Андрей Битов - Путешествие из России
«Какой хороший русский!» Фраза, застрявшая у меня в ухе на какой-то лестничной площадке, произнесенная пожилой не то матушкой, не то тетушкой друга моего друга и воспринятая мною удивительно положительно, как некий достойный меня комплимент. Через тридцать три года она прожигает меня стыдом. Такой ли уж я хороший? Такие ли уж они красивые?
3Матушка, а не тетушка. С матушкой я впервые увидел Грузию более полувека назад. Итак, мама показала мне Грузию. Поначалу это называлось Кавказ. Я увидел горы на горизонте Минеральных Вод. Об этом читайте у Льва Толстого в «Казаках» и у Лермонтова в «Герое нашего времени». Я же запомнил, как утренний дворник подметает дрянной непроснувшийся городишко. Он расчесывал метлой пыль равномерными взмахами, будто траву косил, и пыль укладывалась после него ровными грядами, как песок в полосе прибоя. Мама очень смеялась, когда я сказал ей, что он причесывает пыль, и ей это понравилось.
Год, значит, вот какой: Сталину исполняется 70 лет, значит, Пушкину – 150.
Гора – это то, на что надо залезть. Увидев Эльбрус и поднявшись до ледника, я понял, что родился альпинистом. Сейчас я карабкаюсь по крутому склону Предисловия на вершину собственной книги – и сползаю.
Мы завидовали друг другу на равных! – вот основа великой дружбы. Сталин был еще живой. Я сфотографирован с нею на фоне домика, в котором он родился. Мама сидит на земле в первом ряду, задний ряд стоит… я нахожу себя в среднем ряду, в таком белом френчике, смахивающим на Мао… но если я не сижу и не стою, то как же я занимаю среднее место на фотографии? Значит, я на коленях.
Как бы отделить то, что я чувствовал и понимал тогда, от того, что я чувствовал и понимал, когда писал «Грузинский альбом», от того, что я чувствую или не чувствую, понимаю или не понимаю сейчас?
Нет, я не могу выступить читателем самого себя, на то я и автор. И перечитывать эту книгу перед этим переизданием я не буду. Думаю, что в ней все, что я напишу сейчас, через тридцать лет, УЖЕ написано.
В Грузии и Армении спасались. Прятались за дружбой народов, за переводами их поэтов на русский язык. Великие наши поэты. Еще Пушкину устроили единственный прижизненный юбилей лишь в Тбилиси. В советское время там уже прятались все – и Мандельштам, и Пастернак, и Заболоцкий, и другие, в том числе и я. Так что сначала это называлось «Кавказ».
4«После скромного ужина тихо сидят старая мать и сын-неудачник». Более короткого законченного произведения я не знаю. Автору его было достаточно, чтобы пользоваться среди нас репутацией гения, мы легко потеснились за столом, потому что сами были такими же. Это было лет сорок тому… Сейчас мне мой старый компьютер говорит: «Я за тебя все это придумал, но уж пальчиками твоими за тебя двигать не буду!» Мука.
За свою жизнь я встретил только одного человека, боявшегося письменного стола еще больше меня. Это был Эрлом Ахвледиани. Но это именно он автор сказок про Вано и Нико, поначалу казавшихся мне народными. Они открывались так быстро, что дальше и говорить незачем…
Потому что (перескажу по памяти одну из сказок):
«Однажды Вано мечтал.
Мечтал и Нико.
Оба сидели в открытом поле спиной друг к другу, и оба глядели в открытое поле.
“А что если, – мечтал Вано, – что если рождался бы человек…”»
Так она начинается… Можно ли стремительней? Без разбега.
В следующей строчке Нико уже мечтает о Солнце, чтобы оно всходило и заходило. «Многого хочешь, Нико!» – слышим мы ответ (не то это Вано, не то автор, не то еще выше…). Но они продолжают мечтать, все так же по очереди: один о том, чтобы человек подрос, другой о Луне и звездах, один – о предстоящей жизни: о ее стремительности, о любви, даже о болезнях; другой – о смене времен года, о весне и даже об осени.
И так, вдохновенно перебирая всеобщий и, так сказать, всегда наличествующий ряд бытия, доходят до почти уже невозможного:
«И было бы вот это поле. Был бы и Вано, был бы и Нико. Смотрели бы они в открытое поле, и оба мечтали бы…»
И опять тот же голос: «Многого хочешь, Нико!»
Но они не могут остановиться. Вано мечтает, чтоб был смех и были слезы. Нико мечтает, чтобы «была бы Земля и…».
– «О, если бы человек умирал!..
– О, это уж чересчур, Вано! Многого хочешь, Вано!»
Вот и всё. Круг бытия. Боюсь, мой пересказ вышел длиннее – я не мог избегнуть авторского комментария.
Переводя на сегодняшний день, можно и так: «Раньше Нико был грузин, а Вано – русский. Или наоборот…» Как было не любить друга?
И если вы осилите весь текст, то полюбите Грузию и пожалеете Россию. Или наоборот…
Автор! Многого не желай.
9 мая 2003, КаширкаP. S.
«Уроки» и «Альбом» не раз объединялись под одной обложкой в виде тоже своего рода дубля под названием «Кавказский пленник», претендуя на восприемничество от Пушкина, Лермонтова и Толстого (впервые в Америке в 1990 году).
Теперь в Грузию так просто не попадешь, легче в Штаты. Будто Вано был русский, а Нико – грузин, или наоборот. Мне удалось залететь туда из Берлина в качестве «немца» в 1998 году, а во второй раз лишь через десять лет в качестве «духовного лица», для встречи с патриархом Илией II.
Так случилось, что лишь только в 2008 году я наконец как следует разглядел Арарат («Пропущенный урок»). В январе – из Еревана, с территории коньячного завода. Была ясная морозная погода, и гора была видна, как на этикетке, вполне ее оправдывая. (Впрочем, и в Армении я не был лет десять… и первое, что услышал в аэропорту: «В Тбилиси поедешь? За недорого. У меня “мерседес”!» Толпа бакланов окружила меня, как грузина. Так я понял впервые, что в Тбилиси иначе из Москвы не попадешь.) В декабре 2008-го я летел в Тбилиси через Киев, а обратно через Баку. Я сидел по правому борту и, соответственно, смотрел в иллюминатор на юг, как вдруг увидел снежные горы. Но Кавказский хребет никак не мог там быть! Не сразу до меня дошло, что это опять был Арарат! С высоты птичьего полета я видел из Грузии Турцию, и где-то под брюхом лайнера скрылась Армения. Господи, как все рядом! Кавказ! Какие границы, какие распри! Это одно тело истекает кровью.
Рождество 2009Несколько слов о народной жизни
Вроде эпилога
…История вдруг напомнила течение народной песни на неизвестном вам языке: мелодия все менее узнаваема – содержание все более понятно.
Девушка плачет: дуб унесло,
А на дубе – пчелы…
Как она теперь выйдет за пчеловода?!
Зачем переводить с латышского, когда это про Югославию?
Маленький лебедь поранил крыло —
Как он может полететь со всеми?..
Не плачь, лебеденок!
Мы тебя подлечим.
Но и это не с сербо-хорватского, а с армянского.
Пойдем собирать цветочки:
Из десяти я выберу – анемон.
Не иначе как опять о Родине эта финская песня.
А жене скажи-и-и,
Что-о-о в степи-и замерз…
Гулко поплыло родное эхо!
«Как этой по-русскому… замерзел? Вери труднай язык!» – вздох шведа.
Почему тебе грустно?
Отца?.. Да.
Сестру?.. Да.
Землю?? Нет.
А это что – про войну? про захватчиков? Нет, это латыш поет об усопших душах…
Они – вернутся…
Подхватывают литовцы, как бы о том же:
Что с нами случилось вчера??
Потеряли лошадей, деньги, причины…
Потеряли бы всё…
Молодцы! не унывают! Но уж слишком бодро:
Потеряли бы всё,
если бы не девочка…
Лошадь устала, устала девочка —
Вот и была причина выпить!
Это они пьяные возвращаются домой, не доехав до ярмарки.
Боже! почему умер брат?!
Почему умирают лучшие!
Не мучь сирот!..
Опять взвывают древние языки!
Не надо спрашивать меня
О содержании «таллакушаура»!
Никто не знает, что это такое! И вдруг:
I crossed the street,
I had a dream…
И все понятно! Всем: латышу, армянину, финну, русскому, литовцу, еврею… Швед вздыхает с облегчением и радостью: “АВВА” – почти шведская песня.
I had the dream
and song to sing,
Which help me cope
with everything…
Какой там верлибр… Рифма сохраняется в песне. Вот что, оказывается, поют люди на всех языках! Рифму! Именно она – связующа и протяжна.
Не ноют – поют: дайте высказаться!
Прошло четверть века, а песня все как молодая…
Молодость – вот первая большая кровь XX века!
If I would forget
ev’ry mo-o-oment…
А это что еще за протяжность?! До боли родное…
Это финн перевел на английский наши «Подмосковные вечера»!
Все кончается, разумеется, «Катюшей». Поют иностранцы – русские стесняются: разучились петь. Подхватывают лишь из «Трех мушкетеров» имени Боярского:
Пора-пора-порадуемся
на своем веку!
7 ноября 2000-го, на 84-м году Октябрьской революции, именно этот шлягер звучит символически: до конца века и тысячелетия остается менее восьми недель.
