Вилис Лацис - Собрание сочинений. Т.5. Буря. Рассказы
Он стал подлинным хозяином волости. И оказалось, что у него крепкая хватка. Ласковыми словами, лестью и притворными слезами у него ничего нельзя было добиться. Он насквозь видел, что у кого на уме, и откровенно резал правду в глаза, так что дело сразу становилось ясным. Когда кулаки попробовали сорвать хлебопоставки, ссылаясь кто на дождливое лето, кто на недостаток молотилок, кто на последствия войны, — Закис созвал их всех в волостной исполком и сказал. — Как бы вам не просчитаться, любезные соседи. Лучше не старайтесь обмануть советскую власть. Советская власть очень терпеливая и самая мудрая власть: она не требует, чтобы все люди в один день освободились от старых предрассудков, потому что на это нужно время. От запущенной чесотки в один день не вылечишься. Советская власть — самая справедливая власть в мире, она требует от каждого человека по его силам, по возможностям. При ней каждый человек может жить хорошо, если он честно выполняет свои обязанности по отношению ко всему народу, к государству. Но советская власть строга и, когда нужно, сурова с теми, кто пытается ее провести, совать ей палки в колеса. Думается мне, что вы про это забыли. Долготерпение советской власти вы принимаете за слабость. Напрасно. Если вы в трехдневный срок не выполните своих обязательств, не рассчитаетесь полностью с государством, советская власть поступит с вами по всей строгости. А теперь поезжайте домой и делайте то, что вам давно пора бы сделать. Через три дня я лично проверю. Только тогда, чур, не пенять, если я буду разговаривать не так, как сейчас. Одним словом, все будет зависеть от вас самих.
Через три дня он действительно проверил. И оказалось, что большинство хозяев полностью рассчиталось с государством, а остальные спешили с молотьбой и везли на заготовительный пункт то, что полагалось.
Весь день проработал Закис в исполкоме. Он принял человек тридцать и с каждым поговорил отдельно. Безземельные расспрашивали о земле, о пособиях на стройку, о приобретении инвентаря. Крупные хозяева плакались, что нормы лесозаготовок велики, и всячески отлынивали от исполнения возложенных на них обязательств: у одного разломило поясницу, у другого кобыла жеребая, третьему назначили дальний участок леса. А один пожаловался, что вот он переругался с обоими сыновьями, разделил свою большую усадьбу на три части — по пятнадцать гектаров в каждой; теперь их трое новоселов, а агент по заготовкам не желает признавать раздел и обложил всех по самой высокой норме.
Слушая его, Закис не мог удержаться от смеха: слишком ясен был смысл этой махинации.
— Ругайтесь и деритесь, как хотите, дело ваше, но обязательства выполнять все равно придется. А перегородки, что вы поставили за вчерашний день в своем доме, никого не обманут. Хозяйство хозяйством и осталось.
Лишь поздно вечером возвратился он в усадьбу Лиепниеки, где временно жил со всей семьей. Но и там ему не дали покоя: старый Лиепинь, карауливший его чуть не с обеда, явился с жалобами. Вот беда, — две коровы у него остались яловыми, и нет никакой возможности справиться с поставкой молока. Нельзя ли сделать так, чтобы с этих двух коров ничего не сдавать? Опять назначили ему ремонтировать участок дороги — ну и участочек: самый что ни есть изъезженный во всей волости. Ему ли, старику, справиться с такой работой? По соседству мог бы и уважить председатель… К слову, если ему до весны не хватит кормов для коровы и лошаденки, Лиепинь всегда готов помочь.
Нелегко было в то время управлять волостью.
Главное, что помогало Закису разбираться в обстановке, это мысль о том, что он должен соблюдать интересы всего народа. Возможно, что именно за это кое-кто его ненавидел, но больше было таких, которые уважали его за неподкупность, за справедливость. Только жена дома ворчала: как взялся за волостные дела, так совсем забросил свое хозяйство. Это вот была сущая правда, но тут Закис пока ничем не мог помочь.
2В частом ельнике, близ большака, на стволе срубленного дерева сидели Зиемель и Макс Лиепниек. Отсюда они могли видеть дорогу метров на триста в ту и другую сторону. Зиемель был одет, как лесник, только вместо двустволки у него был автомат немецкого образца, спрятанный под зеленым суконным полушубком. Макс Лиепниек — в стоптанных сапогах, серых, домотканного сукна брюках и теплом пиджаке, в заношенной ушанке — походил на обыкновенного лесоруба. Но что-то дикое, не то волчье, не то кабанье, было в их лицах, обросших щетиной.
— Еще одна машина, — угрюмо сказал Зиемель, глядя на грузовик, который приближался по дороге. За рулем сидел сержант, рядом с ним спокойно покуривал папироску молодой лейтенант.
— Проклятые, — прошипел Лиепниек. — Только двое. Можно прикончить без риска…
— Ах, как умно! Это все равно, что пальцем показать чекистам, где наша база. Завтра же нас облежат со всех четырех сторон и ликвидируют за полчаса. По такому снегу далеко не убежишь.
— Да нельзя же все смотреть да смотреть, — раздраженно перебил его Макс. — Мы сюда для чего пришли — воевать или регистрировать? Красные офицеры ездят взад и вперед мимо нашего носа, а мы укрылись в лесу и боимся поднять шум.
— И шуметь надо с расчетом, Максик, не всякая заваруха окупается. Сам должен видеть, чересчур много войск собралось. Когда станет потише…
— Тогда не в кого будет стрелять, — снова перебил его Макс.
— Для армии мы все равно не в счет. Ты что, хочешь у Шернера хлеб отнимать? А относительно того, в кого стрелять, не беспокойся — на наш век хватит. Только в нашей волости с сотню наберется, если считать всех активистов.
— А кто засел в наших родовых усадьбах, тех ты не считаешь? На твоей земле сейчас хозяйничают трое новоселов. В моей усадьбе — коннопрокатный пункт. Есть чему радоваться! Сам председатель волости со своей семьей изволил поселиться в моем доме. Все заразил своим пролетарским духом. Сколько времени мы еще будем это терпеть?
— Да что ты горячишься? Отлично сам знаешь, что не было приказа.
— А если я без приказа пущу в ход винтовку, что мне будет? Командир дивизии расстреляет?
— Расстрелять не расстреляет, а от командования батальоном, наверное, отстранит. Не понимаю — чего ты дергаешься? Через несколько месяцев, как только стает снег, мы перейдем к активным выступлениям. До тех пор надо все разведать… составить списки.
— И спокойненько наблюдать, как они хозяйничают в моем родном доме! Толстошкурый ты, Зиемель. Очень жаль, что именно у меня такой командир полка.
Зиемелю надоели истерические сетования Макса.
— Ты что думаешь, мне не хотелось бы сегодня нагрянуть в усадьбу Зиемели и свернуть шеи этим новоселам? Придет время, я первый это сделаю. А теперь попрошу тебя не бередить душу своим бесконечным нытьем. Надоело мне тебя слушать, командир батальона Лиепниек.
— Слушаюсь, господин командир полка, — иронически ответил Макс. — Каковы будут ваши приказания?
— На базу пора — вечер уже.
Они встали и скрылись в лесу. Километрах в двух от большака в чаще были устроены три землянки, так искусно замаскированные, что незнающий человек мог несколько раз пройти над ними и ничего не заметить.
В «батальоне» Макса Лиепниека было сорок шесть человек — бывшие айзсарги, шуцманы, несколько крупных землевладельцев с сыновьями и один-два дезертира, испугавшихся призыва в Красную Армию. Большинство из них работали в оккупационных учреждениях, предавали советских активистов, участвовали в карательных экспедициях и массовых убийствах. Не удивительно, что теперь они боялись показаться дома и прятались в лесу. За них и Зиемель и Макс были спокойны — эти не уйдут, если даже их гнать. Зато их весьма тревожили дезертиры. Поскольку война близилась к концу, они становились все беспокойнее и задумчивее, и, чтобы удержать их в банде, оставалось одно средство — как можно скорее скомпрометировать их. Тому, кто запачкал руки в крови, нельзя больше убежать из банды.
Вернувшись на базу, Макс Лиепниек свернул к большой землянке, во вторую «роту». Это был настоящий подземный лабиринт с несколькими запасными выходами. Постели были устроены на двухъярусных нарах. Посредине стояли стол и несколько скамеек вокруг него. В позеленевшем медном шандале горела свеча. На Макса из всех углов глядело с ожиданием и любопытством множество глаз. Только один, совсем молодой паренек, продолжал, не оглядываясь, подметать пол. Это был Адольф Чакстынь, живший раньше в батраках у Лиепниеков, которого Максу удалось в 1944 году запугать рассказами о «большевистских ужасах»; сам не понимая, чего боится, Чакстынь убежал за хозяином в лес и вступил в банду. Здесь на него взвалили самую грязную и тяжелую работу, и он безропотно исполнял все, что ему приказывали остальные бандиты. Чтобы поддерживать в нем дух покорности на должном уровне, время от времени Макс или «командир роты» пугали Чакстыня новыми страшными сказками: объявляли, например, что в волости повешены все молодые мужчины, а тому, кто укажет, где находится Чакстынь, обещано вознаграждение, потому что чекисты усиленно разыскивают именно его.
