Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т. 3. Буря
— Я пришел проститься, Андрей… Неизвестно, удастся ли потом. Пришло время зарыться поглубже в землю.
— Верно, Роберт, тебе пора скрыться.
Они разговаривали полушепотом. Временами даже одними взглядами и жестами.
Оба голубоглазые, оба светловолосые, они даже чертами лица походили друг на друга, так что их можно было принять за братьев, только Силениек был на полголовы выше. Они и действительно были родственниками, но об этом никто не знал.
— Ты все уже получил? — спросил Силениек.
— Все, до последней мелочи. Передатчик спрятал в надежном месте, у лесника. Типографию мы вчера доставили на нашу Чиекуркалискую базу, а оружие и боеприпасы зарыты в дюнах.
— А как со средствами?
— Если экономно расходовать, хватит года на три, — двадцать золотых часов, кольца с бриллиантами и еще кое-какие ценные вещи. Но это на особые нужды. Как только начнем действовать — на себя заработаем. Кстати, опоздай мы немного, и драгоценности увезли бы. Эшелон государственного банка ушел вчера ночью.
— На твою долю оставили бы, у нас была договоренность с управляющим банком. А как с документами, Роберт?
— Все в порядке.
— Радиошифр?
— Уже согласован.
— А настроение как, Роберт?
— Нормальное. Я знаю, что риск велик, а разве раньше мы не рисковали? Ведь какая это большая честь — получить от партии такое задание! Мои ребята так гордятся…
— Ты смотри за ними, чтобы не действовали очертя голову. На первых порах вам надо жить тихо-смирно. Пока не легализируетесь. Слушайте московское радио. Старайтесь почерпнуть из латышских передач указания относительно вашей работы. Ну, а если все связи нарушатся, — допустим таксе положение, — то действуйте самостоятельно, по своему усмотрению, в зависимости от ситуации. Таково указание товарища Калнберзиня.
— Он о нас знает?
— А как же! Он хотел вас проинструктировать сам, но от этого пришлось отказаться в целях конспирации.
Они поговорили еще некоторое время, затем Кирсис встал и начал прощаться.
— Пора, Андрей.
Андрей тоже поднялся с дивана. Два сильных, закаленных человека несколько мгновений глядели друг на друга, смущенно улыбаясь, точно стыдясь своих чувств. Потом пожали друг другу руки, крепко обнялись и поцеловались.
— Желаю, Роберт, успеха во всех делах, — взволнованно сказал Силениек. — Всегда помни, что товарищи о тебе не забывают.
— Ладно, Андрей. Ну, до свидания.
Роберт кивнул головой и вышел из кабинета, а Силениек еще некоторое время стоял в раздумье, глядя на то место, где только что сидел этот спокойный, сильный человек. Теперь он ушел выполнять задание партии, навстречу большим опасностям. Может быть, они увидятся, а может…
— Что за человек… Золото, — шептали его губы.
На улицах тревожно выли сирены, стреляли зенитки, а в небе гудели моторы «юнкерсов». Опять налет, опять бомбежка. Сказочно причудливой казалась в эту ночь Рига при свете пожаров.
Силениек взял телефонную трубку.
— Как подвигается эвакуация? Эшелон не ушел еще? Директор, запомните одно: даю вам сроку до десяти утра. Если до того все цветные металлы и уникальные станки не будут погружены в вагоны, я вас расстреляю. Нет, я не шучу. В десять жду доклада об исполнении. Будьте уверены, что удрать вам не удастся, за вами наблюдают. Это все, что я хотел вам сказать.
Потом он созвонится с управлением железной дороги, со штабом рабочей гвардии, с райкомом комсомола, и все приходило в движение, новая волна энергии подбадривала уставший коллектив.
Днем и ночью кипела работа в районе. Самое ценное было уже эвакуировано. Архив райкома — в надежном месте. Но разве можно в несколько дней увезти все, что строилось и производилось годами? Надо было спасти, не дать врагу захватить самое ценное, самое важное, что больше всего понадобится в великой борьбе. Если время позволит, можно будет подумать и об остальном. Если время позволит…
В эту борьбу за время, в эту огромную работу по спасению ценностей включился весь трудовой люд столицы молодой советской республики. Ему не могли помешать ни распространяемые врагом слухи, ни налеты, ни обывательская паника — рижский рабочий до конца выполнял свой долг советского патриота. В пламени пожаров, высоко над городом, поднималась мужественная его фигура, отбрасывая гигантскую тень. Он боролся.
27 июня Силениек послал своего помощника к Прамниеку с просьбой срочно зайти к нему в райком. Угрюмый и подавленный вошел Эдгар Прамниек в кабинет Андрея.
— Ты еще в Риге? — даже как-то удивленно спросил он. — А я еще вчера слышал, что все большевики уехали и что в Риге не осталось ни одного советского учреждения.
— Мы уйдем, когда это будет нужно, — ответил Силениек. — А вот тебе пора подумать об эвакуации. Поэтому я и позвал тебя. Что ты намерен делать, Эдгар?
— Разве я могу выбирать? — пробормотал художник. — Куда мне уезжать? Жена через две недели должна родить.
— Я помогу тебе эвакуироваться. Сегодня мы отсылаем в тыл часть районного аппарата. Возьмем и тебя с Ольгой.
— А имущество? Обстановка? А мои картины? — разволновался Прамниек. Он нервно заходил по кабинету. Зажатая в зубах трубка дрожала. — Если все бросить, это все равно что пропадать самому.
— Я помогу тебе вывезти имущество и картины, — продолжал Силениек. — К эшелону, который сейчас грузится на станции Земитана, должны прицепить еще один товарный вагон. Если хочешь, устроим тебя в этом вагоне, вместе с картинами и имуществом.
Прамниек молчал, но по лицу было видно, что предложение Силениека его не радует.
— Тебе хочется остаться с немцами? — спросил Силениек.
— Да нет… — мотнул головой Прамниек. Пряди густых волос упали на лоб, из-под них лихорадочно блестели глаза. — Какое это имеет значение, Андрей? Все равно никуда не убежишь. Пусть уж немцы поймают меня в Риге, чем где-то под Москвой…
— Ты не веришь в нашу победу? — И хотя Прамниек молчал, Андрею ясен был его ответ. — Значит, вот ты каков? Эх ты, Фома неверующий! А я думал, что имею дело с настоящим человеком.
— Ты меня не так понял, Андрей… — трагически простонал Прамниек. — Я домашнее животное. Совершенно не переношу бродяжнической жизни. Погибнуть где-нибудь в кустах? К тому же Олюк… Нельзя же требовать, чтобы она рожала в придорожной канаве.
— Я понял тебя. Обыватель ты, Прамниек. Тебе нужна мягкая кровать и тишина, даже когда весь мир грохочет. Ты все норовишь усесться на двух стульях. А эту тишину и мягкую кровать пусть тебе обеспечивают другие. Пусть другие борются, пусть они идут по грязи, гибнут в боях — только не трогайте Эдгара Прамниека, потому что он не может жить без удобств. Послушай, уважаемый братец. Я зову тебя в совместный путь. Он труден и далек, но он приведет к победе. Это путь советского человека. Если ты пойдешь с нами, мы всегда тебя поддержим в тяжелый час. Но ты отказался. Так подумай хоть о том, что, если ты запятнаешь себя, потом ни один честный человек не подаст тебе руки.
Прамниек опустил голову, хотел что-то сказать, но слова не сходили с языка. Он вышел бледный, понурый.
Силениек, прикусив нижнюю губу, угрюмо смотрел ему вслед. Он сердился и в то же время жалел этого человека.
Рано утром мамаша Лиепинь приехала в Ригу за Эллой. Та уже собрала все свои вещи, и их уложили на подводу. В ее положении оставаться в городе было безрассудством, поэтому Петер согласился с тем, что последние недели беременности Элле лучше провести у родителей. Там будет спокойнее.
— Если положение изменится, я за тобой приеду, — сказал он прощаясь. — Обязательно приеду. Обо мне особенно не беспокойся, я не пропаду. — И, нагнувшись к уху Эллы, застенчиво шепнул: — Заботься о малыше, люби его и за меня, пока я сам не смогу его приласкать.
— А ты береги себя, — наставляла его Элла, — не лезь в опасные места. Подумай о нас.
Вот они и расстались. Оставшись один, Петер Спаре мог целиком отдаться своему долгу, и он делал это без оглядки.
5Прямо со станции Ояр Сникер направился в горком партии. Вся Лиепая была уже на ногах. Рабочие спешили на заводы. У газетных киосков вырастали длинные очереди. Люди надеялись найти в рижских газетах какие-нибудь сообщения о событиях, которые, как снег на голову, свалились на лиепайцев. На рассвете их разбудили сирены воздушной тревоги и разрывы бомб. В воздухе ревели моторы немецких бомбардировщиков. Они, как стая коршунов, повисли над городом, бомбили военный порт, железнодорожную станцию и стоящие на рейде суда.
Стреляла зенитная артиллерия. В воздух поднялись советские истребители. Началась война. По дороге в горком Ояр узнал все утренние события. Чувствовалось, что для каждого из этих людей, с напряженными, серьезными лицами стоявших на углах улиц, на площадях, у моста через канал, началась другая жизнь. Пульс города забился быстрее. Звеня, промчалась пожарная машина.
