Илья Гордон - Песня на заре
Илья Гордон - Песня на заре краткое содержание
Илья Гордон
Песня на заре
1
Павел проснулся, едва забрезжила заря. Спросонок не сразу сообразил, сон ли это, или он действительно наяву услышал песню. Кругом было тихо. За стеной, в соседней комнате, тикали ходики, в палисаднике шуршала листва деревьев. Прошло мгновение — и мелодия послышалась снова, на этот раз явственнее и звучнее.
«Кто это так задушевно поет?» — подумал Павел.
Он вскочил с постели, подошел к окну и вгляделся в предрассветный сумрак. На темном небе пробивались первые сизо-голубые просветы. На востоке, у самого горизонта, разливались фиолетово-красные лучи — всходило солнце. Где-то поблизости пропел петух. Через минуту ему откликнулся другой, за ним третий, и снова стало тихо — так тихо, как бывает только перед рассветом.
Павел отошел от окна и лег. И тут он снопа услышал песню. Переливчато-звонким голосом девушка выводила:
Ой, не світи, місяченьку,
Не світи нікому,
Тільки світи миленькому,
Як іде до дому.
Девушка оборвала песню, примолкла, словно прислушиваясь, и тут же запела опять, но уже что-то другое. Песня птицей взмывала в предрассветную тишь, то поднималась высоко-высоко, то резко снижалась, уносясь в легкий утренний туман. Павел слушал, напрягая слух, боясь упустить хоть одно слово.
«Так пела знаменитая Оксана Петрусенко», — подумал он. Павел так увлекся, что не заметил, как тихо, осторожно вошла мать.
Прасковья Лукьяновна обычно по утрам, поставив самовар, забегала на минутку в комнату, где спал Павел, — поглядеть на фотографии сыновей, словно птенцы из гнезда разлетевшихся во все стороны. Сколько раз вглядывалась она раньше и в фотографию Павла, когда от него подолгу не бывало писем. Случится ей задержаться на ферме — она спешит сюда и начинает по пальцам высчитывать, сколько месяцев, недель и дней осталось еще служить Павлу. А сейчас вот уже несколько дней он дома, а ей все не верится, что это правда.
Лукьяниха подошла поближе к кровати сына, словно желая убедиться, действительно ли это он спит здесь, в комнате, — и вдруг заметила, что Павел лежит с открытыми глазами.
— Что не спишь, сынок? Еще совсем рано.
— Который час, мама?
— А ты что, вставать собрался? Рано еще. Люди еще на работу не вышли. Вот только Зоя пробежала…
— Какая Зоя? — с любопытством спросил Павел.
— Зоя Гурко. Она теперь семеноводческим участком руководит. Славная девушка… Ты слышал, наверное, как она гут заливалась? Прежде никогда утром мимо нашего двора не ходила. Встает она всегда с петухами…
Павлу не хотелось признаться, что пение-то и разбудило его. Но мать по его глазам, по едва заметной улыбке догадалась: разговор о Зое ему приятен.
— Что тут говорить! Девушка хоть куда. Порядочная, проворная, в работе — огонь! — продолжала она расхваливать Зою, чувствуя, что доставляет этим сыну удовольствие. Упомянула и о ее чудесном голосе, и о том, какие красивые песни поет девушка, и об отце Зои — известном на всю округу весельчаке и музыканте.
Лукьяниха присела и стала рассказывать историю Зоиной семьи.
Предки девушки поселились в этих местах уже больше ста лет назад. Зоиного прадеда Бера односельчане прозвали «Трубой». Говорят, когда он начинал петь — стекла в доме начинали звенеть. Бер сам слагал свои песни, сам придумывал мотивы, сам и исполнял их. Его шутки, прибаутки и песни помогали ему развлекать людей, да и хлебом кормили. А когда в округе не ожидалось никаких свадеб или праздников, Бер складывал в мешок немудреный инструмент — молоток, ножницы да паяльник — и отправлялся по деревням и помещичьим усадьбам: крыть железом крыши, чинить ведра и чайники, самовары лудить.
Однажды он нанялся перекрыть крышу к одному помещику. День был погожий, летний, и у Бера, как говорится, душа взыграла. Он запел, да так запел, с таким чувством, что его голос покорил всех, а пировавшие у помещика гости только рты разинули.
Хозяин выбежал из дому.
— Кто это там поет? — бросился он к толпившимся у крыльца слугам.
— Кровельщик, барин, — ответил один из батраков.
— Какой кровельщик?
— Да вон на крыше.
— Ты что, смеяться надо мной вздумал, болван? — рассердился помещик. — Чтобы голь-дрань и так пела?!
— Истинный бог, барин, он поет, — закрестился батрак. — Да посмотрите сами…
Посмотрел барин — действительно кровельщик поет. Хмыкнул.
— Ну, коли так, пусть он слезает с крыши, да поживее, — приказал он.
Не успел Бер переступить порог барского дома, как помещица взвизгнула:
— Зачем ты привел сюда этого оборванца?
— Это и есть певец, — сказал хозяин. — Эй, ты, как тебя там, — пой! Спой моим гостям, покажи свое искусство!
Бер запел во всю мощь своего богатырского голоса, так, что стекла зазвенели.
— Да у него сам черт в глотке сидит, — удивленно проговорил кто-то.
Хозяин пригласил Бера к столу, налил ему чарочку, вторую… третью… Дали и закусить. Бер совсем разошелся: он пел песню за песней, сыпал шутками, прибаутками.
К концу хозяин пришел в такой восторг, что схватил скрипку, привезенную некогда из-за границы, и размашистым жестом протянул Беру. На, мол, знай мою натуру!
Стоило скрипке попасть в руки Бера, и она так чудесно заговорила, такие чарующие звуки полились из-под смычка, что у гостей перехватило дыхание. Как только музыкант пытался отложить смычок, чтобы отдохнуть немного, со всех сторон раздавались возгласы:
— Бис!.. Бис!..
И кровельщик играл мелодию за мелодией, песню за песней.
— Теперь ты будешь играть в моем доме каждый праздник, — заявил хозяин.
Вскоре после этого происшествия в родных краях Бера начались крестьянские волнения. Надо было как-то притушить гнев народа, отвлечь его внимание от подлинных виновников всех его горестей. И царское правительство прибегло к испытанному способу… Царь издал указ: выселить из деревень всех евреев.
Люди вынуждены были оставить насиженные, обжитые места, отправиться куда-то в чужие края, на голод и смерть.
А в доме помещика, где чинил крышу Бер, в это время готовились к большому празднику: дочь замуж выдавали. Бросились искать музыканта — а его нет. Его выслали вместе со всеми евреями, жившими в деревнях.
Раздобыв у станового все нужные бумаги, помещик велел седлать быстрых коней и послал нарочных выручать своего певца и балагура. Всадники догнали плот, на котором находились изгнанники, остановили его. Но Бер наотрез отказался вернуться в имение.
Его уговаривали добром, угрожали — ничего не вышло! Бер твердо решил разделить общую участь.
Помещичьи слуги пытались связать музыканта, увести силой, избили его до полусмерти. Но все было напрасно. Израненный, окровавленный Бер вместе с остальными изгнанниками пришел на новое место, предназначенное им для поселения.
Пустынное это было место. Голая, дикая степь, где осенью заунывно выли холодные ветры, а зимой бушевали метели. Не было тут ни домов, ни какого другого пристанища для людей и скота. Выкопали на скорую руку землянки и стали жить.
Прошло несколько дней. Проходили мимо крестьяне из соседнего села. И вдруг из-под земли донеслась до них пленительная мелодия. Это было так неожиданно и удивительно, что люди словно оцепенели.
— Господи боже, что же это за звуки небесные? Наверно, ни одна птица так петь не может… Уж не дьявольское ли это наваждение? — говорили вокруг.
А когда Бер со скрипкой в руках выглянул из землянки, люди обступили его со всех сторон и начали просить:
— Сыграй еще, добрый человек, сыграй еще!
И Бер играл и пел.
В благодарность мужики из окрестных сел начали приносить пришельцам хлеб, картошку и всякую другую еду. Хватало и Беру и кое-кому из соседей.
Прошли годы. Изгнанники построили себе дома и начали обживаться на степных просторах. Когда, в глубокой старости, Бер скончался, скрипка перешла по наследству сперва к его сыну Исааку, затем к его внуку Якову. К песням Бера прибавились новые — созданные его потомками.
Осенью и зимой, когда Исаак и Яков были свободны от полевых работ, они; по примеру Бера, ходили по деревням — подрабатывали. Где на просторах России не нужны ведра и кастрюли, где не дырявятся крыши, где, наконец, не бывает свадеб да гулянок? Во все окрестные деревни поспевали отец с сыном, то с молотком да ножницами, то со скрипкой. Стучат, бывало, молотками по жести да перекликаются песнями, как птицы лесные. А иногда Исаак брал в руки скрипку, аккомпанировал, а Яков пел. Голос его то поднимался высоко-высоко, то гремел, как майский гром. Песни лились из его сердца, словно вода из родника.
Куда бы ни приходили жестянщики, в деревне сразу становилось весело, как на свадьбе. Начинались песни, пляски, вихрь хороводов…
