Константин Локотков - Верность
Раза два Федор видел его со своим отцом. Как тот относился к Соловьеву, сейчас не восстановить в памяти. Помнится только начало фразы, сказанной им матери за обедом: «Наш добрейший Петр Петрович мелким бесом…» — а что «мелким бесом» — неизвестно. Но всегда, когда Федор думал о Соловьеве-старшем, прежде всего вспоминалась эта отцовская фраза.
Марина как-то съежилась, опустила плечи, лицо стало грустным.
— Ах, что отец… Не будем о нем говорить, Федор… Я до сих пор не могу привыкнуть…
Федор сперва не понял ее.
— К чему? — спросил он, на секунду забыв о семейном разладе Соловьевых. — Ах, да! — Он озабоченно и с жалостью поглядел на жену (не следовало ему начинать этот разговор!) — Да, Марина, для меня и сейчас непонятно. Прожить столько лет — и вдруг…
— И за все время только одно письмо! — Марина поднесла сцепленные пальцы ко лбу, посидела так некоторое время в молчании. Затем выпрямилась, оглянулась вокруг, резко встала. — Чего мы сидим? А Павлик ждет не дождется.
И первой вышла из комнаты.
Прожить столько лет — и вдруг…
«…не успели стать на ноги, и уже семья. Чудачка маленькая, разве так делается семья? Никак не могу опомниться от твоего необдуманного поступка. Всем показываю твою карточку, и никто не верит, что выскочила за какого-то студента. Да как это случилось? Любовь? Глупышка, да сколько ты с ним знакома? Месяц-два? Какая же это любовь? Ну зачем, зачем надо было спешить? Любовь — это громадное, доченька, чувство, все сметающее на своем пути. Ну, ты могла заблуждаться, допускаю, но мать куда смотрела? Подумать только, какие-то замарашки, ничтожные девчонки находят состоятельных мужей, а ты — красивая, великолепная девушка… Убила меня, убила!
Ты проявляешь интерес к моим делам? Спасибо за участие. Особенных перемен нет, но будут. Решил бросить учебу. Диплом — дело неплохое, но жертвовать пятью годами жизни — благодарю покорно. Не будем мудрствовать лукаво — живем один раз. Когда-то в юности был романтически настроен, стремился к туманной цели, но вовремя опомнился. Только сегодняшний день — настоящий день. Что будет завтра, пусть думают умники. Верно, дочка? Знаю, согласишься со мной. Да и справедливость требует отметить — кому-кому, а вам с Виктором была лишь польза от того, что отец вовремя отрекся от химер: жили, не зная нужды.
Ну, так вот — о делах. Супруга моя дражайшая — решительная особа. Настояла на переезде в Томск, к ее родным. Ну что ж, переезд так переезд. Беспокоила только будущая служба. Узнали, что в Томске, на заводе, где работает тесть, есть одно неплохое местечко. Но занято — тихий, отходящий старичок копошится.
Думаю, он не будет на меня в обиде. Пора старичку на пенсию! Получаю в наркомате назначение на его место.
Таковы мои скромные делишки. Устроюсь — приезжай ко мне, будем очень рады.
Ты отказываешься от моей помощи, деньги прислала обратно. Гордая! Ну что же с тобой сделаешь? Скушаем эту пилюлю. Вот устроимся, переедем (разоряют меня эти переезды), и тогда попробуй отказаться от денег. Скандал великий закачу, так и знай!
Маме, если это удобно, — привет. Не знаю, ничего не знаю. Какое-то наваждение. И ничего нельзя исправить.
Надеюсь, ребенка еще не предвидится? Прошу тебя, не надо! Еще успеешь связать себе руки. А у тебя вся жизнь впереди. Впрочем, приедешь, обсудим втроем все вопросы.
Ну, пока! Целую тебя нежно тысячу раз.
Всегда твой отец».При первом чтении письмо не вызвало в Марине протеста. Можно было возмущаться поступком отца, порвавшего с семьей, но от этого отец не становился менее близким. А чем больше Марина думала, тем обыденней и как бы понятней казался ей этот разлад в их семье. Получалось так, что любовь ее к отцу нашла оправдание даже дурному его поступку. (Конечно, он — жертва: «Супруга дражайшая — решительная особа». Сам иронизирует!)
«Что будет завтра, пусть думают умники…» Смешной Федор! Он не допускает мысли, чтобы в ее семье не было никаких политических споров и бесед. А их не было! То время, когда отец не расставался с книгами, ездил по району, проводя какие-то кампании, а возвращаясь, усталый, но довольный, принимался рассказывать матери о деревне («Э, не понимаешь ты ничего!» — махал рукой и убегал к товарищам), — то время помнится смутно: Марина была совсем маленькой. Но она хорошо знает настоящего отца. «Нам бы гроши, девочка, с ними как-нибудь без философии проживем». К детям он был всегда добр. С ним хорошо было дружить, как с равным. Посмеяться в веселую минуту. Посидеть у лампы, раскладывая пасьянс. Потанцевать по комнате. Пройти по улице, гордясь им, красивым. И доверчиво принимать его легкое, шутливо-беззаботное отношение к жизни. Он лукавил, конечно, говоря, что не думает о завтрашнем дне.
Хорошо и спокойно было жить за спиной отца. Марина не помнит, были ли когда недостатки в гардеробе или на столе. Иногда возникали вопросы: откуда это все доставалось? Почему другие — равные отцу по служебному положению — работают не меньше, чем он, а живут скромнее? Марина пыталась это узнать, но наталкивалась на шутливую самооборону отца: что такое он слышит? У нашей девочки интерес к грубой материальной жизни? Не лучше ли ей пойти погулять?
Марина не испытывала особенного интереса к «грубой материальной жизни». Наряды, скажем, занимали ее ровно столько, сколько требовалось для того, чтобы выглядеть одетой не хуже подруг. На этот счет в семье часто возникали споры. Какой-то непонятный стыд мешал Марине выглядеть обеспеченней подруг; притом ей думалось, что это не совсем заслуженно. И, приставая к отцу с вопросом: «Почему я могу иметь, а подруги не могут?» — она поступала так, движимая чувством оскорбленного товарищеского достоинства, понимая это достоинство так, как, наверное, понимали его люди с хорошим, справедливым началом; воспитанным в них дружными усилиями школы, семьи, товарищей. Но это здоровое начало постоянно — может, бессознательно, но явно, — в семье Марины заглушалось, все делалось вопреки ему.
Марина хорошо помнит только один семейный спор на политическую тему. Его затеял Виктор. Вообще говоря, он частенько бросал вызов отцу: «Давай поговорим! Бросай вареники — существует ведь еще другая пища, духовная!» Но, обескураженный иронией отца («Разве? Вот не знал! Мать, не вари завтра ничего — Виктор накормит»), сердито умолкал, а через некоторое время, смеясь, уплетал вареники, отказавшись от мысли «расшевелить» отца. Памятный единственный спор возник после того, как отец вернулся из заграничной командировки. Он говорил, что попал в эту командировку потому, что «очень захотел».
Он привез массу безделушек, которыми загромоздил всю комнату. Безделушки понравились Марине — красивые. И совершенно безобидные. Марина не могла подумать, что вокруг них поднимется такой шум.
Виктор потребовал от отца ответа: имеют ли деньги родину?
— Почему бы тебе не купить эти безделушки у себя на Родине? — спрашивал Виктор. — Государство с пользой бы для народа израсходовало эти деньги, а ты отдал буржуям!
— Не кипятись, — сказал отец. — Ты начетчик, ты ничего не понимаешь. Деньги везде деньги.
— Значит, по-твоему, они не имеют родины?
Отец не отвечал прямо, имеют ли деньги родину. Он говорил, что с деньгами везде хорошо — в России, во Франции, в Австралии. Кто имеет деньги, тот счастлив.
— Это буржуазная теория! — кричал Виктор. — Для них, где больше денег, там родина. Это потому, что они не патриоты, национальные изменники! Смотри, еще Карл Маркс говорил, — он доставал конспект и торжественно читал: — «…патриотизм буржуазии выродился в чистое притворство с тех пор, как ее финансовая, торговая и промышленная деятельность приобрела космополитический характер». Вот! А ты этого не понимаешь! А еще был в партии, товарищ! Не удивительно теперь, что ты механически выбыл.
— Не механически выбыл, — деловито поправлял отец, — а решил, что достаточно поработал. Хочу пожить для себя. И знаешь что? Отправляйся на улицу, покричи там… — И хитро осведомлялся: — Подарочек наденешь?
В словах Виктора Марина чувствовала правду, но ее удивляла непоследовательность брата. Раз уж имеешь убеждения — отстаивай их до конца и в жизни руководствуйся ими. Нет, пошумев, раскритиковав и отца и его безделушки, Виктор через час забыл обо всем; посвистывая, любовно оглядел немыслимой окраски и формы заграничный джемпер, надел его и отправился мести улицы широким клешем.
…Читая письмо еще и еще раз, Марина испытывала все более отчетливое чувство досады и растерянности. Был какой-то тайный, разъедающий душу смысл в этом родительском письме, и становилось страшно оттого, что вот-вот он раскроется…
Не там ли, где идут рассуждения о ее замужестве, скрывается этот смысл? Марина боялась ответить себе. Было такое ощущение, как если бы ее будили от хорошего, спокойного сна резким, неприятным голосом.
