Одна маленькая ошибка - Смит Дэнди

Отрешенно взглянув на розовый сад Харриет, я с тоской подумала, что всего через несколько месяцев цветы завянут. И вот однажды утром она придет в свой домашний кабинет с чашечкой кофе в руках, а роз, которым она отдавала столько сил, здесь уже не будет.

– И что же было дальше? – подтолкнула меня Харриет.

– Ну, все шло весьма неплохо, пока я не услышала, как Луиза – худосочная тетка, которая уж точно никогда сама не ест собственную выпечку, – заявила, мол, как хорошо, что у Элоди нет детей. Вот тут я и не выдержала.

Харриет сделала небольшую пометку в блокноте. Господи, Эл, ты б знала, как я хочу заглянуть в этот блокнот. Искренне надеюсь, что там нет пометки «чокнутая истеричная сука», подчеркнутой три раза.

– Как вы считаете, почему вас так разозлило ее замечание?

– Потому что Элоди – это не просто набор репродуктивных органов. Она умная, начитанная, с чувством юмора. Талантливая. Очень талантливая. Незадолго до похищения ей предложили контракт на издание книги. Она очень заботится о… да обо всех подряд, даже о бродячих кошках. И взяла одну такую кошку домой, хотя домовладелец ее мог за это выгнать, представляете? – Тут я вдруг подумала про Шельму. Надо все‐таки приглядеть за ней. – Бездомные кошки, бездомные люди, даже те, кто вообще никакой заботы не заслуживает… – Господи, меня снова понесло. Я сидела на диване у Харриет и прямо‐таки чувствовала, как внутри клокочет жгучая ярость. Здесь и сейчас злиться было бессмысленно, но я не могла взять и выключить эмоции, которые у меня вызывала реплика той дуры. – Элоди отлично бегает, отлично пишет, и кожа у нее шикарная, и ей не надо для этого трижды в день обливаться дорогущими органическими увлажнителями. Она смелая и любит приключения. И одна из самых амбициозных девушек среди всех моих знакомых. Так что какая разница, есть у нее дети или нет? Что, раз она не рожала, значит, о ее пропаже надо меньше горевать?

– Думаете, Луиза именно это имела в виду?

– Да. – Я отставила стакан. – Нет. Не знаю. Просто… – Освободившиеся руки надо было куда‐то девать, поэтому я взяла одну из желтовато-коричневых диванных подушек и принялась вертеть кисточки. – Я не жалуюсь на недостаток здравого смысла. И прекрасно понимаю, что в таких ситуациях наличие детей только усугубляет положение, но когда я спросила Луизу, о чем речь, та начала мямлить: мол, стало бы еще хуже, будь у Элоди дети, ведь они сильно скучали бы по маме. Вот тут я и сорвалась с катушек. – Поморщившись, я вспомнила, какие лица стали у несчастных кумушек, возившихся с маффинами и миндальными пудингами. Худосочная Луиза тоже обомлела, словно случайно проглотила нечто жутко калорийное. – Я высказала им, что Элоди, может, и не мать, но она сестра, дочь, кузина и подруга. Я орала, что ее, может, и не ждут у дверей какие‐нибудь сопливые спиногрызы с липкими пальцами, зато без нее целая семья по частям разваливается. – Тут я схватилась за голову, с ужасом сообразив, что устроила сцену один в один как в маминых любимых мыльных операх. – Они ведь подруги моей матери. А я ее опозорила.

– Как вы считаете, мать поймет вас, учитывая обстоятельства?

– Нет. Вряд ли. Уверена, она разозлится, узнав о моей выходке, и у нее опять подскочит давление, она опять упадет в обморок, и теперь это уже точно будет моя вина. Мама всегда очень волнуется о том, что подумают другие. Для нее это даже важнее, чем истинное положение дел. – Я отложила подушку и принялась вертеть обручальное кольцо на пальце. – Они с Итаном в этом смысле очень похожи.

– А вы рассказывали Итану о том, что произошло между вами и подругами матери?

Я кивнула.

– Он согласился с ними. Сказал, что, безусловно, все было бы хуже, будь у Элоди дети. Дети очень привязаны к матери. И я понимаю, что он имеет в виду, но не могу согласиться. Если они правы, если мой муж прав, значит, можно быть идеальной дочерью, сестрой, кузиной, женой, можно купить роскошный дом, дорогую машину, выйти замуж за невероятного мужчину, устраивать прекрасные вечеринки и покупать только экологичную органическую еду специального приготовления, которая не вредит ни черепахам, ни бобрам, ни другой живности, но если при всем этом ты пропадешь или умрешь, не имея детей, твоя жизнь будет не так важна, как жизнь женщины, у которой дети есть. – Я перевела дух.

Харриет сделала еще несколько пометок.

– Просто для меня это слишком тяжело.

– Что именно? – уточнила психотерапевт, поднимая взгляд.

– Решиться. Завести ребенка. Несправедливо, что наши половые органы имеют срок годности, а мужчины могут спокойно становиться отцами лет до семидесяти. А если женщина решается обойтись без детей, она либо эгоистка, либо убогая, и все окружающие будут утверждать, что она «еще передумаешь». А если я не передумаю? Значит, я плохой человек?

Харриет не ответила. Она никогда не отвечает на мои вопросы. Вместо этого она рассыпает собственные как хлебные крошки, и я иду по ним до тех пор, пока не оказываюсь возле пряничного домика, только стены у него не из теста, а из понимания.

– Вы хотите детей, Ада?

Ты бы наверняка ждала, что она спросит об этом. А я вот не ожидала, так что ответила не сразу.

– Не знаю. Но ведь если у меня не будет детей, значит, у мамы с папой не будет внуков, так ведь? И я всю оставшуюся жизнь буду виновата перед ними. Если Элоди не найдут, рожать придется мне.

– А вы считаете, что вина – весомая причина завести ребенка?

– Нет, честно говоря, но, как по мне, весомых причин в принципе не так уж много. Я не хочу рожать прямо сейчас только ради того, чтобы потом не жалеть, когда яйцеклетки иссякнут и станет слишком поздно. Я не хочу рожать только ради того, чтобы кто‐то был обязан навещать меня в доме престарелых, когда у меня начнется деменция. Я не хочу рожать только потому, что все мои подруги уже обзавелись отпрысками.

И тут я впервые задалась вопросом, есть ли дети у самой Харриет. Я и раньше разглядывала ее дом через окно фасада, и там царил идеальный порядок. Так что если у нее и есть дети, то они явно не маленькие. Возможно, уже студенческого возраста.

– А если отвлечься от мысли о том, что будут думать о вашей жизни, когда вас не станет, есть ли у вас убедительные причины, чтобы завести ребенка? – спросила Харриет.

Я сама понимала, что ответ прозвучит неправильно, но другого у меня не было.

– Спасти собственный брак. Осчастливить родителей.

– А ваш брак под угрозой?

– Без понятия. Мы с Итаном ни разу об этом не говорили. Он очень много работает. Бо́льшую часть времени я чувствовала себя одинокой еще до того, как Элоди пропала. Но когда я пытаюсь объяснить мужу, что мне одиноко, он ведет себя так, словно я раздуваю драму на пустом месте. По его словам, мы проводим много времени друг с другом, мы же, боже сохрани, живем вместе, так что я просто капризничаю. – Признав свое одиночество вслух, я едва не расплакалась.

– А Итан хочет детей?

Понятия не имею, каким образом беседа всякий раз сворачивает на наши с Итаном отношения – я вообще‐то прихожу разговаривать о тебе, – но не отвечать на вопросы Харриет было бы грубо, так что я сказала:

– Да. В последний раз, когда мы обсуждали этот вопрос, я попыталась донести до мужа, что не уверена в своем решении стать матерью, но он даже не дал мне договорить и начал втолковывать, что я все‐таки хочу ребенка, а даже если и не хочу, то все равно обязательно полюблю, когда он появится на свет. На этом разговор закончился.

– Нет ничего страшного в нежелании завести детей, Ада. У всех разное отношение к материнству.

– Хорошо бы мы с Итаном смогли выговориться друг перед другом как следует, но у нас не бывает споров. Он старательно избегает любых конфликтов. Почуяв надвигающиеся разногласия, попросту самоустраняется: у него тут же находится куча работы, он уезжает на несколько дней в столицу, а потом возвращается домой с путевками на выходные, а если я пытаюсь продолжить разговор, он начинает обвинять меня в том, что я неблагодарная, что множество женщин готовы убить, лишь бы мужья возили их куда‐нибудь на каникулы, а я лишь все порчу. А потом он несколько дней изводит меня молчанием, и тогда одиночество ощущается еще острее. Так что я приучилась помалкивать.