Павел Козлофф - Кавалер умученных Жизелей (сборник)
Что же творится в Рио-де-Жанейро, когда там карнавал? И без того все время праздник, зимой – жара, дни в ритме самбы, жизнь бурлит. Казалось, только открывались «Лебединым», и вот уже отыграны спектакли, и скоро перелет в Сан-Паулу.
Так вышло, что я в Рио рассказал Лещинской про Саломею и буфет. Мы пили кофе в маленьком кафе возле отеля.
Она порядком удивилась. Потом я разобрался, отчего.
Характер Инны был далек от экзальтаций. Как знать, что получилось бы из встречи с режиссером, решившим делать на Лещинскую спектакли? Таиров только для Алисы создавал репертуар, как для Бабановой когда-то Мейерхольд. Бурмейстер, знаменитый хореограф, задумывал специально для Лещинской «Египетские фрески», «Болеро» Равеля. Она прекрасно танцевала, и с душой. Но у неё будто срабатывал дозиметр, блокирующий выплески эмоций. Сверхчувство меры, не дававшее раскрыться до конца. На сцене, и в общении не с близкими людьми. У Инны голос, замечательного тембра, был музыкален, очень ровен в разговорах. Лишь сильное желание, внезапный гнев, и всплеск эмоций в нем пробуждали трагедийное звучанье.
Возле неё бывало много воздыхателей, далеких от надежды на взаимность. Один артист из труппы всё никак не отставал. В Лещинской вновь заговорила Коонен, когда она отваживала дерзкого поклонника: «Я же сказала, Игорь – нет!». Как будто отголосок зловещего вопроса о «комиссарском теле» из «Оптимистической трагедии». Тут, правда, обошлось без пистолета.
* * *В Сан-Паулу нас разместили в двух отелях, стоящих через улицу: «Эксельсиор», отстроенный недавно, и «Мараба», имевший обветшалый вид. В «Эксельсиоре», аскетической коробке из бетона и стекла, было комфортней, поселилась там дирекция, ведущие солисты. На двадцать третьем этаже был ресторан с концертною эстрадой, где собиралась местная богема. В отеле «Мараба» был сохранен колониальный стиль; гостиничные номера, словно покои в древнем замке, просторные, с огромными коврами. Но мы все время были в театре – репетиции, спектакли. Освобождались лишь поспать, передохнуть. День изо дня почти что месяц.
Жаир Родригес, популярный композитор и певец, не пропускал наших спектаклей, со многими из труппы подружился. В Москве все знали его шлягер – «Я в Рио-де-Жанейро приехал на карнавал». Простая, незатейливая песня. Родригес был восторженным поклонником таланта нашей примы Виолетты Бовт – она бывала здесь с гастролями. И не терял надежды сделать праздник, банкет для Русского балета, устроить встречу с артистической Бразилией.
– Я понимаю, что сегодня невозможно, – планировал, коверкая английский. – Но я узнал у импресарио, что вы иметь свободный целый день в Сан-Паулу после спектаклей, до переезда в Чили. Могу я все организовывать?
Он обращался и к дирекции, согласовал, и с головой ушел в приготовления. Потом заманчиво, со смаком обрисовывал, как здорово мы проведем в Бразилии последний день.
– Сначала вас Тамара Тайзлин (импресарио) вывозит на прекрасный пляж, специальный. Чтобы купаться, отдыхать. Директор разрешил корреспондентов. Пусть поснимают – звезды русского балета отдыхают. Мы будем ждать на двадцать третьем этаже – бразильские артисты, только лучшие. Весь вечер будем веселиться.
Гастроли шли без малого два месяца. В последний раз закрылся занавес в Сан-Паулу, мелькнула ночь, и рядовой Бразильский день, безоблачный, налитый солнцем, как другие, стал исключительным для нашей труппы – мы выезжали отдыхать. У входа в «Мараба» стояли два комфортных скоростных автобуса – нам предстояло через горный перевал проехать в небольшой курортный город Сантус на побережье океана.
Рассаживались не спеша. Дорога протянулась по хребту гористой местности, по волнорезу над пологими холмами, подобно взлетной полосе для дельтаплана. В автобусах не ехали, а мчались; летели над окрестными холмами, над пеленой зеленых облаков. Мы чувствовали радость, беззаботность, переполняло ощущенье счастья. Внезапно, неожиданно открылся океан. Мы пробыли там несколько часов, но время уносилось незаметно. Купались, загорали, отдыхали, позировали фоторепортерам – балетные прыжки и сложные поддержки на фоне пенящихся волн. Чуть отдохнули в пляжных домиках, напоминавших бунгало, для нас там были фрукты и напитки. С большой охотой, оживленно собрались в обратный путь – бразильские артисты будут ждать в «Эксельсиоре».
Взревел мотор, автобусы неспешно стартовали. За первым тронулся второй, мы миновали город Сантус и выбрались на прежнее шоссе, пустынное, как гоночная трасса.
От океана, солнца, волн, так и бурлила в нас энергия, и выплеснулась быстро, неожиданно. Мы, пассажиры из второго, подначили бразильского водителя прибавить газ, чтобы внезапно обогнать друзей-соперников. С победным криком, с торжествующими лицами промчались мимо первого автобуса, не ждавшего столь каверзных маневров. Там, в первом, не стерпели пораженья. Истошным воплем попросили поднажать, через минуту совершилась рокировка. Нас охватил игорный раж, водители кипели от азарта. Их успокоить бы, не то, что подстрекать.
Шоссе шло в гору, солнце было на закате, багряным золотом высвечивалась трасса. Автобусы вели соревнованье. Вполне возможно – всё бы обошлось, когда б ни встречный грузовик, что будто бросился с вершины перевала навстречу первому автобусу, успешно завершавшему обгон. Удар был сбоку, по водительской кабине. Второй автобус взвизгнул тормозами, и сразу же, как вкопанный, застыл.
* * *Не хочется описывать тогдашнее смятение и стресс. Вокруг ничто не изменилось. Все та же трасса, и закат, и те же горы. Беда настигла только нас, примчались «скорые», приехала полиция.
Водитель первого автобуса погиб, улыбчивый, приветливый бразилец. Ещё погиб шофер грузовика. Второй автобус удалось остановить.
Из нашей труппы пострадала лишь молоденькая Ольга, она сидела за водительской кабиной. Теперь лежала на носилках, лицо в крови, в порезах от осколков. У остальных – ушибы, ссадины, возможно – сотрясенья. При всякой травме отправляли в госпиталь.
Неподалеку отыскался бар. Заботливые люди импресарио просили тех, кто уцелел, зайти и выпить что-нибудь спиртное, унять тревогу, пересилить этот ужас.
Авария взнуздала папарацци. Наутро все газеты запестрели: «Трагедия Советского балета», «Бог миловал, и все остались живы», «Продолжат ли они гастрольный тур?». Публиковались фотографии с упором на контраст: счастливые, красивые артисты на прекрасном пляже. Потом они же на носилках, акцент на кровь, смятение и горе. Разбитый, искореженный автобус.
У журналистов была жаркая работа. В последних кадрах они сняли, как понаехали машины забрать артистов первого автобуса, кто обошелся без больницы.
Пригнали транспорт пассажирам из второго, но наш водитель был в автобусе, на месте, у руля. В глазах его была надежда, что не оставит свой корабль его команда, корабль, что удержался на плаву. Ни мысли не мелькнуло пересесть. Все поднимались по подножке, возвращались на места, понуро продвигались по проходу.
Лещинская вошла одна из первых, сидела в своем кресле у окна. Когда все заняли места, она сказала громко и отчетливо:
– Такого больше не случится.
Потом дополнила:
– Такого же плохого.
И напряженье отпустило. В её словах звучал отбой, притихли горестные мысли, поменялось настроенье. Спасибо, что мы все остались живы. Бразильские гастроли продолжались.
Лишь Ольгу, что сидела за водителем, оставили в больнице до утра – её ещё должны понаблюдать. Других артистов осмотрели, отпустили.
И было несколько часов от катастрофы и до выхода газет. А время, всем известно, лучший лекарь.
Когда в отелях разошлись по номерам, так начали трезвонить телефоны. Дирекция распорядилась мудро – кто может, должен быть на двадцать третьем этаже. Бразильские артисты приготовились, они друзья и беспокоятся за нас.
Потом мы не жалели, что пошли. Нас ждали, мы присаживались к столикам, Жаир Родригес был по центру с микрофоном и что-то неустанно говорил. Наш переводчик не гонялся за дословностью – мы понимали все по чувству, интонации, по взглядам.
Он состоялся, наш прощальный вечер. Пусть без веселья, но со светлой радостью. Жизнь продолжалась.
Родригес подарил нам песню. Он спел её не раз, а мы старались подпевать:
– Tristeza, por favor va imbora.
Что значит в переводе:
– Грусть, я прошу тебя, уйди.
* * *«С тех пор пролетели года и года».
Эдгар ПоПостскриптум в память главной героини.
Сравнительно недавно Инна умерла. Неправильно сказать – её не стало. Жизнь Инны отзвучала увертюрой с насыщенными, памятными темами. Без пафоса, без мертвой головы пророка, без поиска пророчеств. Ведь Инна знала о своем предназначении.
Когда Антон Лещинский, балетмейстер, сегодня репетирует с артистами, работает талантливо, успешно – не есть ли это разработка лучших тем из увертюры Инны, его матери?
