух глаза большие...
(А над пляжем пронесся МиГ, и дети смеялись, глядя на него, и махали ему руками, ибо он был знамением мира, и никто не знал, что именно в этот момент пилот получил приказ приготовить кнопку 2-ЗЕТ для педалирования в случае ядерного нападения подлюг из НАТО.)
Песок прогрет под солнцем,
Водицы синь тепла,
Кругом белеет море,
Эсминцы на дозоре,
И в людях берега...
(В это время Людвиг Свобода говорил с правительством, которое охраняли от наскоков контрреволюции советские бронетранспортеры.)
Ах, прошу вас, ах, не надо!
Здесь же пляж,
Едем вечером отсюда
В бар, где будет очень людно,
Там приперченные блюда,
Там играет старый джаз...
(А в это время Чжоу Энь Лай выступил с провокационной речью в румынском посольстве в Бухаресте.)
Ах, как дети здесь смеялись,
Будто не существовало горе,
Рыбаки сушили сети,
Говорили дамы «нет»,
(Мне сегодня, по секрету, 248 лет).
А мужчины говорили о последних матчах в мире,
А мужчины говорили о победах на рапире,
Ну а женщины боялись за детей, что без оглядки
Все играли, все играли в салочки, в песочек, в прятки...
(А в это время орудия развернули свои жерла на Вацлавское предместье, где собралась толпа безответственных хулиганов, которые протестовали против акта братства, оказанного народами — друзьями чехам и словакам в их борьбе с контрреволюцией.)
1968 г.
РАЗМЫШЛЕНИЯ НА ТЕМУ Н.Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО
Абраму Кричевскому
Не знаю я,
Что значит «что»?
Почем торгуют «как»?
Зачем нам «почему»?
И для чего «не надо»?
Вопросы столь важны,
Сколь прост на них ответ:
«Что» — это просто «что»,
Синоним «почему» — «зачем».
А вообще привет!
Вопрос мы разрешим,
Вопрос ведь не ответ,
Виновны только «да»
И не виновны «нет».
Наивен компромисс
Вопроса и ответа...
«Зачем»? — вас в каземат,
«Как»? — в дальнюю тюрьму!
Услышь мою мольбу,
Не пария, не брата,
И «как» не виноват,
И «что» не виноват,
И для того «нельзя»,
Что всем сейчас «не надо».
Берлин,
1 сентября 1968 г.
Скоростные сдвинулись пределы,
А мораль по-прежнему стара:
«Свят есть Бог, хоть первородно тело,
И весна — суть лучшая пора».
Почему? Ведь однозначность мнений
Будет мстить отсталостью и тьмой.
Все не правы. Прав один лишь гений,
Отменивший турбовинтовой.
Гений тот ломал себя и мучал,
Самолет смертельный флаттер бил,
Пробивая грозовые тучи,
Гений о спасении молил —
Не себе, а той своей идее,
Для которой лишь один предел:
Чтоб исчезли в скоростях пределы,
Как в любви — дворовые наделы,
Как в игре — отравленные стрелы,
И чтоб мир скорее поумнел.
Скорости — им нет определенья,
Скорости — тревоги наших дней.
Он погиб. Не надо сожалений —
Мир живет умнее и быстрей:
Формула, записанная мелом,
Стала делом миллионов рук.
Бумеранг, запущенный умело,
Возвратится, сделав полукруг.
Скорости есть символ первородства
Мощностей, направленных вовне, —
Доброта, Отвага, Благородство
Здесь нужны. Чуть меньше — на Луне.
1968 г.
Вечер ушел сквозь кленовую листву
В серое небо Лианьфалу.
Ночь подкралась с зажженными фонарями,
Будто могильщик.
А женщина осталась. Она осталась.
Хотя ее здесь нет.
Женщина всегда остается возле,
Если только ты хочешь этого.
Слышишь, как прекрасно в отрогах гор трубят олени?
Они словно рыцари перед боем.
Сейчас у них начнется турнир,
В котором победителем будет даже проигравший.
Ах, как прекрасно мое счастье.
Оно значительно больше меня ростом,
У него медальный профиль,
И это мое красивое счастье любит
Самая красивая и умная женщина...
И чем больше я думаю об этом моем рослом счастье,
Тем оно делается ненавистней,
Потому что уж кто как не я знаю:
Его нет вовсе.
Есть кленовая листва, ставшая в ночи чугунно-литой,
Есть тоскливые гудки пароходов на Дунае,
И надо всем этим царствует городской магистрат,
Который приписывает экономить электричество,
Особенно ночью,
А чтобы не было безобразий —
Выпускает полицейских с фонариками.
Тихо! Слышишь, в предгорьях трубят олени!
«А где же выход?» — подумаешь ты.
И есть ли вообще выход? Ведь правда есть?!
Ну скажи?!
А мне будет совестно смотреть в твое лицо,
Потому что я знаю про все, о чем думаешь ты.
А ведь любовь обязательно предполагает тайну!
Чтобы я думал, что ты думаешь, что я думаю,
Что я ничего не знаю. А я знаю все.
В сером сентябрьском предрассветьи
Олени дерутся рогами
И кричат от любви и боли
И по этому крику оленей находит охотник Калман
И бьет их под лопатку разрывной пулей.
Длинной и медной.
1968 г.
Спасибо тебе, женщина,
Мать моих детей,
Спасибо тебе.
Судьбе было угодно,
Чтобы мы любили
И не любили друг друга,
Чтобы я доставлял тебе боль,
А ты попросту мучала меня
За то, что я был таким, каков есть.
Я пытался скрывать это,
Но меня выдавали друзья,
А после всех выдал Феллини.
И тогда ты решила, что это конец и наш с тобой мир
Разлетелся, как шарик, взорванный маньяком.
Женщины, которые любят, и дети
Обычно считают трагедией ерунду.
Все дети: и те, и эти, чужие дети, и наши дети.
Спасибо тебе за сны,
В которых черные быки носятся по белым иконам.
За Дуню спасибо и Ольгу.
Я рядом с тобою старею.
Добрею.
1970 г.
Только чаще прощай меня.
Прощай меня всегда.
Мы все очень нуждаемся в прощении,
Потому что за утренним кофе
Мы говорим о гибели друга
И о самоубийстве Марлин.
«Свари мне овсянки».
«Ты знаешь, она отравилась».
