Александр Филиппов - Аномальная зона
Фролов умылся, побалансировал на мостках, стараясь не комплексовать и не думать о туалетной бумаге.
Никто из окружавших капитана словом не обмолвился о ночном происшествии. Бродя неприкаянно в полумраке пещеры в ожидании завтрака, он поймал на себе несколько кривых взглядов, которые можно было расценить как угрожающие, но, возможно, грязные физиономии обитателей шахты были просто перекошены после глубокого сна.
В углу, занятом блатными, тоже было тихо. Кто-то спал, не обращая внимания на общий подъём, кто-то резался в карты, а кто-то сидел на нарах, перебранивался лениво с соседями и перетряхивал завшивевшее шмотьё.
Завтракали за длинным общим столом в основном одни мужики, занаряженные в рабочую смену. Они чинно и неторопливо хлебали из глиняных мисок деревянными ложками нехитрое варево, предварительно припрятав по лагерной традиции хлебную пайку в глубины лохмотьев, поближе к телу. Урки по давно закрепившейся за ними привилегии подходили к котлам по одному и малыми группами, а потом, игнорируя общую трапезу, карабкались с туесками и кусками хлеба подмышкой к себе на нары.
Фролов, дождавшись очереди, после того, как баландёр шлёпнул ему на дно миски липкий комок овсяной каши, прихватив ломоть с четверть булки, пристроился на свободном месте на лавке за общим столом. Поковыряв ложкой клейкое варево, предложил недоеденное соседу. Тот с готовностью подставил свою посуду, а потом ловко покидал кашу в рот, промычав нечленораздельно то ли благодарность щедрому новичку, то ли угрозу в его адрес.
Ударили в рельс.
– Выходи на развод! – закричали дневальные.
Зеки потянулись из-за стола к центру подземелья, скучковались по бригадам, а милиционеру, не знавшему, куда приткнуться, Лом указал на место рядом с собой:
– Встань тут, я позже тобой займусь…
Когда основная часть каторжан разбрелась по рабочим местам, нарядчик обернулся к Фролову, не без одобрения хмыкнул:
– А ты, оказывается, мусорок резкий. Хряпу голыми руками завалил…
– Делов не знаю, – пожал плечами капитан. – Никакого Хряпу в глаза не видел… Да и потом: с чего на меня братве нападать? Пахан обещал не трогать.
– Одно дело – приговор тебе вынести по понятиям и на ножи поставить. Тут бы ты не отмахнулся – навалятся толпой и запорют. Другое – если Хряпа хотел на тебе в авторитеты подняться. По своей, так сказать, личной инициативе. Тут уж кто кого. И то, что ты его замочил, – правильно. Другие трижды теперь подумают, прежде чем с тобой вязаться. Но и ты хвост не задирай. Лагерная жизнь так устроена, что, если захотят, – всё равно кончат. Не пером в бок, так кайлом по затылку. Так что не зевай, ходи да оглядывайся… Теперь о работе. Будешь баландёром у рабсилов.
– Жратву, что ли, таскать? – уточнил милиционер.
– Таскать они сами будут. У них силы невпроворот. А твоя задача – хлёбово на порции им делить. И следить, чтоб зверьё между собой не дралось и хавку друг у друга не отнимало.
Фролов озабоченно почесал затылок:
– А они как, послушные? Сам же говоришь – силища у них необыкновенная. Как же я с ними справлюсь?
– Ты же человек! А человек – царь животного мира! – хохотнул нарядчик. А потом пояснил: – Представь, что ты укротитель. Тигров или горилл… Как поставишь себя с ними, так и управляться сможешь потом. Надо жестко, решительно, что не так – бей дубьём по башке. У них черепушки крепкие, выдержат. Это ж звери. Боятся – значит, уважают.
– Я уж лучше по системе Дурова, – утёр пот со лба милиционер. – Лаской…
– Ну-ну, – кивнул нарядчик. – Попробуй. А вообще-то не дрейфь! – хлопнул он по плечу Фролова. – Они, рабсилы-то, ребята в основном смирные. Могут стерпеть – и побои, и голод. Опять же пыряют, как бульдозеры. Но иногда в их тупых башках что-то заклинивает – тогда держись! Я видел, как взбесившийся рабсил одному блатному руки повыдёргивал за секунду. А потом голову оторвал, будто редиску из грядки вытащил. Мы его после и кирками, и ломами били-били, всего измахрячили, прежде чем он издох. Так что давай, Дуров, не будь дураком, действуй по обстановке и держи хвост пистолетом!
2
Уже в обед на кухню, где в двух огромных котлах тяжело булькало подогреваемое снизу дровяным пламенем малоаппетитное варево – дроблёный овес вперемешку с кусками рубленой брюквы, громыхая разболтанными колёсами тележки, нагруженной парой порожних деревянных чанов литров на двести каждый, притащились три рабсила.
Двое без видимого труда волокли за оглобли воз, третий бережно и торжественно держа перед собой, нёс, как знамя, здоровенный половник на длинной ручке. Из одежды на зверолюдях были лишь просторные брезентовые штаны, покрытые белесоватой кварцевой пылью, поддерживаемые лямками на могучих плечах.
Фролов не без внутренней дрожи обозрел мощных, заросших вонючей шерстью великанов, каждый из которых был выше его на две головы и вдвое поперёк шире. Тем не менее, не выказав робости, шагнул к ним навстречу, приказал, подкрепляя слова жестами (именно так представлялся ему разговор с примитивными созданиями вроде первобытных людей):
– Кати тележку к котлам. Туда кати. Понял? Ты, бери лохань, тащи. Молодец! – не без опаски похлопал он по мускулистой груди того, который, легко сняв лохань, поставил рядом с котлом.
– Е-да… – жадно втянув плоским носом исходящий от похлёбки парок, явственно прорычал великан. Из клыкастой пасти потянулась тонкая струйка тягучей слюны.
– Давай тару, ребята! Жрачка готова. Пальчики оближешь! – радушно предложил похожий в своём рванье на лешака повар и принялся переливать, орудуя черпаком, варево в лохани. – А ты, командир, – обратился он к Фролову, – возьми вон там пять лотков с хлебом. Да булки сочти, чтоб звери не стырили по дороге. По пятьдесят буханок в лотке – итого, значит, двести пятьдесят паек…
Милиционер подошёл к деревянным лоткам с рядами уложенных плотно булок чёрного хлеба. Здесь же крутился замурзанный хлеборез.
– Ты не боись, не обманем, – предупредил он хмуро Фролова, – у нас с этим строго. Сказано выдать по накладной двести пятьдесят порций, столько и дадим. Крысятников на пищеблоке не держат. Ежели повар, к примеру, или я пацанов обманем, обсчитаем или закладку притырим – нас в крутом кипятке сварят.
– Ух ты! – причмокнул губами капитан.
– Были прецеденты, – кивнул хлеборез. – А вот рабсил запросто может украсть. Он же зверь. А зверь божьей благодати лишён.
– Это как? – удивился Фролов.
– А так. Ежели, к примеру, собака жрёт, а у котик попросит у неё кусочек (ну сколько надо тому котику пищи – с напёрсток?), – рыкнет и не даст. А человек по божьей благодати всегда готов поделиться…
– Это ты к чему? – насторожился милиционер.
– К тому, что пару булочек ты мне должен оставить. Для общака. А двум-трём зверям по полпайки дашь. Они ж безмозглые. Схавают и не спросят, почему сегодня порция меньше.
– Эй, ты! – окликнул Фролов одного из рабсилов и указал ему сначала на лотки, потом на телегу. – Туда неси!
– Хле-еп! – радостно выдохнул гигант, подчиняясь.
А капитан посмотрел на хлебореза пристально:
– Так, говоришь, зверьё божьей благодати лишено? Грамотно рассуждаешь. Из попов, что ли?
– Из священнослужителей.
– А как же насчёт заповеди «не укради»? Бога не боишься?
– Мы, брат, в аду. И Бога здесь нет. А значит, и заповеди его не действуют. Это я тебе с полной ответственностью заявляю, как бывший священник.
– Говно ты, а не священник, – оскалился капитан. – И если в животных благодати божьей нет, то в людях-то она в любых условиях должна сохраняться. Это я тебе как человек разумный говорю. А потому плевал я на ваш общак и на тебя лично. И хлеба тебе не дам. Может, рабсилам до человека и далеко, но я зверей с детства обижать не привык. Тем более что у меня в отличие от животных душа имеется.
– Смотри, чтоб не пришлось ей раньше времени с бренным телом расстаться, – пригрозил хлеборез.
– Все помрём, – пожал плечами Фролов. – А на том свете каждому из нас по заслугам воздастся…
Повар-лешак уже закончил разливать баланду по чанам. Рабсилы без понуканий подхватили наполненные до краёв бадьи и водрузили на кузов тележки. Туда же сложили и лотки с хлебом.
– Не стал делиться? – кивнул в сторону хлебореза повар.
– Да пошёл он… – сплюнул капитан.
– Ну и ладно, – повар протянул ему черпак. – На. Главное орудие труда баландёра. Я тоже когда-то с этого начинал. С рабсилами надо, как с детьми, – строго, но справедливо. В забой хавку доставишь, они к тебе с мисками выстроятся. Кто без очереди попрёт – огрей дубиной. Они знают, что нельзя, но иногда не могут с собой совладать – так им жрать хочется. Ты каждому в его посудину строго по черпаку хлёбова плесни. И по булки хлеба выдай. Это их обед. Главное, не обдели никого, а то обидятся. Если подерутся между собой – не дрейфь, лупи палкой обоих. Ты у них за старшего теперь, вроде вожака стаи, – тебе можно. Это как у людей: кто жратву раздаёт, тот и главный.