Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания
Офицер. Ну, ну, бистро!
Михайла. Ты куда, я говорю?
Марья (не смотрит на него). К Минаевым я… за молоком.
Офицер. Да, да, молёко… (Михайле.) Ты! Слюшать! Принеси… это… еще солёма!
Михайла (растерянно чешет затылок). Еще? Гм… Ну что ж, можно и еще. (Испуганно поглядывая на Марью, выходит.)
Офицер (Марье). Ну! Бегом! Я буду ждать.
Марья (набрасывает на голову платок). Ладно… (Уходит.)
Офицер, волнуясь и нервничая, ходит по комнате, посвистывает, смеется, потирает руки. Прислонившись спиной к печке, потягивается, громко зевает. Возвращается Марья.
Офицер. Что?!
Марья. Да не пускает.
Офицер. Кто не пускать?
Марья. Да ваш часовой не пускает. Орет чего-то. Меня чуть ружьем, сволочь, не запорол…
Офицер. А, глюпости! Идем, я сказать ему. (Идет к выходу.)
Марья (садится на скамеечку, разувается.) Ладно, иди, ваше благородие. А я — сейчас. Переобуюсь только.
Офицер. Что?
Марья. Переобуюсь, говорю. Валенки надену. Снегу на дворе много.
Офицер. А! Ну, бистро! (Уходит.)
Марья (поднимается, громким шепотом). Дуня!
Дуня (выглядывая с печи). Да?
Марья (сбрасывая с себя зипун). Быстро — одевайся.
Дуня спрыгнула с печки, сняла с себя белый полушубок, старуха — свой зипун.
Дуня (переодеваясь). Ох, бабушка, милая… Знаешь, ведь я его убить хотела… Только вас пожалела.
Марья. Полно ты… Нас жалеть.
Дуня. Нет, уж бить так бить. Будем бить оптом, всех сразу.
Марья. Ладно, молчи. Беги в сени скорей. Там темно. Он не узнает.
Дуня (обнимает ее, звонко целует). Ну, бабуся… золотце мое… спасибо…
Марья (отталкивает ее). Да ну тебя! Беги!.. Живо! (Кидает на печь Лунину одежду.) Стой! Подсади меня! (Лезет на печь. Дуня ей помогает.) Ну, и — беги! Прощай!
Дуня. Увидимся еще, бабушка… Скоро!
Дуня заметила на столе пистолет обер-лейтенанта, взяла его, потом раздумала, вынула из пистолета обойму, а пистолет положила обратно на стол. Все это очень быстро.
Шаги и голоса. Дуня метнулась к дверям, потом нагнулась, надевает валенок. Появляются — Михайла с охапкой соломы, за ним офицер. Михайла узнал Дуню, отпрянул.
Офицер. Ну, всё польний порядок. Ты можешь ходить, я сказаль.
Михайла (загораживая от него Дуню). Ну, иди, иди, чего ковыряешься!..
Дуня (глухо). Иду, иду. (Запахнувшись в Марьин зипун, юркнула в сени.)
Офицер подходит к столу, замечает пистолет, прячет в карман. Михайла, бросив на пол солому, вытирает вспотевший лоб, озирается — где же Марья?
Офицер. Ты что? А?
Михайла. Устал.
Офицер. Усталь? (Усмехнулся.) Солёма тяжелый?
Михайла. Ох, тяжелая! (Озирается.) Раньше-то она, ваше благородие, словно бы и полегче была, солома-то… А нынче… (Про себя.) Куда ж это Марья девалась?
Офицер. Твоя жена — умный женчина.
Михайла. Жена-то? Умная, ваше благородие. С умом.
Офицер (смеется). Она умеет нос показать. (Показывает «нос».)
Михайла. Умеет, ваше благородие. Ох, умеет!
Офицер. А солёма ты можешь уносить. Я спать не буду.
Михайла. Нет?
Офицер. Нет, нет… (Зевает.) Хотя… Айн веник цу шляфен[7]…Да! (Снимает мундир.) Я буду немножко лежать, отдыхать. (Пытается влезть на печь.) Если я буду засипать и если приходить твой жена, тотчас меня будить! (Не может взобраться на печь.) Эй! Слюшай! Ты! Помогать мне немножко.
Михайла подсаживает его. Почти тотчас же офицер вскрикивает и кубарем скатывается вниз.
Офицер. О, таузенд тойфель.[8] (Стучит зубами.) Кто там есть?
Михайла (испуганно). Чего? Никого нет, ваше благородие.
Офицер. Там кто-то живой! (Выхватывает револьвер.) А ну, посмотреть!
Михайла. Боюсь, ваше благородие.
Офицер (машет револьвером, кричит). Ну!..
Марья (садится на печи, свесив босые ноги). Э, ладно, чего там прятаться. Это я, ваше преподобие! Здрасте!
Офицер (в ужасе). Ты?!! Как ты попаль? Ты уходиль на колодец!
Марья. А ты и поверил…
Офицер. О, доннер-веттер! Эс ист айне гроссе фальш![9] (Кидается к Марье с пистолетом. Старуха спрыгивает с печи.) Кто уходиль? Говорить мне живо, кто уходиль из дом?! (Машет пистолетом.) Ну! Говорить! Я буду стрелять!..
Михайла (делая шаг к офицеру). Тихо, ваше благородие, не кричи, тихо…
Офицер (визжит). А-а-а!.. И ви — тоже! Все как один! Русский свинья! Полючай! (Стреляет.)
Михайла грудью своей заслонил жену.
Офицер. На! (Стреляет еще раз, замечает, что пистолет не заряжен.) А, ферфлюхте тойфель![10] (Отбросив пистолет, схватил табуретку, замахнулся.)
За полминуты до этого на улице застучал пулемет, послышались голоса. Распахнулась дверь. На пороге — Дуня. За ее спиной несколько партизан.
Дуня (в руке у нее револьвер). Стой! (Стреляет.)
Офицер выронил табурет, вскрикнул, схватился за простреленную руку.
Дуня. Хэнде хох![11]
Офицер поднимает сперва левую, потом — медленно — правую раненую руку.
Офицер (к Михайле). Это кто есть?
Михайла. А это вот, ваше благородие, Дуня Огарёва и есть, за которую ты, сволочь, живую корову с теленком обещал.
Дуня. А ну… (Показывает рукой, дескать — пошел вон.)
Два паренька с автоматами наизготовку заходят — один справа, другой слева. Офицер медленно идет к выходу.
Марья (стоит, по-прежнему прислонившись к печке). Эй! Стой! (Офицер остановился.) Ну-ка, дай я на тебя погляжу в последний раз. (Качает головой.) Ведь надо же! А? Вы подумайте, люди честные… Краденой коровой думал русского человека купить… Эх, и дурак же ты, я тебе скажу, ваше сковородие… (Махнула рукой.) Иди!..
На улице громче застучал пулемет.
Занавес
Комментарии
Эти рассказы давно уже стали классикой, на них воспиталось не одно поколение читателей. Они издавались в сериях «Библиотека пионера», «Золотая библиотека», в сборниках, представляющих советскую детскую литературу за рубежом. Дети, их судьбы, характеры всегда волновали писателя. В каждом из ребят, независимо от возраста, Л. Пантелеев видит личность, с уважением и пониманием относится к трудностям, с которыми они сталкиваются на нелегком пути взросления. Какими же представляет своих героев Л. Пантелеев? Он считает, что самые лучшие человеческие качества — честность, храбрость, достоинство — проявляются не только в исключительных обстоятельствах, но и в самой обычной, будничной обстановке. Вот почему написанный в мирные дни рассказ «Честное слово» о верности маленького мальчика данному слову так актуально прозвучал в первые дни войны. Его не только опубликовали, но и читали по радио.
Осень и зиму 1941–1942 годов Л. Пантелеев провел в осажденном Ленинграде. Наряду со взрослыми судьбу блокадного города разделяли дети. Вместе с ребятами писатель дежурил на крыше, тушил зажигалки, дети окружали его и на Каменном острове в больнице, куда его привезли в состоянии крайнего истощения. «Присутствие детей, — пишет Л. Пантелеев, — подчеркивало великий человеческий смысл нашей борьбы». О мужестве ленинградских детей в дни войны и блокады написано большинство рассказов этого раздела.
Честное слово*
В начале 1941 года редколлегия журнала «Костер» обратилась к нескольким писателям с просьбой: ответить детям на важные этические вопросы, связанные с представлениями о долге, чести и тому подобном. Журнал успел поместить ответы двух писателей: в № 4 были напечатаны три небольшие новеллы М. Зощенко под названием: «Разве это неудобно?», а в № 6, вышедшем в самые первые дни войны, был опубликован рассказ Л. Пантелеева «Честное слово». В том же месяце он был перепечатан в московском «Бюллетене Детгиза». В 1943 году рассказ «Честное слово» был напечатан в сборнике того же названия, вышедшем в московском Детгизе.
