АЛЕКСАНДР РЕКЕМЧУК - ПИР В ОДЕССЕ ПОСЛЕ ХОЛЕРЫ
Обзор книги АЛЕКСАНДР РЕКЕМЧУК - ПИР В ОДЕССЕ ПОСЛЕ ХОЛЕРЫ
АЛЕКСАНДР РЕКЕМЧУК
ПИР В ОДЕССЕ ПОСЛЕ ХОЛЕРЫ
Повесть
С того света
Итак, осенью 1970 года я приехал в Одессу на международный симпозиум.
Так да не так. Поначалу я хотел назвать эту повесть «Симпозиум и пир», имея в виду, что все подобного рода мероприятия завершаются непременной коллективной пьянкой, иначе это не симпозиум, а черт знает что, недоразумение.
Но, заглянув на всякий случай в словарь иностранных слов, я крайним удивлением обнаружил, что слово «симпозиум» обозначает именно пьянку: «Симпозиум (букв. Пиршество)... у древних греков и римлян — пирушка, часто сопровождавшаяся музыкой, развлечениями, беседой...»
И лишь во втором своем значении это слово подразумевает научный разговор.
Так что я поневоле вынужден совместить в заглавии оба значения. Тем более, что в тот раз, в Одессе, мы попировали знатно, о чем еще будет речь.
Однако же надобно заметить, что в выборе места и времени для проведения этого писательского симпозиума была некоторая экстравагантность.
Дело в том, что летом семидесятого года в южных городах страны произошли вспышки холеры, вызванной вибрионом Эль-Тор. Я запомнил название вибриона (вообще я хорошо запоминаю имена, географические названия), а вот иные детали и подробноста совершенно стерлись из памяти.
Обратился к жене, Луизе Павловне, которая сопровождала меня в той поездке: мол, что ты можешь вспомнить об одесской холере? — Трупы на улице не валялись, — твердо сказала она. — Помидоры и огурцы с базара велели мыть с мылом. Еще повсюду стояли бочки с какой-то жидкостью, дезинфекцией.
Это было уже много: с таким набором деталей пишут исторические романы!
И все же я решил пополнить запас исходных данных. Тем более, что записи в моем путевом блокноте оказались в тот раз на удивление скупы.
Отправился в библиотеку Центрального дома литераторов, в читальный зал. Там в прежние времена обычно все столы были заняты коллегами, листавшими порыжелые от ветхости страницы газетных подшивок: одни, сгорбленные невзгодами жизни, изучали тридцатые годы, другие же, с рядами орденских ленточек на груди, упоенно шелестели сороковыми.
Я давно не бывал здесь. И, заглянув в щелку приоткрытой двери, поначалу даже опешил: там никого не было, будто бы и вовсе не осталось на свете братьев-писателей, я один, последний, и никто, кроме меня, уже не сможет воскресить и запечатлеть былое.
Впрочем, через час подтянулось еще несколько седоголовых, одышливых, шаркающих ногами творцов, и они тоже, как и я, заказали подшивки не столь уж давних газет — кому «Известия», кому «Правду» — и это, как я мог понять, не имело никакого касательства ни к жути сталинских репрессий, ни к фронтовым будням, а просто, год за годом, отображало обычную советскую жизнь. Люди погружались в это время, как в совершенно иной, отошедший в вечность мир, чувствуя себя отторгнутым, чужими то ли там, то ли здесь, все больше и все тоскливей ощущая себя выходцами с того света.
Ну да ладно.
Я пропахал всю подшивку «Известий» с июля по декабрь семидесятого и не нашел ни слова об одесской холере.
Крайне озадаченный — может быть, пропустил, недоглядел? — прошел весь путь снова, от начала до конца, но опять ничего не обнаружил. Холеры в Одессе как не было.
Зато промелькнуло августовское сообщение о том, что в Астрахань наведался министр здравоохранения Б. В. Петровский и, выступив там на совещании медиков, сообщил о вспышках холеры, имевших место в Астрахани и в «некоторых других городах страны». Заметка называлась «Болезнь отступает».
В другом, сентябрьском номере наметанный глаз старого газетчика выхватил заголовок «Испытание»: это был репортаж из Керчи, оснащенный всеми штампами родной журналистики.
«По вечерам улицы заполнены принаряженными людьми: молодежь, матери с малышами на руках, старики и старушки — как усидишь дома в теплые осенние вечера. Зелень скверов подсвечена разноцветными фонарями, из парка доносятся звуки духового оркестра. Оживленно торгуют магазины, в кинотеатрах демонстрируются последние фильмы...»
Благодать да и только. Но двинемся дальше.
«Необычно в городе, пожалуй, лишь то, что у входа в каждое учреждение, в каждый магазин, перед зданием почты, гостиницы, даже у корабельных трапов непременно стоит бачок с дезинфицирующим раствором. У каждого бачка — специальный пост. Сандружинники — работники учреждений, старшеклассники, пионеры, строго следят за выполнением железного правила — мыть руки раствором...»
Репортаж из Керчи умилял не только газетными штампами, но и мягким юмором.
«Керчане вполне освоились в карантинном режиме. Здешние шутники даже расскажут вам, как ловить бычков на вибриона, или опишут его как голубоглазого блондина в восточных тапочках...»
Юмор был тем более уместен и спасителен, что факты свидетельствовали — холера в Керчи разыгралась не на шутку.
«Все началось с того, что человека, упавшего на улице, в тяжелом состоянии доставили в керченскую больницу... Антибиотики, сердечные средства, гормональные препараты — все было брошено против жестокой болезни. И людей вытаскивали из тисков смерти. Не удалось спасти лишь нескольких. В этой больнице погибли двое стариков, страдавших, помимо холеры, хроническим алкоголизмом... Обследуются последние 5 тысяч отдыхающих. Отправлены домой более 28 тысяч...»
Ничего не скажешь — круто.
Конечно, я мог бы и не утомлять читателя развернутыми цитатами из «Известий». Литературное ремесло, оснащенное своим арсеналом приемов и штампов, позволяло легко перенести детали газетного репортажа на другой курортный город, отстоявший недалеко от Керчи, у того же самого Черного моря, а байки о ловле бычков на холерный вибрион или грустная повесть о старых пьянчужках-холериках вполне естественно прижилась бы и на одесской почве.
Но я, обнажая прием в самом начале повествования, как бы стремлюсь заверить, что моя книга не имеет никакого отношения к жанру fiction («фикшн», «фикция» — этот уничижительный термин применяется на Западе ко всей художественной литературе), и повсюду, где будет хотя бы малейшая возможность опереться на документ или печатный текст, я не упущу шанса сделать это, и лишь в тех случаях, когда у меня под рукой не окажется никаких доказательств, вам придется поверить мне на слово.
Так почему же, все-таки, в «Известиях» не оказалось сообщений о холере в Одессе? Указание сверху? Цензура? Но как тогда объяснить ту странность, что для Астрахани и Керчи цензурных ограничений не было, а для Одессы — запрет? Не знаю. Может быть, в Одессе эта вспышка проявилась с меньшей силой, нежели в других городах.
Во всяком случае, к моменту приезда делегации на симпозиум холерный карантин в Одессе был уже снят. И лишь в самом конце творческой дискуссии эта тема напомнила о себе весьма забавным образом, что я опять-таки не премину отметить, когда придет черед.
А сейчас, следуя уговору, вновь отдаю предпочтение печатному тексту.
28 октября «Литературная газета» под заголовком «Наши гости — финские писатели» сообщила:
«В нашей стране находилась делегация финских писателей в составе: Ласси Нумми (руководитель делегации), Эйла Пеннанен, Марья-Леена Миккола, Каари Утрио, Иикка Вуотила, Мартти Сантавуори, Якко Лайне, Олави Линнус, Йохан Баргум, Матти Суурпяя. 20 октября в ЦДЛ проходила встреча финских и советских писателей, которую открыл первый секретарь Правления Московской писательской организации С. Наровчатов. Гостей приветствовали также Л. Карелин, С. Михалков, А. Рекемчук, О. Шестинский, Арк. Васильев. Из Москвы гости выехали в Одессу...»
Вначале предполагалось, что руководителем советской делегации будет Аркадий Васильев, автор романов «Смело, товарищи, в ногу», «Есть такая партия», «В час дня, ваше превосходительство». Но в последний момент, рассорившись по какому-то поводу со всемогущим начальником — первым секретарем Союза писателей СССР Георгием Марковым, — Васильев отказался от поездки.
И руководство делегацией поручили мне. При этом, я думаю, решающую роль сыграло то обстоятельство, что неделей раньше я вернулся из поездки по Финляндии. Вместе с Лазарем Карелиным мы побывали в Хельсинки и Турку, а затем наши маршруты разделились: Карелин поехал в Тампере, а я на «Каравелле» улетел в Оулу и оттуда двинулся по финскому Северу, завершив путь в заполярном сказочном Рованиеми... Это не было досужим туристическим путешествием. В маленьких северных городах тоже жили писатели — жили тихо и трудно, как всегда живет наш брат в провинции, — и нам было о чем поговорить, иногда поплакаться за бутылкой водки в ресторанчике или на домашней гостеприимной кухне. Были и совместные литературные вечера в народных домах, клубах, школах. На обратном пути мы с Карелиным провели еще несколько дней в Хельсинки, общаясь с писателями столицы, и, таким образом, еще до встречи восвоясях свели достаточное знакомство с финскими коллегами.
