Александр Яковлев - Повольники
Обзор книги Александр Яковлев - Повольники
Александр Яковлев
Повольники
Как раз там, где речка Малыковка впадает в Волгу — на самом яру — лет двести назад стоял кабак «Разувай».
По Волге суденышки ходили — вниз сплавом или на веслах, а вверх — бечевою, что тащили бурлаки, или, при попутном ветре, шли Христовыми столешниками — парусами. А на суденышках каждый бурлак знал про «Разувай». Вниз ли судно идет, вверх ли — все равно: как завиднеется из-за белых гор зеленый лесок малыковский, так бурлаки в один голос:
— Чаль к «Разуваю»!
А уж как причалят, дорвутся:
— Гуляй!..
И здесь спускали все: серебро и медь из кисетов, шапки, рубахи, бахилы — все шло кабатчику. За вино хмельное, за брагу сычену, за девок за угодливых, за жратву сытную… Пропивались вдрызг, до штанов.
И, пропившись, с хмельным туманом в голове, с горькой сивушьей отрыжкой в горле шли бечевником дальше, тащили косоушки, баржи, прорези… Или веслами помахивали лениво.
Потом до самой Самары или до самого Саратова вспоминали:
— Вот так погуляли! Вот это каба-ак!
Так добрая слава ходила про «Разувай» по матушке-Волге.
А держал этот кабак Ванька Боков — верховой волжанин, ругатель, сам пьяница, роста богатырского — в плечах косая сажень с четвертью, глаза черные, лицо выразительное, смуглое, точь-в-точь как у святого Николая, как его рисуют на древних новгородских иконах.
Откуда он пришел — этот Ванька Боков, — никто не мог бы сказать. А сам он загадочно молчал. Лишь по-пьянке, разгулявшись с гостями, крутнет головой бывало, махнет широко рукою и гаркнет:
— Где ты, мое времячко!..
А Ванькины гости — бурлаки, пьяницы, голытьба, пропойцы, — по ястребиному глянут на него и:
— Аль лучше прежде-то было?
Боков глаза в землю и, не отвечая, вдруг оглушительно, как труба, запоет старую разбойную песню.
Гости разом почувствуют, что здесь что-то свое говорит, родное, таинственное, разбойное, — растрогаются и спустят у кабатчика-певуна остатние гроши.
А вот купцы и купеческие приказчики, господа приказные да их соглядатаи — те косо поглядывали на кабак. Дурная слава между ними ходила и про кабак, и про самого Ваньку Бокова. Говорили, будто у Ваньки были товарищи, что жили в лесах, в оврагах, вверх по Малыковке, куда пройти — надо тропки знать, через болота, через трясь. И с этими товарищами Ванька ночами, а иногда и днем грабил купецкие суда. Будто умел Ванька хорошо крикнуть:
— Сарынь на кичку!..
Да ведь на чужой роток не накинешь платок.
Правда, не всегда суда благополучно проплывали мимо «Разувая», — случалось, что на песках, пониже Малыковки, подолгу валялись человечьи трупы, выброшенные волжскими волнами, распухшие, синие, с разбитыми кистенем головами.
Да кто же знает, откуда они?
А приедут приказные, — Ванька без шапки им навстречу выйдет, умильный да нагибистый, в три погибели гнется:
— Милости просим, гости дорогие, пейте — кушайте.
Сам угодливый, — глаза постель мягкую стелят.
И пили приказные, и ели, и серебро у Ваньки брали, уже не справляясь, награбил он его или честным путем добыл.
И все сходило Бокову с рук.
До старости Боков дожил — черная длинная борода белыми нитями засеребрилась, погнулся он, ссыхаться стал, уже не пил с гостями — голытьбой, не пел старых разбойных песен — чаще молился перед черной старой иконой новгородского письма, перед ликом святителя Николая, который чем-то, как-то напоминал самого Ваньку…
А на смену Ваньке шли молодые Боковы: Петька, Микишка, да Степка.
Такие же дубы, как тятяша, отцову тяжелую кубышку разделили они по-братски…
А злая слава и тогда Боковых не оставляла.
— Боков? Который же это Боков? Ванька?
— Да нет же. Ванька помер. Теперь сынки его народ глушат…
Ездили Микиша со Степкой долго по Волге; слух ходил, богатели. А потом осели где-то в больших городах — не то в Казани, не то в Нижнем, тоже народ грабить да глушить, только по-новому, по-купецкому.
А в старом отцовском «Разувае» остался один Петька.
Вокруг «Разувая», тоже на яру, келий понастроил, баб завел (бурлакам да купцам для утешенья), растолстел, как сазан в озере, умильный такой, ласковый.
Лишь изредка он соскакивал с зарубки: напивался вдрызг, и оглушительно, по-отцовски, пел старые разбойные песни, что слышал в детстве.
* * *Время же волжской водой — без останову. Глядь-поглядь, вокруг «Разувая» избы начали строиться, пришлый люд попер сюда: место удобное для селитьбы нашел, лес повырубил.
И выросло село: Ма-лы-ков-ка. С церковью, с улицами. И первый богатей в Малыковке был Петруха Боков.
И не только деньгами богат был, и детьми: семь сыновей у него было…
Все такие же богатыри, как тятяша их или покойный дедушка: в плечах косая сажень с четвертью, чернобородые, с выразительными глазами — словно святые со старых икон новгородского письма…
Торговали, хапали, со всех сторон грабили — о боковских богатствах заговорили по всему Поволжью от Казани до Астрахани.
Крупным щукам стало тесно в озере: стало тесно братьям Боковым в маленькой Малыковке — пошли одни вверх по Волге жить в Самару да в Казань, а другие вниз — в Царицын с Астраханью. Остался в Малыковке меньшой брат Михайло, женился на богатой кулугурке, сам в кулугуры перешел — богачеством загремел пуще прежнего.
Да вот незадача: Забунтовала голытьба — Пугач пошел по Волге, всем волю обещал.
Воля?! Не был бы Михайло Боков русским человеком, ежели бы слово это не взяло его голой рукой за сердце за самое… Услышал он про волю, будто бес ему в ребро: потянул за Пугача. Даром, что богач был, в кисете золота пуд.
— Братцы! Поддержим! Бей приказных!
Пугач в Сызрани еще, а Малыковка уже вся на ногах, — вспомнила старинку вольную, когда отцы-то и деды по Волге плавали, грабили да гуляли — кровь закипела — пошли за Михайлой Боковым…
В Малыковке слободской управитель был, с приказными. Всех их повязали бунтари, заперли в избу приказную, и живьем сожгли. Михайло Боков главный зачинщик был. С тестем со своим с кулугуром Сапожниковым. То-то потом попили, попировали, когда от приказных избавились!..
Но года не прошло — в зимнее утро на малыковской площади, у Предтеченской церкви, заиграли солдатские трубы. А по улицам ходили солдаты в зеленых мундирах, с косицами, сгоняли народ на площадь.
На площади крутился на лошади молодой офицерик Гавриил Романович Державин.[1]
Собрались малыковцы, Державин к ним:
— Кто зачинщик?
Молчит толпа.
— Кто зачинщик, вас спрашиваю? Всех перестреляю, если не скажете.
Солдаты с косицами взяли ружья на руку. Толпа на колени. И выдала Михайлу Бокова.
— Вот кто зачинщик… А еще Сапожников… Да кривой портной; да Тимофей Андронов — они подбивали бунтовать.
Решительный был молодой поручик Гавриил Романович Державин.
— Повесить их!..
Подхватили солдаты с косицами Михайлу Бокова, повели на окраину Малыковки, и там на кладбищенских воротах повесили. А с ним — его тестя Сапожникова, Тимошку Андронова и кривого булгу — портного…
Зеленые солдаты с косицами разграбили до тла боковский дом, жену Бокова прочь выгнали с малым сынишкой, а дом сожгли…
Была зима, лютый мороз. Во весь голос вопила Бочиха — и мужа жалко, а еще больше — дома жалко, житья привольного жалко…
Много лет спустя, на том месте, где было первое кладбище села Малыковки и где, на воротах, по приказу поручика Державина, был повешен Боков и Сапожников с товарищами, родной брат Сапожникова построил храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы.
И когда покровский колокол созывает теперь людей на молитву, он чуть плачет. И знают все, почему плачет колокол. Знают: на крови стоит церковь Божия, Покрова Пресвятой Богородицы.
* * *А время неуемно растит одних, старит других.
Лет через двадцать пять на берегу Волги появился молодой мужик — бурлак, грузчик — с черной бородой, выразительными глазами, горластый.
Крикнет:
— Гей-ей-ей… Двигайся!..
Аж в ушах запищит… И мужики смачно засмеются, заругаются…
— Кто?
— Боков.
— А, это тот, у которого отца?..
— Тот самый.
Оборотистый, крепкий мужик вышел. Побурлачил лет с десяток — свою прорезь завел, сам в дело пошел…
Да нет уж. Проклятая казнь, проклятие привела к дому — не оправился Боков. Так захудал, запил. Вот-вот соберет добро — и — р-раз! — пропьется до штанов.
А годам к сорока, когда у него ребятишек куча была, за что-то посадили его в тюрьму, там он и сгиб.
Но зацепка боковская в жизни была: дети.
Выходили такими же мужиками крепкими, в плечах — косая сажень с четвертью, чернобородые, глаза ястребиные, круглые. И пили здорово. И голосино несли по наследству. И буйны были в пьяном виде.
