Александр Рекемчук - Избранные произведения в двух томах. Том 2
— Ну, как жизнь, Валера? — спросил сына Иван. — Ты теперь в каком классе?
Однако тот лишь шевельнулся молча.
— А он уже не в школе, — ответил за него Николай. — Он в техникуме учится, в нефтяном.
— Молодец, — похвалил Иван.
Ему было очень приятно узнать, что сын решил двинуть по отцовской линии.
— Я… пойду, — сказал Валера, поднявшись с места.
— Куда это? — удивился Николай, его отчим.
— В кино пойду, — глухо ответил парень.
— Ну как знаешь. Иди.
Николай подмигнул Ивану: вот, дескать, беда с этим народом, с подрастающим поколением, не поймешь их.
И когда Валера вышел, сказал про него:
— А учится хорошо. Этим летом — на практику, на буровые.
— Вы сами-то где работаете?
— Но восьмом участке. Бурмастер я.
— Выходит, коллега.
— Выходит, так.
Они улыбнулись друг другу.
Иван Еремеев до этого разговора не знал, что у нового мужа Насти точно такая же профессия, как у него самого. И у него даже промелькнула мысль, что Настя нарочно выбрала себе мужа такой же самой профессии, какая была у Ивана. Может быть, она — от горя по нем, по своем первом муже, которого так рано потеряла, всего лишь на третьем году замужества — специально так постаралась, чтобы хоть профессия была та же, чтобы хоть чем-нибудь был человек схож с тем, потерянным. Ведь бывает — Иван об этом не раз слыхал, — что люди, потерявшие свою любовь, ищут хотя бы человека с таким же именем, на имечке женятся, за имечко выходят замуж.
Правда, тут, в этих местах, большинство людей работает на нефти, у большинства нефтяные профессии, так что могло и случайно произойти подобное совпадение, что и первый муж Насти, и второй ее муж — оба оказались бурмастерами.
Но теперь, установив схожесть профессий, Иван и Николай уже могли найти общую тему для разговора за этим круглым столом.
— Вы как там, на Севере, уже перешли на турбины? — спросил Николай.
— Переходим помаленьку. Несколько скважин забурили.
— Лучше?
— Да как сказать… — Иван неопределенно пожал плечами. — Вообще-то, конечно, быстрей идет проходка. Метраж увеличился. Но вся беда в том, что не всегда это одинаково годится. У нас, например, где мы сейчас бурим, породы очень вязкие…
— Заедает?
— Заедает. Там бы ротором бурить удобней. Но… велят осваивать новую технику. Внедряйте, говорят, турбины.
— Вот-вот, — оживился Николай. — Это завсегда так…
Но тут их разговор был прерван появлением Насти.
Она поставила на стол большую миску картошки, уже, по всей видимости, нынешней, молодой, ранней, овеянной сладким паром. Поставила также блюдце редиски, залитой сметаной. А потом, снова сбегав на кухню, принесла еще желтого, нарезанного дольками соленого сала и неполную, так, чуть больше половины, бутылку перцовки.
— Припрятано у меня было, — сказала она. — Выпейте ради такой встречи.
Они не отказались. И Настю заставили.
С аппетитом налегли на закуску.
— Вот я то же говорю, — посочувствовал коллеге Николай. — Почему начальство никак понять не желает, что если надо внедрять новую технику, то первым делом надо к этому подходить с умом, а не так — рви подметки… Я, например, про долотья скажу. Получили мы недавно трехшарошечные долотья…
— Ой, ну что вы про работу да про работу? — запротестовала Настя. — И как не надоест. Про работу на работе и рассуждайте. А то всякий раз: за стол — и снова про работу заладят…
— А про что же нам еще разговаривать? — Николай опять подмигнул Ивану, как тогда, насчет Валерки. — У нас такой общий интерес.
— А мне неинтересно, — заявила Настя. Как отрезала.
Она его, видно, крепко держала под каблуком, этого мускулистого мужчину Николая.
— Вы лучше про себя расскажите… Вот ты, Ваня, расскажи про себя. Как ты там живешь?
Только сейчас, за столом, Ивану удалось получше и повнимательней разглядеть Настю, свою прежнюю жену, какой она теперь стала, через пятнадцать лет после того, как он ее последний раз видел. И опять он несказанно удивился тому, что время так неодинаково бежит для разных людей и так по-разному кладет свой отпечаток при разных обстоятельствах. Для него самого, для Ивана, этот срок представлялся нескончаемой вечностью, и он знал, что очень переменился за ото время — и в душе своей, и во внешности, хотя Настя его все-таки сразу признала.
Но что касается самой Насти, то ее как будто просто миновали стороной все эти годы, она осталась такой же, как прежде, ничуть не изменилась.
И глаза у нее остались прежними, бархатистыми, ласковыми. И волосы так же гладки, как раньше, ни единой сединки в них. И шея у нее совсем еще молодая, и руки в этом открытом сарафане, в котором она села к столу, и плечи — ну разве слегка лишь все это у нее располнело, порыхлело, не так туго на вид, как было прежде, зато, стало еще нежней и белее… Совсем ее не тронули годы. Чудеса.
— Ты расскажи, Ваня, как живешь, — повторила Настя, немного смущенная этим его пристальным взглядом. — Мы ведь ничего про тебя не знаем.
— А что рассказывать? — усмехнулся Иван. — Живу. Работал там. Теперь буду здесь работать. Вот квартиру обещают.
— А там у тебя была квартира?
— Квартиры не было, в общежитии койка. Так ведь мне и не надо было — круглый год в экспедиции. Я там от разведки работал, — пояснил он специально для Николая, тот-то понимал, что это значит.
Николай кивнул.
— А… семьей не обзавелся? Не женился еще? — спросила Настя.
— Нет пока.
— Что же так? Или невесты там у вас, в тайге, не водятся?
Она это спросила будто бы шутя. Но Иван учуял за этим вопросом, заданным так, чтобы ни о чем не догадался третий сидящий за столом человек, совсем другой интерес, прямой и безжалостный, который одни лишь женщины могут себе позволить, чтобы натешить свое женское тщеславие: что, дескать, не нашлось ведь лучше меня; или хотя бы ровни; или даже лахудры какой, чтобы ты с ней мог спать, а про меня думать; небось все еще меня любишь — не можешь забыть, а?..
Жестоки они все-таки, женщины. Вот и добры, и участливы — а как жестоки.
— Ну, это положим, что вашего брата… сестры то есть вашей везде хватает, — весело вмешался в разговор Николай. — Есть такая статистика.
Он, как видно, этот третий сидящий за столом человек, все же догадался про тайный смысл подобных расспросов. И решительно продолжил прежний начатый серьезный разговор:
— Так вот, получили мы недавно трехшарошечные долотья. Для твердых пород. Сталь что надо…
Иван вежливо прислушивался к речи хозяина дома.
Но в этот момент хозяйка дома, Настя, вдруг судорожно всхлипнула, глаза у нее вмиг наполнились слезами, слезы пролились на щеки, она заслонилась локтем, поднялась со стула и выбежала на кухню.
Прорвало ее все-таки.
Николай нахмурился и с очевидной укоризной покосился на пустую бутылку из-под перцовки. Вот, мол, оно… дай бабе рюмку. А она тут же в слезы.
Он так и не успел рассказать Ивану толком, что там у них произошло, на восьмом участке, с долотьями.
Настя вскоре вошла снова, и лицо ее, глаза ее уже были совсем сухи. Тут вернулся и Валера. И Настя начала стелить им всем на ночь.
Она постелила себе и мужу в той же комнате, где ужинали, поблизости от деревянной зарешеченной кроватки. Машенька уже спала.
А Ивана она проводила в соседнюю комнату, где жил Валерка, и постелила им обоим на диване, откинув примятые валики. Диван все равно был короток и тесен, так что им с Валеркой пришлось расположиться валетом, голова от головы врозь.
Валерка тут же уснул, засопел.
А Иван еще долго ворочался с боку на бок, никак не умея приноровиться к этому куцему дивану, с которого его длинные ноги свисали плетьми. Да и Валерка давно уже перерос этот старый диван.
Заплакала все-таки…
Надо сказать, что Иван Еремеев никогда не позволял себе даже в мыслях упрекнуть Настю в том, что она тотчас развелась с ним, когда его посадили. Может быть, ей даже подсказали это сделать. Она ведь в ту пору не могла еще знать, что это горькая напраслина; испугалась, должно быть, не поняла что к чему. Да и кто тогда понимал? А ведь она еще совсем девчонкой была… И могла ли она знать, что впоследствии все образуется и муж ее честь по чести вернется к ней. Этого тоже тогда никто не знал. И, прямо скажем, никто не мог дать наперед гарантию, что это все-таки произойдет; когда-нибудь случится — не только с ним, с Иваном, а и с другими, которые останутся живы.
Равным образом Иван никогда не корил Настю за то, что она снова вышла замуж, за этого вот Николая. Помыкалась годок, другой, третий — да и вышла, как же иначе. Ведь она была молодая и красивая женщина. К тому же осталась с ребенком на руках, куда же ей было деться?
Все это Иван хорошо понимал, когда долгими ночами, месяцами, годами обдумывал происшедшее. Конечно, было ему это тяжело, и изводился он так, что об этом не расскажешь. И не стоит, наверное, рассказывать. Но самым мучительным в его мыслях, пожалуй, в ту пору было даже не замужество Насти, о котором он узнал и с которым вполне смирился. Его почему-то терзало совсем другое: он все пытал, все спрашивал неизвестно кого — было ли у нее, у Насти, что до этого второго замужества, между тем, как его посадили и как она снова вышла замуж. Изменяла ли она ему?
