Валерий Бирюков - Всего три дня
— Поздравляю! Есть еще порох в пороховницах у старой гвардии! Слышал, увольняетесь в запас? Не поторопились?
— Нет, товарищ генерал. И срок вышел, и сердце начинает пошаливать. Да и молодым уже пора дорогу уступить. Подпирают.
— А вы уже и поддались? — улыбнулся командующий. — Какой уступчивый! Впрочем, шучу, вам виднее. Но откровенно говорю: порадовали меня стрельбой своей. Всем, кто отличился, объявите от моего имени благодарность.
Какой-то полковник подошел к командующему и что-то негромко сказал ему на ухо. Но генерал сердито отмахнулся. И, прощаясь с Савельевым, сказал тепло:
— А с сердцем не шутите, лечитесь как следует. Нам, фронтовикам, война здоровье подорвала, а врачевать себя времени не находим. И напрасно!
Климов тогда догадался, что полковник напомнил командующему о той зимней «тройке». Правильно, что генерал не стал его слушать, всякое бывает. Конь вон о четырех, копытах и то спотыкается. А вот при чем тут то, что кто-то подпирает? Этого Климов понять не мог. Видно же, что батя без особой охоты увольняется! И Климов заранее настроился против нового командира, который, как ему казалось, если не прямо, так косвенно «подпирал» подполковника Савельева. Антипатия еще больше окрепла, когда Климов увидел молодого, стройного, подтянутого майора рядом с батей. Сравнение было не в пользу Савельева, и именно это лишало Климова объективности. Сразу стали заметны и возраст командира, и нездоровый цвет его лица, и мешковато сидящая на нем форма. Впервые к чувству восхищения, которое всегда и несмотря ни на что испытывал Климов к командиру дивизиона, примешалась жалость.
Конечно, он понимал, что командиров не выбирают, и старался найти схожие черты у майора и бати. Их было мало. И дело вовсе не в том, что майор Антоненко одернул его за неуставный ответ. Нет, здесь все правильно: много в нем мальчишеского, за год службы не приобрел еще он солидности — это ему все говорят. От избытка готовности выполнить любое поручение командира так получается.
А вот обидно за прапорщика Песню, которого он так же любил, как подполковника Савельева. Такая биография! И вот тебе на́: Песне достается от нового командира за то, что он не позволил этому мямле Позднякову сломать тягач! Нет, батя добрее. Если уж прапорщик Песня плох…
— Климов, как там наши «сюрпризы»? — Голос командира дивизиона оторвал связиста от его раздумий. — Готовы? Боюсь, — обращаясь уже к майору Антоненко так, словно и не было их спора на привале, сказал он, — как бы не заскучали гвардейцы. Развезет их от жары, а впереди еще работа. Изобразим-ка сейчас газы, встряхнем, чтобы не спалось!
— А какой смысл от этих вводных? — возразил майор Антоненко. — Потом ведь все равно задремлют по новой. Да еще крепче, чем раньше, уверенные, что больше «сюрпризов» не будет.
— Ну уж нет! У нас тут целый арсенал их, верно, Климов? Можем что угодно, любую вводную сыграть. А смысл есть. Не люблю, чтобы на марше одни водители работали, а орудийные расчеты пассажирами ехали. Ведь в настоящей обстановке противник не раз проверил бы нашу бдительность, попытался бы сорвать марш. Вот и пусть гвардейцы учатся быть настороже. Учения — тот же бой. Позвала тревога — покой из души вон, пока последний автомат в пирамиду не поставлен. Сейчас они в противогазах немного проедут, потренируются. Потом, если время позволит, еще что-нибудь сотворим.
— Это все игра, Алфей Афанасьевич, — небрежно сказал майор Антоненко. — Будет настоящий бой, будет и отношение к нему боевое.
— Игра, пусть, — миролюбиво согласился Савельев. — На учениях условностей не избежишь, что же поделаешь? Но отношения к этой самой игре я требую настоящего. Чтоб, когда уже не игра будет, они не растерялись, ни мгновения не раздумывали, как им поступить. Чтобы сработала привычка. Чтобы автоматически реагировали на любую неожиданность, которую может подбросите им противник. Понимаете?
— Последнее слово, как всегда, за вами, — сдержанно, одними уголками губ, улыбнулся майор Антоненко. — Почти убедили.
— Вдовий, — приказал Савельев водителю, не обращая внимания на слова майора, — прибавьте скорость. Вон за тем барханчиком притормозите и вместе с Климовым разбросайте дымовые шашки.
В разговор командиров Климов вслушивался внимательно, пытаясь в интонациях поймать хотя бы намек на то, как относится батя к своему преемнику. Спора их на привале он не слышал, но по недовольному выражению лица Савельева, когда тот садился в машину, можно было понять, что командир не в восторге от майора. Теперь же в ровном, спокойном голосе Савельева Климов не уловил даже тени раздражения.
Но психолог из Климова был никудышный: эти ровность и терпеливость, с которыми подполковник разъяснял свои взгляды на организацию марша, были искусственными — возражения майора Антоненко не понравились командиру дивизиона. Савельев не сомневался, что майор прекрасно знает о значении вводных на марше. И отрицал их в пику ему, продолжая тот спор в роще. Зачем? Не для того ли, чтобы показать, что взгляды предшественника его не интересуют, — дескать, мы и сами с усами? Что ж, будем делать вид, будто не поняли этой его политики…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Вместе с Вдовиным Климов поджег дымовые шашки и раскидал их с подветренной стороны дороги. Клубы густого белого дыма быстро затянули низинку, к которой приближалась колонна. По стихшему на несколько секунд гулу двигателей нетрудно было догадаться, что машины притормозили. Но вот гул стал мощнее, и тягачи один за другим на большой скорости вырвались из густой молочной пелены, расползшейся по дороге. Лица водителей и сидевших рядом с ними офицеров были скрыты резиновыми масками противогазов. Натянули их и артиллеристы в кузовах машин.
— Вот видите, Василий Тихонович, не дремлют… — Савельев провожал взглядом проходящие машины, и на лице его появилась довольная улыбка. — Не приучены. Вот каких я вам молодцов передаю — орлы, да и только! А в деле еще их увидите…
И осекся вдруг, насупился, а на помолодевшем было лице опять стали видны сизые старческие прожилки. Он увидел, что в кабине автомастерской команду «Газы» выполнил только водитель. Прапорщик Песня ехал без противогаза. Теперь и Климов заметил ироническую усмешку майора Антоненко. «Эх, Николай Герасимович! — с досадой и отчаянием подумал Климов. — Выбрал же время свои обиды показывать. Вот подвел батю так подвел!»
Гвардии подполковник Савельев резко махнул рукой, приказывая остановиться, и подошел к кабине:
— Ладно уж, сидите! — буркнул он прапорщику, хотевшему выйти из машины. — В чем дело? Почему не надели противогаз?
— Хиба ж то газ? Вот я в газу был, так то ж газ был! По сегодня отметины, — Песня показал на шрамы. — А этот дым даже слезы не вышиб.
Он явно отвечал не подполковнику, а майору Антоненко, хотя тот не произнес ни слова. И впервые Климов не одобрил поведения Песни. Савельев потемнел лицом от гнева, бросил резко:
— Прекратите паясничать! Газы!
Песня зажмурил глаза, выдернул из висевшей через плечо сумки противогаз, одним ловким движением натянул на лицо маску и обиженно захлюпал клапаном.
— Езжайте!
Фургон укатил вслед за колонной, оставив облако пыли. Пропустив вперед Антоненко, подполковник Савельев уселся в газик и сердито хлопнул дверцей. Климов с Вдовиным торопливо собрали еще сочащиеся дымом шашки, присыпали их песком и принялись укладывать ящик с «сюрпризами». Но из машины послышались голоса офицеров, и солдаты, понимающе переглянувшись, достали сигареты.
— Он всегда у вас такие фортели выкидывает или только изредка, по настроению? — спросил Антоненко подполковника, и в его голосе Климову послышалась ирония.
— Изредка. При мне, до вас — ни разу, — коротко парировал выпад майора Савельев. — Это реакция на ваш окрик.
— Тоже мне, характер показывает, — холодно сказал Антоненко. — Я же говорил, наказать его за это, и все. Устав и для Песни писан.
— Э, да вы, Василий Тихонович, ничего не поняли! Я тоже за устав, но помню, что в нем опыт концентрированный. Без объяснений, почему солдат должен поступать так, а не иначе. Без примеров, в которых пот и кровь бойцов. Солдату не известно, какой ценой уставные формулы достались. А вы хотите сразу: надел форму, выучил, знаешь — выполняй! Ах, до чего лихо!
— А чего же сложного?
— А то, что, не разъясняя сути уставных требований, вы вырастите бессловесного служаку. Достигнете блестящей внешней дисциплины, когда у ваших подчиненных будет безупречный подход и отход, безукоризненное отдание чести. И вам всегда будут отвечать: «Есть!», «Никак нет!» и «Так точно!». А отвернетесь, недоглядите — тут вам и ЧП… И поднесет его, кстати, тот, кто громче всех кричит «Есть!». У вас до академии такого не было?
