Галина Башкирова - Рай в шалаше
— Почему не разберешься? Бард для всех.
— То есть? — за чайком и музыкой Наталья любила побаловаться наукой.
— Все люди разные, правда? А он устраивает сразу всех, — сказала Таня.
— А у нашей девочки Дрицер Кати три тысячи метров пленки Высоцкого записано, — похвалился Петька.
— Не перебивай мать, — Наталья погладила Петьку по голове.
— Видишь, Высоцкий устраивает Дрицер, тебя, меня, всех!
— Дрицер хорошая девочка, — обиделся на мать Петька, — только толстая очень.
— Толстые тоже люди, — успокоила Наталья Петьку. — Лично меня Высоцкий устраивает, пусть я мещанка. Да, но куда в твоей интерпретации укладывается его сатира? — Наталья, как всегда, схватывала на лету.
— A y него нет сатиры, сатира на поверхности, в глубине что-то другое, не могу определить словами. Он именно для всех, поразительная аморфность, каждый лепит, что хочет.
— Что такое аморфность? — дернул Петька мать.
— Ишь, язычливый какой нашелся! Не лезь с вопросами, когда взрослые разговаривают! — Наталья ловко дала Петьке щелбан. — Аморфность — это плохо.
— «Вот только ангелы поют такими злыми голосами...» — пропела Таня. — Как эту строчку объяснить? У каждого свои ангелы.
— Точно, правда, Денисов? — засмеялась Наталья. — У каждого свои ангелы, ангела, правда, надо правильно организовать.
— Тетя Наташа, а ангелов разве организовывают? Баба Капа говорила, что у каждого ребенка свой ангел от рожденья.
— Ну, Денисов, у тебя что жена, что сын — Академия наук, — Наталья притопнула в такт музыке, демонстрируя невероятной высоты каблуки («Интересно, сломаю ноги или нет?»), — с твоими родственниками не соскучишься...
Денисов довольно ухмылялся: хвалили его хозяйство.
Таня пошла тогда ее провожать. На троллейбусной остановке Наталья снова расквасилась, жалась к Тане, хотя обладала несокрушимой привычкой всех и вся прижимать к себе, к своему быстрому, пухлому телу. И, уже прыгнув на ступеньку «пятнадцатого» троллейбуса, закричала: «Танюша, ты меня осуждаешь?»
Через три месяца Наталья вышла замуж за неприметного кандидата, о котором стало известно, что его фамилия Фролов. Через год Фролов защитил докторскую, которая к тому времени успела выйти монографией. К этому же времени Наталья поколдовала, скомбинировала и обменялась на четырехкомнатную квартиру, взяв к себе престарелую фроловскую тетку тоже. «Наплевать, — сказала она Тане, — старухой больше, старухой меньше». Сейчас Наталья затевала новую кампанию — дубовым паркетом продолжала самоутверждаться в глазах мужа, побуждая его тем самым к продуктивной научной деятельности.
...В последние годы Наталья посолиднела, раздобрела, но с тем большим рвением предавалась месткомовской работе. Похоже, ей не по себе, что, едва успев взяться, она быстро и ловко уладила свои дела, в то время как другие люди почему-то продолжали страдать, мучиться, подавать беспомощные заявления в местком, не умели не только застолбить научную тему, даже поехать лечиться. Людская неустроенность тревожила Наталью, и она (отвоевавши со всеми, с кем находилась в тот момент в состоянии вооруженного конфликта), старалась не уходить из института, не сделав хоть одного, пусть микроскопически доброго, с ее точки зрения, дела. Сегодня же с утра она сделала дело огромное, неподъемное — вмиг организовала лишний объем для их сборника — и имела полное право позволить себе слегка поразвлечься.
— Александр, — выпуклые Натальины глаза с ракетной скоростью обежали предбанник, собирая слушателей, — ну раз, раз в жизни признайся по порядку, как это делается. Стучишь в дом, говоришь «здрасте»? Так, да?
Коровушкин поморщился, плоский примитивизм Натальиного воображения действует на него угнетающе. Невдомек ему, дурачку, что Наталью интересует не столько он сам, сколько процесс делания незнакомого дела, технология умения, которым Наталья не обладала. Умение же делать дело Наталья ставит превыше всего на свете.
— Александр Михайлович, где территориально расположен, право, я затрудняюсь классифицировать, ваш охотничий участок? — вступила в разговор Ираида. Она достала из сумки свои аккуратные бутерброды с сыром и запивала их чаем без сахара — Ираида боится полнеть. Диетические бутерброды предложить ей некому: повинуясь Натальиному приказу, аспиранты притащили кило салату и кило отдельной колбасы: «Однова живем, братва. Мой Фролов гонорар получил, угощаю!»
— Охотничий участок? Марьина Роща, вы же знаете. Восемьсот метров в квадрате. Деревянные особнячки, скамеечки, на них сидят, как правило, люди. Подхожу, представляюсь. Дальше идет следующая фраза: «увлекаюсь коллекционированием предметов старого городского быта». Опорное слово — увлекаюсь. Медленно, припоминая, перечисляю то, ради чего пришел: кофейные мельницы, самовары, музыкальные шкатулки. О холстах ни звука. Есть — сами покажут. А вообще, Ираида Павловна, у меня сейчас такая установка — собираю только работающие механизмы. Божественная вещь! В конце разговора перехожу к главной фразе: «Не сохранилось ли у вас на чердаке что-нибудь из хлама?» Итоговое слово — хлам.
— Александр Михайлович, а в милицию вы не рискуете попасть?
Ираида выросла и прожила жизнь среди тех вещей, которые Сашка получает у беспомощных старушек. Как многие старушки ее поколения, Ираида всей душой ненавидит эти самые вещи, она давно от них избавилась. От старой жизни она сохранила только бриллианты. Весь же так называемый хлам связан в ее памяти с тяжелыми годами лишений, голодом, страданиями военных лет. Ей, как психологу и гражданину, никогда не понять барахольные устремления современной молодежи, как она это называет. Без Сашки она выражается еще круче: «помойные интересы». «Ну почему же помойные», — пробовала протестовать Таня, а Ираида ее обрывала: «Оставьте, Таня, вы тоже заражены».
Выкинув секретеры и комодики красного дерева, которым теперь цены нет, Ираида заполнила квартиру полированными поверхностями и довольна: чисто и функционально. И кажется ей, что с этой мебелью начала она другую жизнь, а той, прежней, прошедшей в борьбе за элементарное выживание, вроде бы и не было. Не хочется ей вспоминать ту жизнь, не нужна ей старая кофейная мельница, для которой десятилетиями не было зерен. И в старое — серебряное! — ведерко для шампанского Ираида складывает мусор, подчеркивая тем самым искреннее презрение к давно отжившему быту.
...— В милицию я не попаду, в милицию есть шанс попасть нашей Наталье Ивановне, ежели, прошу пардону, полезет за паркетом. Человек в заколоченном доме — это подозрительно, человек в гостях у старых одиноких людей — акт милосердия. Причем акт не одномоментный, а растянутый во времени.
— На что вы его тратите, Александр Михайлович? — патетически восклицает Ираида. — Друг мой, опомнитесь, на что вы тратите жизнь?
— Вот и Солоухин в своей последней книге поднимает тот же вопрос, — беззлобно вторит Ираиде Сашка, — на что тратить время коллекционеру в условиях развитого промышленного центра. С деревней ему все ясно — черные доски и прялки. В городе он советует обследовать черные лестницы: именно там, по его наблюдениям и опыту, сохраняются предметы старого быта. «Не ленитесь подниматься по черным лестницам», — цитирую почти дословно.
— Но ведь на черных лестницах хранятся чьи-то вещи? — искренне ужаснулась Наталья.
— Может быть; я, во всяком случае, по чердакам не ходок, я — поклонник одиноких старушек.
— А деньги одиноким старушкам ты предлагаешь? — это уже не выдержала Таня.
Коровушкин искренне возмущен.
— Опомнитесь, граждане хорошие, я бедный человек, у меня нет денег. Нет и не было никогда, я могу позволить себе получать подарки, и только! — И тут же — не способен он выслушивать жалкие христианские проповеди — полез в портфель и достал раскрашенные целующиеся головки. — Совсем забыл.
Головки схвачены в дешевую овальную рамку.
— Сэры, молоток и гвозди! — командует Сашка аспирантам. Сэры подхватываются, Сашка возит головки по стене на уровне своего немалого роста, беспощадно обрывая вьющийся Верочкин ботсад. Внимание резко переключилось, все в порядке. Ираида театрально закатывает глаза, Никифорыч улыбается: ему нравятся целующиеся головки. Все целующееся, размножающееся вызывает его симпатии: у Никифорыча две жены и пятеро детей.
— Это китч, Ираида Павловна, искусство площадей и базаров, мы должны идти в ногу с модой. Давайте, — он не глядя протягивает руку, но это не аспиранты, это вернулся Виктор.
...И все кончается в ту же минуту, и Наталья не успевает возразить, что китч вышел из моды, в моду входит, так сказать, частная собственность — автомашины, гаражи, дачи... И Таня не успевает с Натальей согласиться, и Ираида вздохнуть, что да, мол, куда деваются высокие идеалы бессребреничества русской интеллигенции, и Никифорыч усмехнуться, что идеалы хорошо, а своя клубника в огороде лучше... все, дверь открывается, потом аккуратно закрывается. Появился холодный и непримиримый зритель, появился не просто первый зам шефа, то есть начальник (Фалалеева второй зам — по оргвопросам), появился тот, кто считает себя призванным вывести их из пустыни — мелкотемья, безверья, отсутствия высоких принципов. И Коровушкин съежился, сник, как сникает всякая сила при появлении новой, отличной от нее по химическому составу и качеству.
