Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)
– Уж точно знает, как шерше ля фам, – вступился Микрашевский, – сейчас проверим, как пойдет а вотр сантэ.
– Скажи еще батман тандю, фермэ и сисон сампль, – чуть хохотнул довольно необщительный артист, весь вечер промолчавший.
– А что, – оживился Рогожин, – движения классического танца, по французским их названьям, нормальны в разговорной речи, а уж в поэзии – подавно.
– Тогда я вам поэзию скажу, – тут Микрашевский принял позу. – «Она в углу проделала глиссад, а он – пассе, и кончил ROND DE JAMBом».
– Звучит, – сказал Рогожин и спросил у Михаила, – какой классический прыжок ты больше любишь делать?
– Ну, Кабриоль. Да, что я – Grand jete.
– Жете, как говорится, анаван, – переиграл Рогожин. – А что всего желанней у мужчины с женщиной?
– СОИТИЕ, – промолвил Микрашевский. – Ты всё, Модестыч, сводишь к Камасутре.
Из болтовни Модестыч сделал вывод:
– ЖЕТЕ АНАВАН, на театральном сленге, это «СОИТИЕ».
– Что мучишь парня после первого спектакля? – промолвил «молчаливый». – Он грим никак не может снять, а водка стынет.
Тут Миша быстренько достал продукты для банкета.
– Организуйте-ка ребята стол, – распорядился Валерий Модестович. – Пока я молодому человеку расскажу о пользе иностранных языков.
Ты «Лебединое» у нас, конечно, видел. Очень интересная трактовка. Блестящие рецензии, признание у зрителей и прессы. В Париж возили на гастроли – бешеный успех. Бурмейстер выезжал в Гранд Опера и там поставил. У них точь в точь такой спектакль. К ним наши примы выезжают танцевать, ну, а французы – к нам. И с год назад приехал к нам премьер Гранд Опера Аттилио Лябис, танцовщик, вроде, знаменитый, но – так себе.
Четвертый акт Бурмейстер срежессировал прекрасно. Особо сложных танцев нет. Лебеди скорбят и утешают Одетту, сраженную предательством принца. Площадка сцены затянута огромным полотном с символическим рисунком озера. Одетта плачет о своей несчастной доле. Примчался принц и рассказал, что был обманут. Но злой волшебник Ротбарт совершил такое колдовство, что Одетте суждено остаться лебедем навеки. Злой Гений возникает из скалы, нависшей над озером, и злорадно торжествуют. Бушует буря в музыке Чайковского, на сцене – Голливудские эффекты. Внезапно озеро покрылось волнами – это рабочие сцены, человек двадцать, не меньше, взялись за тряпичное озеро с разных сторон, оторвали от пола, натянули, и раскачивают поочередно. Принц силится спасти свою любовь, но Одетту поглощают волны – специальный человек, сквозь прорезь в ткани, помогает балерине добраться за кулисы. Принц вызывает Ротбарта сразиться. Со злобным хохотом тот принимает вызов. А костюмеры за кулисами меняют на Одетте пачку на белоснежный девичий хитон, гримеры делают красивую прическу. На скале появляется дублерша. Издалека, да при тревожном освещении – зритель, конечно, видит в ней Одетту, стремящуюся на пуантах ввысь, а всю любовь сосредоточившую в трепетных движеньях крыльев-рук, протянутых к принцу. Любовь сильнее колдовства. Злой гений повержен. Дублерша прыгает в объятья принца со скалы. Он должен её бережно принять, найти средь голливудских волн заветное отверстие на выход. Через него дублерша исчезает, а появляется преображенная Одетта, не лебедь, а прекрасная принцесса.
В спектакле, что приехал танцевать Аттилио Лябис, Елена Гусева была дублершей. Не то, что для неё это привычно, но не в первый раз. Декорация скалы высокая, но все принцы – превосходные партнеры, и красиво поймать прыгающую со скалы балерину для них не проблема. Дублершу, всё-таки, страхуют. На пояс крепят лонжо, как в номерах под куполом цирка.
Лябис в четвертом акте вздумал поразить актерским мастерством. Когда Одетта скрылась в волнах, он обезумел и метался в отчаянии. По музыке все расписано точно – буквально за две фразы нужно поймать дублершу, помочь ей исчезнуть в волнах и извлечь оттуда Одетту. Когда Гусева скакнула со скалы, Лябис метался на другом конце сцены. Она не сомневалась, что он подбежит. Но Лябиса, что тут скажешь, черт попутал. Девушка болтается на лонже, вопит: «Аттилио», но тот, из-за гремящей музыки, не слышит. Словом – катастрофа. И тогда она, помимо «Аттилио», вскричала: “Voila”. И, ты представь себе, услышал. Кинулся к ней, очертя голову, поймал, отстегнул лонжо, засунул в волну, и на музыке любви и счастья, достал настоящую Одетту из затихающих волн. Вот так помогают иностранные слова, когда приходят на ум во время.
* * *В глазах Рогожина горело торжество, что он таких историй может много рассказать. Ребята подготовили закуски и стаканы, чтобы поздравить нового артиста и «прописать» в гримуборной. Каждый, хоть несколько слов, да сказал. А смысл был единый – «мы рады, теперь ты артист, и вся жизнь у тебя впереди». Традиция, как говорили, шла ещё от Станиславского. Заглядывали гости из соседних раздевалок, и Михаил всех приглашал зайти и выпить.
– Да, нет, спасибо, я сейчас не пью, – зашел и стал отказываться Михаил Салоп, один из ведущих солистов. – А, что это у вас? «Старочка»? Ну, «Старочки» я выпью.
Закржевский был безмерно счастлив. Теперь он стал своим в особом, необычном мире, что называется волшебным словом ТЕАТР. Он не хотел отстать от окружающих коллег, но спиртного пил немного, будучи пьян от атмосферы закулисной жизни. В какой-то момент он вспомнил и спросил Микрашевского:
– А Суитие, ты помнишь, говорили. Я правильно понял? Это когда интим с женщиной?
– Понял ты правильно. Только – соитие. Да и суитие – тоже неплохо.
Дома тоже ждал праздничный стол. Но Миша принял поздравления, всех расцеловал и отправился спать – завтра снова на работу. Сегодня было предисловие, а с завтрашнего дня начнется жизнь.
Уже в постели, прежде чем заснуть, он улыбнулся. Потом провалился в глубокую тьму, где события промчавшегося дня частично растворились.
Но сновидения – отличный проявитель задних мыслей.
К нему пришла цыганка в странном парике, в прозрачных длинных юбках и с манящими бездонными глазами. Он сразу же узнал, что это Гусева. Она остановилась на каком-то возвышении. Миша проплыл сквозь воздух, тягучий, как вода, обхватил руками Ленины колени, лицом прижался к юбкам, приглашая к ЖЕТЕ АНАВАН.
– Если я, – сказал ему Гусева, – с каждым новеньким буду делать ЖЕТЕ АНАВАН, то скоро я стану старая драная кошка. Столько девушек вокруг. Они с тобою, может, и АНТУРНАН, и ЭКАРТЕ сделают. А мне ещё три раза замуж надо выйти – я себе сегодня нагадала. И, в четвертый раз, вообще, за грузина. Вернее, он грузин по пятому пункту, чтобы за границу выпускали. А потом наступит перестройка, и он окажется еврей, и уедем мы с ним на его историческую родину.
И там, в земле обетованной,
Доколе гибким будет стан,
Останусь женщиной желанной
Для всех израильтян.
И с этими словами она Мишу от себя оторвала, чуть толкнула его, и убежала.
* * *– Бабуля, – спросил Миша поутру, – ты сонники вечно читаешь. И что, сны сбываются когда-нибудь?
– Если, Мишаня, приснится тебе что-то о постороннем, что с ним должно произойти, а тебя не касается, то такой сон может быть вещим, и сбудется. Тебе когда что приснилось?
– Этой ночью.
– Не про тебя?
– Да, вроде, нет.
– А сегодня у нас четверг. Так сон на четверг сбывается всегда.
Три карты
В Москве, на улице Большая Дмитровка, есть здание с неброским, строгим и внушительным фасадом. Здесь знаменитый музыкальный театр. Открылся он под руководством Станиславского и Немировича-Данченко, потом стал «имени» великих мастеров. Кто постоянно ходит в оперу, на все балетные спектакли, с любовью называют его «Стаси к».
Театр сохранил свой исторический фасад, но в ЗАКУЛИСЬЕ поселился двадцать первый век. Классический балет, шедевры оперы стало возможно оснастить эффектами 3D. По слухам, там поставили коллоидный реактор, для синтеза наночастиц того, что прежде было тайною великого искусства. А небольшой андронный коллайдер подвели под фундамент, чтоб первыми придти к суперсимметрии творчества. В чертогах Храма поменялась атмосфера.
Артистам балета и оперы, кто, как ни грустно, «отслужил» искусству и выходил на творческую пенсию, вручали «корочку» со званьем ВЕТЕРАН, бессрочный пропуск через служебный вход.
Однажды приезжала балерина, оттанцевавшая в театре двадцать лет и переехавшая жить в Иерусалим. Бесспорный ветеран театра. При ней был взрослый сын, израильский артист балета. Её, конечно, пропустили вместе с сыном, поскольку мать хотела: «чтобы мальчик посмотрел на наши гримуборные, где мы задерживались после представлений, вели беседы, отмечали дни рожденья и премьеры. На наш, простите. Наш любимый дом».
Но, в ту же воду? Дважды?
Она не отыскала прежних гримуборных. Ей показали что-то вроде офисов, где всё смотрелось, словно в парикмахерской. Чужие «раздевалки», в имидже HIGH TECH, встречали гостью абсолютным равнодушьем.
