Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

Я прижимаю ладони к спине Ады, пытаясь понять, дышит она или нет. Но сестра не шевелится. Совсем. Запаниковав, я хватаюсь за нож и, не задумываясь, выдергиваю его из раны. Тут же начинает хлестать кровь. Испуганно выругавшись, я отбрасываю оружие в сторону и пытаюсь зажать порез рукой. Теплая кровь струится сквозь пальцы. Не стоило вытаскивать нож! Мне надо… надо…

Назойливый свист Джека не дает толком сосредоточиться. И тут я неожиданно соображаю, что это за мелодия. Детская песенка.

– Заткнись, – оборачиваюсь я. – Просто заткнись.

– Вот она нас и оставила.

– Нет, – выдыхаю я едва слышно, не помня себя от боли.

Зацепив пальцами край дырки на джемпере, оставшейся от ножа, я отрываю лоскут и туго перетягиваю тонкую талию сестры, стараясь перекрыть рану и остановить кровь. Но правда впитывается в мозг с той же неотвратимостью, как кровь сестры – в подол шелковой комбинации. Пульса нет.

Ада мертва.

Она оставила нас.

Руки у меня по локоть перемазаны кровью сестры, эдакая жуткая пародия на длинные бальные перчатки. В желудке ворочается ком, и я сгибаюсь пополам, тяжело дыша. А затем судорожные вдохи сменяются рыданиями, неудержимыми и громкими.

Джек снова начинает насвистывать детский мотивчик, и моя скорбь переплавляется в раскаленную ярость.

Вскочив, я бросаюсь к нему. От неожиданности Джек отшатывается, налетев на журнальный столик. Не помня себя от злости, я визжу, как гарпия, колочу его изо всех сил кулаками по обнаженной груди, оставляя красные пятна, царапаю его тошнотворно-красивое лицо, оставляя кровоточащие ссадины на щеке. Джек, взрыкнув от злости, вскидывает руку. Лицо обжигает болью, и я отлетаю в сторону, рухнув на пол так резко, что зубы клацают. Несколько секунд я лежу, вспоминая, как дышать, и пытаясь унять звон в ушах. Потом все‐таки нахожу силы поднять голову. Перед глазами все плавает; я обнаруживаю, что лежу совсем рядом с сестрой; ее голова повернута в другую сторону, так что мне видны лишь карамельные локоны и лужа крови на паркете.

– Вот ничему тебя жизнь не учит, – сплевывает Джек. – Вообще ничему, тупица ты чертова!

Пошатываясь, я поднимаюсь на четвереньки. Нос снова щекочет запах дыма, на этот раз еще резче. Посмотрев вверх, я обнаруживаю, что на площадку медленно наползают сизые клубы, и вспоминаю про разлитый ром и свечи, которые я случайно опрокинула на бегу.

– Ада тебя не любила. Никогда, – трагическим тоном сообщается Джек. – И все‐таки ты выбрала ее. Ты постоянно, раз за разом выбирала кого угодно, только не меня.

Мой взгляд натыкается на ножик, валяющийся рядом с Адой там, где я его уронила. Возможно, мне удастся…

– Неблагодарная, – шипит Джек.

Я медленно и осторожно тянусь за ножом. Если Джек заметит, то наступит мне на руку и сломает пальцы, прежде чем я успею что‐то предпринять.

– А я ведь все в этой жизни делал из одной любви к тебе. Потому что я‐то тебя действительно люблю.

Мои пальцы касаются ножа, рукоять удобно ложится прямо в ладонь. Проблеск надежды превращается в целый костер уверенности, и я оглядываюсь на Джека через плечо. Он по-прежнему что‐то говорит, но я не слышу ни звука, слишком уж громко отдается в ушах стук сердца. Сжав нож покрепче, я ощущаю такое торжество, что с языка невольно срывается ядовитое:

– Жаль, что Джеффри не забил тебя до смерти, пока у него была возможность.

Тишина, повисающая после моей реплики, кажется оглушительной. Смертельной. Слова так остры, что могут оставить рану не хуже той, что зияет на спине моей сестры.

Джек бросается на меня.

Но я готова к этому.

И успеваю развернуться, полоснув ножом ему по ноге, над правым коленом. Лезвие рассекает ткань джинсов, а вместе с ней и кожу. Взвыв от боли, Джек отшатывается. Я вскакиваю и бегом бросаюсь к входной двери.

Но она заперта.

Твою мать…

Внутри все обрывается.

Я в отчаянии хватаюсь за ручку и дергаю так сильно, что предплечья откликаются болью, но дверь не поддается. Видимо, Джек запер ее, когда возвращался. У Ады есть запасной ключ, но у меня не хватит времени, чтобы…

Подобравшись сзади, Джек хватает меня за волосы и дергает, заставляя запрокинуть голову и подставить горло. Я наобум бью ножом. Лезвие попадает во что‐то мягкое, и Джек, взвыв, отпрыгивает и выпускает меня, вырвав несколько волосков. Я разворачиваюсь: он стоит, прижавшись спиной к стене, судорожно зажимая порез на правой руке.

Воспользовавшись заминкой, я бросаюсь наутек, лишь на миг задержавшись возле тела сестры, и выбегаю в столовую. Пометавшись между столом и буфетом, выскакиваю в кухню и, оказавшись возле задней двери, дергаю за ручку – но и тут заперто.

– Отсюда нет выхода, Фрей.

Я оборачиваюсь.

Джек стоит в дверном проеме и, несмотря на кровавые раны на голове, руке и колене, расплывается в самодовольной улыбке победителя. Мне и в самом деле некуда бежать. Я затравленно оглядываюсь: слева арка, через которую я прибежала, за спиной Джека – коридор, а у меня за спиной – запертая дверь, выходящая в сад. Нас с Джеком разделяет лишь кухонный островок. И нож по-прежнему у меня в руке.

Ужас накатывает удушливой волной, перед глазами все плывет. Джек не спеша направляется ко мне, и я огибаю островок, не давая ему приблизиться. Джек бросается влево, и я замахиваюсь ножом, пытаясь отпугнуть его, но в ответ слышу лишь презрительный смешок. От такой откровенной издевки внутри снова вспыхивает злость.

– Не приближайся ко мне!

– Тебе крышка. Бежать некуда. Ты не сможешь отсюда выбраться.

Он прав. Глядя друг другу в глаза, мы кружим вокруг островка. Джек прихрамывает, но мне от этого не легче: даже на двух здоровых ногах бежать некуда.

– А я ведь был так добр к тебе, – заявляет он.

– Да неужели!

– Я мог приковать тебя цепями, закрыть в шкафу и доставать поиграть, когда захочется. Мог обладать тобой столько раз, сколько душе угодно. А вместо этого терпеливо ждал. Я подарил тебе «Глицинию». Я подарил тебе всё.

– Ты подарил мне замурованный подвал. Связывал. Пытался изнасиловать.

Лицо Джека моментально скисает. Как же он не любит, когда припоминают его прегрешения!

– Почему я, Джек?! – срываюсь я на крик. – Почему именно я?!

– Потому что ты единственная во всем мире, кто меня любил!!! – орет он в ответ. И в каждом слове ощущается вся его боль: от побоев отца, от слепоты матери, не желающей видеть правду.

Джеффри и Кэтрин уничтожили собственного сына. Но это не извиняет поступков Джека. И он не перестает быть убийцей.

– Все, хватит, игры кончились. У тебя есть два варианта: или ты положишь сейчас нож, сдашься, и мы оба уедем отсюда живыми, – Джек выдерживает драматическую паузу, – или тебя увезут отсюда в таком же черном мешке, как и твою сестру.

Сердце сжимается от страха, но я прячу его за насмешливой улыбкой:

– Так, я смотрю, подвезли старое доброе клише «так не доставайся же ты никому»? Джек, серьезно, мне казалось, у тебя побольше фантазии…

– Уж кто бы говорил. – Джек резко смещается в другую сторону, и я дергаюсь. Моя нервозность его забавляет. – Ладно, варианты я тебе озвучил, можешь подумать. Не торопись, впереди полно времени. Но я все же советую особо не затягивать: мне еще труп в море выбрасывать.

Его улыбка настолько самодовольная и жестокая, что я, не сдержавшись, бросаю:

– А может, я как раз и хочу потянуть, чтобы полиция успела доехать. – И, заметив на лице Джека проблеск недоумения, добавляю: – Неужели ты думал, что Ада полезла бы сюда, не сообразив сначала в полицию позвонить?

– Блефуешь.

– Почему тогда, по-твоему, я согласилась пойти с тобой в мансарду? Тебя надо было отвлечь, пока не приедет подмога. Полицейские уже вот-вот в дверь постучатся.

Джек хмурится – то ли недоуменно, то ли обиженно.