Владилен Леонтьев - Пора охоты на моржей
— Хорошие помощники, — похвалил Амтын, когда траншея была прокопана. — Давайте чайку попейте.
Ребят усадили в чоттагине за низеньким столиком. Они с удовольствием пили вкусный чай с сахаром. А потом, схватив свои санки, понеслись к горе.
Ребята были рады установившейся погоде и отводили душу после долгого сидения в тесных пологах. День быстро кончился. Взошла яркая луна, заполыхало разными цветами северное сияние. Глядя на него, дети свистели, и казалось, что оно начинало колыхаться еще сильнее.
— Это верхние люди играют в мяч, — сказал Янкой.
— А разве там есть люди? — удивился Владик.
— А как же? Все, кто умирает, уходят туда, — без всякого сомнения ответил Янкой.
Катались с горы в одиночку и вереницей, уцепившись друг за друга, а когда налетали у спуска на твердый, как лед, заструг, то с хохотом валились в кучу. Вечер был морозный, тихий, и ребятам не хотелось уходить домой. Но вот из поселка раздался протяжный крик:
— Энмы-чайв-ы-ын! Кыраг-ты-гэ! Энмычайвын! Иди домой!
Не успевал смолкнуть этот зов, как за ним раздавался второй, третий голос, а иногда кричали и хором. Но разве легко зазвать домой разыгравшуюся детвору! Тогда папы и мамы поступали по-другому. Они подсылали ребят повзрослее — некоторые из них уже были настоящими охотниками. Ребятишки, конечно, ничего не подозревали. И вдруг в веселую детскую возню врывался истошный испуганный крик:
— Тэ-ры-кы!
Вереница санок, мчавшаяся с сопки, тут же распадалась, и ребятишки в страхе, спотыкаясь и падая, без оглядки неслись к ярангам. Склон сопки и его подножие быстро пустели, напоминая поле битвы: по инерции продолжали катиться санки без седоков, по всему склону валялись шапки, рукавицы, шарфы. За этими трофеями выходили потом родители и подбирали их. А довольные подростки спускались с сопки и расходились по домам.
Владик не бросал санок, но тоже поддавался общему страху, бежал со всеми, не понимая, кто такой «тэрыкы» и почему его так боятся.
Отец не смог объяснить Владику, кто такой «тэрыкы», а брат ответил, что все это враки и никаких «тэрыков» и людей на небе нет. Но Рычып очень серьезно сказал:
— Тэрыкы — это дикий человек. Он живет в горах. Часто приходит в поселки, ворует мясо, охотится за детьми. Тэрыкы очень быстро бегает.
И в детском воображении возникал образ огромного, заросшего шерстью страшного человека, который так быстро бегает, что может свободно догнать дикого оленя.
Хотя брат и уверял, что это все враки, но Владик стал бояться этого непонятного «тэрыкы», и, если кто произносил страшное слово, он бежал вместе с ребятами.
Отец часто уезжал в длительные командировки по делам кооператива, мать с утра до вечера работала в райисполкоме, брат пропадал в школе. Владик почти все время был предоставлен самому себе. Любил Владик зимой, набегавшись на морозе, заглядывать в косторезную мастерскую. Там тепло, а на полке много интересных вещей из кости: тут и моржи, и белые медведи, и олени. Старички косторезы, как взрослому, серьезно говорили ему:
— Етти! Пришел!
— Ии! Пришел! — отвечал Владик.
Кто-нибудь из косторезов вставал из-за рабочего стола и подходил к нему.
— Ка-а-ко-мей! — удивлялся подошедший. — Ты, наверное, со всей тундры снег собрал, — и тут же брал свой тивичгин — выбивалку из оленьего рога, выводил его в холодный коридор и тщательно выбивал снег из кухлянки, штанов и торбазишек, приговаривая: — Вот так, вот так! Когда заходишь в тепло, то всегда выбивай снег из кухлянки, а то он растает и одежда будет мокрой, — и вводил его в мастерскую.
Маленький сухощавый косторез Айе, с блестящей, словно отполированной лысиной, сдвигал на нос очки, пристально смотрел на Владика и приветливо говорил:
— Кыетги! Иди сюда! — и усаживал его рядом с собой, давая в руки здоровенный рашпиль. — Зажми в тиски клык и почисти его.
У Владика не хватало сил зажать клык в тиски. Вставал заведующий мастерской Таай и помогал ему. И Владик старательно счищал рашпилем верхний слой клыка. Правда, клык можно было бы лучше обработать древним чукотским теслом, но Айе не доверял Владику тесло, так как боялся, что он отрубит себе пальцы. Потом Айе говорил:
— Хватит. Ты хорошо помог мне.
И Владик, довольный, снова убегал на улицу.
Было еще одно очень интересное место — это колхозная слесарная мастерская. Там работали курносый и серьезный Келевги и всегда улыбающийся, приветливый Тымнетагин. Келевги ремонтировал мотор для небольшой кооперативной шхуны «Косатка», которая стояла на берегу лагуны, а Тымнетагин перебирал и готовил к весенней охоте подвесные колхозные моторы. Тымнетагин был грамотным человеком и хорошо говорил по-русски, но ему больше нравилось говорить с русским мальчишкой по-чукотски. Он все время улыбался и охотно отвечал на многочисленные вопросы Владика.
— Что это? — показывал на маховик руль-мотора Владик.
— Это левыт — голова, — с улыбкой отвечал Тымнетагин.
Владик недоуменно смотрел на Тымнетагина и, показывая на шатуны, снова спрашивал:
— А это что?
— Это мынгыт — руки.
Владик не выдерживал и хохотал.
— А это, наверно, гыткат — ноги, — кое-как сдерживая смех, показывал он на винт мотора.
— Ты правильно сказал — это ноги, — становился серьезным Тымнетагин.
Так это не мотор, а человек: у него и голова, и руки есть, и ноги тоже, — смеялся Владик.
— Верно, мотор, как человек, — объяснял Тымнетагин. — У него даже почальгыт — рукава есть. Вот они, — показал он на цилиндры. — Когда голова крутится, то она дает ток в рукава, там зажигается бензин, он толкает кружки-поршни, а руки крутят вал, на котором стоят ноги. Видишь, совсем как человек, только вместо мяса и жира ему бензин и моторное масло нужны. Понял?
Владик не понял, как работает мотор, но все равно ему было интересно, и он продолжал расспрашивать Тымнетагина.
— Смотри-ка, куда это ребятишки побежали? — говорил Тымнетагин, глядя в окно. — Что они там делают?
И Владик тут же срывался и выбегал на улицу.
Один среди чукотских ребят
Учитель Татро удивился, когда среди тринадцати черных детских головок и смуглых лиц он увидел круглое веснушчатое лицо Владика, его светлую остриженную голову. Он казался здесь чем-то чужеродным, но держался свободно и чувствовал себя как рыба в воде.
Татро не раз видел Владика с ребятами на улице, всегда бежавшего куда-то по срочным делам, и хорошо знал его. Но он никак не ожидал, что родители оставят мальчишку здесь, не отправят вместе с братом в школу Чукотской культбазы, где было семь классов и больше русских детей. Теперь Татро был в смятении, а Владик сидел вместе с Тутырилем и выжидающе смотрел на своего первого учителя.
Татро ничего не сказал Владику, провел первый урок, познакомил малышей со школой, объяснил, что они будут учиться по чукотскому букварю «Челгыкалекал» — «Красная грамота». Дал каждому по книге, а перед Владиком остановился, открыл букварь на первой странице и, показав на рисунок закидушки, которой охотники достают из воды нерпу, спросил по-чукотски:
— Что это?
— Акын, — ответил Владик.
Татро перевернул страницу.
— А это что? — показал он на рисунок нерпы.
— Мэмыл.
— А это?
— Ээк — жирник.
— Нымелькин — хорошо, — похвалил он Владика, — ты знаешь чукотские вещи и животных, — и оставил ему на парте букварь.
А Владику было смешно, что Татро задал такие простые вопросы, будто он не знал, что такое закидушка, жирник и нерпа. Владик не раз вместе с Кальхеиргином или Тутырилем встречал их отцов, когда те возвращались с охоты, помогал им дотащить нерп до яранги и, конечно, хорошо знал все охотничьи снасти, а жирники он видел в каждой яранге. Они горели ровным ярким огнем, как мамина керосинка, и чукчанки аккуратно поправляли пламя специальной иглой, чтобы оно не коптило и не образовывался нагар. Вот если бы Татро спросил про буквы, то это было бы здорово, и Владик удивил бы всех ребят. Но Татро не спросил про буквы, а когда Владик посмотрел букварь, то увидел, что многие буквы совсем не такие, каким учил его брат и дядя Валерий.
Вечером Татро пришел к отцу Владика, попил чаю, поговорил о делах в кооперативе, сказал, что пушная охота в этом году должна быть хорошей, и перед самым уходом спросил:
— Глебов, как мне учить твоего Влятика?
— Что как? — удивился отец. — Учи, как и всех ребят! Не выделять же его в отдельный класс!
И Татро начал учить Владика, как и всех ребят, на чукотском языке. А Владику было одинаково, — говорить что на чукотском языке, что на русском.
Латинские буквы Владик освоил быстро и через месяц бойко складывал из звуков слоги, из слогов слова и даже помогал Кальхеиргину, которому грамота давалась нелегко. Вообще Кальхеиргин в отличие от других приятелей Владика жил бедновато. У них в яранге было тесно, душно. Владик даже удивлялся, как это они, все десять человек взрослых и малышей, укладываются спать в таком маленьком пологе. Отец Кальхеиргина был хорошим охотником, но являлся единственным кормильцем в этой большой семье, а заработка старшей сестры Кальхеиргина, которая работала счетоводом-кассиром, не хватало иногда даже на чай и сахар. Да и в семье считали, что она грамотный культурный человек и должна тратить свои деньги на хорошую русскую одежду. Охота не всегда была удачной, и тогда в семье Кальхеиргина было голодновато. Кальхеиргин чаще всех бывал в гостях у Владика. Мать всегда старалась накормить и напоить его чаем, а когда Владик вырастал из своей рубашки или брюк, она отдавала их Кальхеиргину. Кальхеиргин тоже рос, но он был худой и костлявый, и рубашки Владика подходили ему в самый раз. Вот и в школу Кальхеиргин пришел в клетчатой Владиковой рубашке навыпуск, так как заправить ее под чукотские нерпичьи штаны было невозможно, потому что они подвязывались тонким нерпичьим ремешком под самый пах, и когда Кальхеиргин выходил к доске и старательно писал по линейкам буквы, то рубашка подымалась и оголялся смуглый живот с черным пупком. Кальхеиргин был живым и бойким парнишкой.
