Борис Васильев - Завтра была война. Неопалимая Купина. Суд да дело и другие рассказы о войне и победе
— Рискнем? — спросила вторая. — Он же сейчас расплачется, ей–богу!
— За мной! — радостно закричал Хабанеев. — За мной, девочки!
И девушки пошли за ним. А Кодеридзе сказал обиженно:
— Мужчина не плачет. Мужчина огорчается.
— Именинник просит к столу, — провозгласил Мятников. Все стали рассаживаться, и тут скрипнула дверь. В сарай вошли обе девушки в сопровождении Хабанеева и Кодеридзе.
— Здравствуйте, — сказала первая. — С именинником вас. Взвод радостно зашумел:
— Здравствуйте, девочки!
— Проходите, проходите!..
— К нам, девушки!..
— Нет, к имениннику!..
Девушки шагнули в освещенный костром круг.
И младший лейтенант Суслин вскочил, опрокинув кружку. Он узнавал и не узнавал. Он верил и боялся верить. И смотрел во все глаза… на девушек, стоявших в отблесках костра.
— Кимка.. — прошептал он. И крикнул:
— Кимка, это ты?..
Стол в большой комнате был накрыт. Анна, сидевшая рядом с Константином, встала и, обождав, когда утихнет гул голосов, заговорила, очень волнуясь:
— Товарищи! Дорогие мои друзья. Сыны, дочери, родные наших дорогих. Ровно тридцать лет назад — ровно, день в день — здесь, в Ильинке, праздновали двадцатилетие одного человека. Сегодня ему было бы пятьдесят. Но он не дожил. Он погиб как герой. Погиб на следующий день.
У Анны перехватило дыхание. Все поднялись. Справившись с волнением, Анна продолжала:
— Но мы не будем сегодня горевать. Мы будем радоваться, что такой человек жил и прекрасно отдал свою жизнь. Мы будем пить за это. И за его сына, который сейчас здесь, вместе с нами. За капитана Константина Викторовича Святкина.
Константин задрожавшей рукой поставил рюмку на стол, молча обвел всех взгядом и вышел из комнаты.
Он стоял, прислонившись спиной к бревенчатой стене дома. На крыльцо вышла Анна.
— Вам нехорошо. Костя?
— Мне хорошо, Аня. Так хорошо мне не было никогда в жизни, — он помолчал. — У нас в детдоме день рождения праздновался один раз в году. Коллективно. Для всего детского дома. Я говорил вам, что плохо помню маму. Отца же я не знал совсем… И вот сегодня вы вернули его мне. Конкретного. Реального отца. Со своей жизнью. Со своим днем рождения. И со своей смертью…
Он замолчал. И Анна молчала тоже. Просто молчали и смотрели в густеющий мартовский сумрак.
И в этом сумраке мимо их дома вдруг неторопливо прошли двое очень молодых людей. Девушка и юноша в военной форме последнего года войны.
Игорь и Кима шли по вечерней улице Ильинки.
— Я искал тебя, Кимка.
— Не надо выдумывать, Игорь.
— Я хотел написать тебе, но не знал куда. Как ты оказалась на фронте?
— Так же, как ты.
— Но я мужчина.
— А я — женщина. Кому–то надо вас перевязывать и стирать ваши гимнастерки.
— Кимка, если бы ты знала, как я счастлив, что встретил тебя.
— Не надо, Игорь. Счастлив будет тот, кто переживет эту войну…
Кима Вилленстович и Игорь Суслин шли по улице деревни Ильинка. Артиллерия смолкла, было тихо. Только поскрипывал снег под ногами, да где–то с унылой ритмичностью стучал молоток.
— Кимка!
— Что?
— Ничего. Просто мне приятно повторять твое имя.
— Не надо выдумывать, Игорь.
— Я не выдумываю.
Кима остановилась. Посмотрела на Суслина, точно прикидывала, говорить или не говорить.
— Месяц назад погиб Боря Яценко.
— Борька?!.
— Сгорел в танке. Мне написала Катя.
— Борька сгорел… Первый из нашего класса.
— Третий, Игорек, — мягко поправила Кима. — Гриша Рубин и Володя Самохвалов погибли раньше. Боря — третий. Кто следующий?
— Я не знал, что они погибли, Кимка. Я потерял все адреса еще в училище и ни с кем не переписывался.
— Скоро мы останемся одни, — вздохнула Кима. — Одни девчонки. Мальчики, мальчики, что вы делаете с нами?
— Всех не убьют.
— Да, всех не убьют, — она помолчала. — Ты правда рад, что встретил меня?
— И ты еще спрашиваешь! Знаешь, сколько раз я признавался себе, что…
— Не надо, — Кима закрыла ему рот рукой. — Ничего не надо говорить. Говорить будем после войны, а сейчас… — Она зябко повела плечами. — Холодно. Зайдем ко мне, если хочешь.
Они стояли возле здания бывшей школы. Сквозь щели маскировки из окон пробивались узкие полоски света. И по–прежнему уныло стучал молоток.
— И чего он все время стучит?
— Это не для нас, — Кима вздохнула. — Здесь наш госпиталь. Надо девочкам сказать, что я пришла.
— Я подожду.
— Нет, пойдем вместе. Только тихонько, раненые спят. Они вошли в тускло освещенный школьный коридор, забитый ранеными.
— Жди здесь, — шепнула Кима.
И сразу же ушла. А Игорь остался ждать.
— Суслин?.. — удивленно спросил кто–то совсем рядом. — Игорь, это ты или мне кажется?
— Это я, — Игорь недоуменно оглядывался.
— Да здесь я, балда! Шагни влево и нагнись.
Игорь шагнул влево и присел:
— Кто здесь?.. Пригуда? Сеня Пригуда?!.
— Здорово! — с соломы поднялась массивная фигура с перебинтованной головой. — Вот так встреча! Откуда и куда?
— На фронт. С маршевой ротой. Ты ранен?
— Пустяки: голову царапнуло, — нe без гордости сказал Пригуда. — Можешь поздравить, я уже лейтенант. К ордену представлен. И медаль уже отхватил! — Он откинул шинель, тускло сверкнув медалью «За отвагу». — А ты, значит, в тылах ошивался?
— Ну, знаешь, в армии не выбирают.
— Игорь! — шепотом окликнула Кима из глубины коридора.
— Меня зовут, — сказал Суслин. — Ну поправляйся, Сеня. Может, еще увидимся.
Пригуда недобро засмеялся и заговорил громко, в полный голос, чтобы слышали окружающие:
— Санитарочку подцепил? Ай да тыловики: орденов нет, так все девки наши! Ну правильно, Суслик, не теряйся! Особо пока мы в госпиталях…
Его громкий смех звучал вслед шедшему к чердачной лестнице Суслину. И он виновато пригнул голову.
— Что это он, Игорек? — спросила Кима.
— Товарищ по училищу, — вздохнул Игорь. — Уже лейтенант и уже — с медалью. А я — тыловая крыса, ловкач…
— Вот дурачок–то, Господи, — сказала Кима, открывая люк. — Влезай за мной. На чердак.
На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.
— Ну где ты там? — шепотом спросила Кима. — Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.
Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда–то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.
— Это ты ударился? — поинтересовалась Кима с другого конца чердака.
— Я.
— Где же ты?
— Не знаю.
— А что ты там делаешь?
— Чешу голову.
— Фонарь у тебя есть?
— Теперь есть. На лбу.
И они оба весело рассмеялись.
— Похоже, мы обречены ползать по чердаку, пока не рассветет, — сквозь смех сказал Игорь.
— Я не ползаю, — ответила Кима — Я сижу на своей постели.
— А где это?
— Тут.
— А где это — тут?
И они снова засмеялись.
— Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, — весело сказала Кима. — Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.
— У Твена, по–моему, этого нет.
— А ты читал «Простаки за границей»?
— Не читал, — признался Игорь. — Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря — пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.
Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец–таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:
— Ты с кем на выпускном вечере целовался?
— Я?!. — с возмущением переспросил Игорь. — Я вообще никогда ни с кем не целовался.
— А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.
— Как ей не стыдно! — возмутился Игорь. — Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать…
Он замолчал.
— Вспоминаешь, как его звали?
— Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
— Я знала, что Катька — врушка, — помолчав, сказала Кима. — А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
— Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
— Сержусь? Да за что же, Господи? — Она вздохнула. — Ничего–то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…
— Ты сердилась на меня, — упрямо повторил Игорь. — Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…
— Он погиб, Игорь.
— Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
— Вот глупости–то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
