Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
— Беда с этим выводком, — сказала Василиса мягким голосом. — Такой хвост — всюду за мной. Куда я, туда и они. Ах вы, голубчики мои маленькие!
Новикова и Чикильдина — в прошлом подружки. Жили они на Садовых хуторах. В ту зиму, когда Ольга ускакала на коне в Армавир, Василиса вышла замуж за Никиту Новикова из хутора Грушки. Подруги расстались надолго. Жизнь их пошла по разным дорогам. Молодую красивую невестку в доме Новиковых любили, называли ее Васютой. Дети у нее рождались почти каждый год. Работая в Родниковой Роще, Чикильдина навещала свою подругу, и они, вспоминая девичество, тайно в душе завидовали друг другу. Ольге нравилось, как Васюта возилась с детьми, укладывала их спать, как она целовала их, наклоняясь над кроватками. «Вот оно, наше бабье счастье», — думала Ольга. А Василиса, бывало, провожала за ворота подругу, смотрела, как Ольга садилась в машину на обитое кожей сиденье, и говорила:
— Счастливая ты, Оля… На виду у людей живешь. А я вожусь с детишками да с пеленками.
И теперь, встретившись на яман-джалгинской улице, бездетная Чикильдина с глубоко скрытой женской завистью смотрела на свою подружку, на ее детей.
— Васюта, да тебя и горе не старит? — сказала она весело. И до войны цвела, и в войну цветешь.
— Оленька, милая, я еще не так бы расцвела, да вот дети меня сушат. У меня ж их четверо. Варя подросла, дома, на хозяйстве, а эта тройка постоянно со мной.
— Славные они у тебя.
— Только чересчур сопливые. — Румяное лицо Василисы, озаренное радостью, стало еще миловиднее. — Просто ходу мне не дают. Так за юбкой и бегают. Варюша — девочка смышленая, а эти — как бурьян. Посмотри, у этого хлопчика щечки надутые, глазенки как у сыча, это мой младшенький Мишутка. Перед самой войной родился. А это Сережа. Глазенки у него ласковые, как у отца. А это Оля, твое имя носит — может, будет такой же счастливой. По губкам видно — девочка с характером. — Василиса тихонько засмеялась, обняла детей, прижимая их головки к коленям. — Ах вы, мои птички сизокрылые.
Она целовала детей в щеки, в глаза, в губы с такой ненасытной жадностью, что ее материнское чувство сразу передалось Чикильдиной.
— Сердце болит. Что-то нету писем от Никиты. — Чтобы не расплакаться, Василиса снова занялась детьми. — А ну, горобчики, бегите домой, там вас Варя ждет. А мы с тетей будем заседание делать.
Дети послушно взялись за руки и убежали.
— Какие мальцы, а все понимают, — глядя вслед детям, сказала Василиса. — Как только скажешь им, что я иду на заседание, так сразу и уходят домой. Все понимают…
— Да, тяжело тебе, Васюта, — говорила дорогой Чикильдина. — Тут дети обременяют, а тут общее горе… По дороге я заезжала в Грушку. Лежит зола. Хочу с тобой посоветоваться. Может, в новом месте построим Грушку? Думали вы об этом?
— Не я одна думала. И во сне видится нам наша Грушка. Сестры твои прямо затосковали. Тесно и трудно жить на квартирах. И самим горе, и людей стесняем.
— Что поделывает моя сестренка Таисия? — спросила Чикильдина.
— Все так же. Больше молчит. Сядет над книжкой — не оторвешь, как глухая. Или уткнет голову в подушку и плачет. Слово ласковое скажешь ей — обругает. А то вдруг рассмеется. Странная женщина.
— По мужу, бедняжка, убивается.
— Ты бы ей какую работу нашла, в работе горе забывается, — советовала Василиса. — Женщина она грамотная.
— Говорила я с ней. Не желает. — Чикильдина тяжело вздохнула. — Гордая она или дурная — не пойму. К отцу и матери не поехала, ко мне не заглянула. Вбила себе в голову, что ей надо ехать в Баку к подруге.
IV
Плетеная изгородь. Дом под сопревшей соломенной крышей. Покосившиеся ворота, и старенькая, плаксивая калитка. В глубине двора — навес, сарайчик. Возле сеней старик рубил хворост, с усердием взмахивая топором.
— Здравствуйте, хозяин! — сказала Чикильдина. — Как оно живется-поживается?
— Спасибо на добром слове, — ответил старик, продолжая заниматься делом. — Только ты, Ольга Алексеевна, знаешь, что я тут не хозяин, а квартирант. — Он снял шапку-ушанку, вытер пот на лбу. — Эх, был когда-то и Корней Нечипуренко хозяином. Был у меня и свой дворик, и сарайчик, и погребок. Все было да пропало. Спалил проклятый Миллер нашу Грушку. Может, слыхали про сельхозкомиссара Миллера? Мой сын Аверко дюже ловко подкараулил того Миллера и сразил картечью наповал. Ту картечь я приберегал для волков — вот она аккурат и пригодилась. Эх, какой же был у нас хутор. Любо глянуть.
— Кто ж живет в этом доме? — поинтересовалась Чикильдина.
— Нас тут, как в тереме, не пересчитать. — Старик вонзил топор в дерево, снял рукавицы. — Зараз сосчитаю. Стало быть, я, Корней Нечипуренко, с внучкой-сироткой, Фекла Рыбальченко с двумя детьми, твои сестры — Секлетия, Антонина и младшая Таисия, по мужу Масликова. Ну, и хозяйка с детишками. Семейство громадное, а только казаков нету — один я.
Чикильдина знала, и как был убит Миллер и как были повешены Аверко Нечипуренко и его жена Екатерина. Но она впервые видела отца Аверка и слушала его печальный рассказ о сыне.
— Не успел мой Аверко схорониться. Схватили, беднягу, скрутили руки. Когда повели Аверку на виселицу, Катерина, стало быть, мать Ксюши, бежала следом. Сердце не выдержало, шибанула Катерина каменюкой и размозжила глаз какому-то главарю. Смелая была баба! Тут и ее схватили, а я вижу, что не жить на свете всему нашему семейству, кинулся спасать Ксюшу. В ту ночь, когда полыхала Грушка, мы с внучкой прятались в глинищах… Два месяца блуждали по степи.
— Что это за гости у нас? — нараспев спросила Фекла Рыбальченко, выйдя в сенцы. — А, Васюта! И Ольга Алексеевна? Так чего ж вы стоите? Проходите до нас в хату. Своей нету, так я в чужую приглашаю.
Две просторные комнаты. Всюду кровати, столы, сундуки и сундучки. Слабо светила привешенная к стене лампа. В плите горели дрова. Дед Корней подкладывал в огонь короткие полена. Хозяйка дома, высокая казачка в чепце, из-под которого выбивались седые волосы, месила в корыте тесто. Введя в хату гостей, Фекла вытерла тряпкой табуретки и пригласила сесть.
Антонина чистила картошку. На печи смирно сидели дети. Таисия Масликова в стареньком, с широкими рукавами халате лежала на кровати, как раз возле лампы, и читала книгу. На сестру она даже не взглянула.
— Все в книгу смотришь, сестренка? — спросила Чикильдина, подойдя к Таисии.
— Других дел у меня теперь нету, — сухо ответила Таисия, хмуря согнутые брови. — Вот читаю про горе одной женщины. Несчастная она была, мужа разлюбила, а я несчастнее ее вдвое.
— Тесно живете, — сказала Чикильдина, обращаясь к женщинам и поглядывая на детей. — И верхняя палата заполнена.
— Живем, верно, в тесноте, но дружно, — проговорила хозяйка, очищая ножом прилипшее к пальцам тесто. — Горе сдружило…
— А лучше сказать, сестренка, не из-за чего нам ссориться. — Антонина высыпала в чугун очищенную картошку и усмехнулась. — Мужья на войне. Ежели бы мужья были при нас, то, гляди, чего доброго, либо поругались бы из-за них в этой тесноте, либо с радости перепутали б.
— Зря ты, Антонина, шутишь, — рассудительно заговорила Фекла. — Веселого в нашей жизни мало. Надо нам что-то думать.
— Думка у нас одна, — сказала Василиса, — Грушку отстраивать.
— Как же без мужей строиться?
— Ни ума у нас, ни силы.
— Ждать казаков с войны — песня дюже длинная.
— Поможем, — сказала Чикильдина. — Специалиста строителя подберем, лесу, кирпича раздобудем.
— Нам хотя бы землянки вырыть.
Наступило молчание. Таисия читала книгу: разговор этот ее не касался. Шипел и пенился чугун, потрескивали дрова.
— Ну чего ж все молчите? — спросила Василиса. — Таисия, брось свою книгу, скажи хоть слово.
— А что мне сказать? — Таисия приподняла красиво причесанную голову. — Я жду весны, чтоб улететь в жаркие края.
— В какую ж сторону собралась? — спросила Чикильдина.
— Куда глаза глядят. — Таисия поджала ноги, застегнула халат. — Я — птица вольная, куда захочу, туда и улечу. Свой муж теперь не запретит, а чужой не станет держать.
— Все улетают, все улетают, — задумчиво проговорила Фекла, подойдя к плите. — Люди стали как перелетные птицы. А куда ж мы полетим? Нет, мы летать не умеем. Приросли к земле. И веришь, Ольга Алексеевна, прожила я в Грушке сорок два года, и кажется мне, что лучшего места на всем свете нету.
— Тетушка Фекла, ты же ничего, кроме своей Грушки, не видела, — заговорила Таисия, перелистывая книгу. — А я в Киеве жила. Ты посмотрела бы, какой это город!
— На что мне твой Киев, — ответила Фекла, наклоняясь к чугуну. — Мне бы земляночку, чтоб свое гнездышко было.
— Вот об этом-то и речь, — сказала Чикильдина. — И надо не землянки рыть, а настоящие дома строить.
